Ален Роб-Грийе - Проект революции в Нью-Йорке

— Вот как! — взрывается Лора, не помня себя от ярости. — Значит, решили начать с меня, а эту дрянь оставить про запас? Так я и думала: старому маразматику она дороже, чем я! Меня используют, чтобы показать ему серьезность угрозы в отношении его драгоценной бляди… Только этого никогда не будет!

— Ты ошибаешься, — произносит доктор, — судя по рапорту, все именно так и будет. Впрочем, вполне возможно, что старому Гольдштюкеру дороже молодая любовница, нежели девочка твоего склада, от которой можно ждать одних только неприятностей. Но это не единственная причина установленной нами очередности. Джоан, как было сказано, принадлежит к нашей организации; поэтому мы принесем ее в жертву лишь тогда, когда все средства и в самом деле будут исчерпаны.

— Если она работает на вас, — говорит Лора, — значит, она абсолютно ничем не рискует.

— Вовсе нет, — говорит хирург, — подумай сама: если мы ее пощадим, Гольдштюкер что-нибудь заподозрит; однако мы никак не можем позволить, чтобы он догадался о том, какую роль она играла при нем вот уже почти полгода. Следовательно, ей придется, если в этом возникнет необходимость, покориться ужасной судьбе, которую готовит ей Бен Саид. Поскольку он втайне влюблен в нее, то программа обещает быть захватывающей.

— Чем же это можно будет доказать?

— Рапортом. Ты забываешь, что документация ведется безупречно, а малейшие отступления от истины пресекаются безжалостно.

— В таком случае, на вашей совести много мертвецов, — говорит Лора, не особенно надеясь разжалобить своего палача столь банальными утверждениями.

— Преступление есть составная часть революции, — возглашает доктор. — С помощью трех метафорических деяний — изнасилования, убийства и поджога негры, нищие пролетарии и трудящиеся интеллектуалы будут освобождены от цепей рабства, а буржуазия избавится от своих сексуальных комплексов.

— Буржуазия также будет освобождена?

— Естественно. Причем без массовых жертвоприношений, так что количество убитых (принадлежащих, кстати, в основном, к женскому полу, всегда избыточному в сравнении с мужским) покажется очень небольшим на фоне грандиозных свершений.

— Но зачем вам пытки? — На то есть четыре главных причины. Прежде всего, это самый убедительный довод, чтобы заставить раскошелиться банкиров-гуманистов. Затем, будущему обществу нужны святые. Что делали бы христиане без святой Агаты, святой Бландины и красивых гравюр, изображающих их мучения? В-третьих, это нужно для фильмов, которые приносят нам большой доход, если не жалеть средств на кварцевые прожекторы, современные камеры, цветные пленки и звукозаписывающие устройства… За хорошие постановки иностранные телевизионные компании платят очень щедро… Рассуди сама, ведь отдав тебя на съедение крысам, согласно приговору суда, и засняв это на пленку от начала до конца, со всеми подробностями и с крупными планами, фиксирующими выражение лица, мы получим двести тысяч долларов от немецких заказчиков! Чтобы заключить сделку, нам пришлось предварительно послать им подробнейший сценарий, а также двенадцать твоих фотографий — из них шесть в обнаженном виде и в различных ракурсах, для чего потребовалось незаметно установить несколько автоматических фотокамер в твоей ванной комнате.

— Это будет эротическая программа?

— Не обязательно. Существует серия „Познавательные Индивидуальные преступления“; ее создатели стремятся достичь катарсиса путем удовлетворения невысказанных желаний современного общества. Ты понимаешь, что означает слово „катарсис“?

— Естественно! Вы принимаете меня за идиотку?

— Извини… Кроме того, есть фильмы, которые придерживаются в запасниках спекулянтами с целью заработать на максимальной исторической достоверности. Ты легко можешь представить, какую ценность имели бы для любого университета, готовящего докторов исторических наук, оптико-магнитные записи казни Робеспьера, Жанны д'Арк или хотя бы убийства Авраама Линкольна, хотя большинство наших постановок гораздо выразительнее и артистичнее.

Лора, действительно, успела обнаружить плохо замаскированные фотографические аппараты в стенах своей квартиры, особенно в спальне, туалете и ванной; полагая, что это дело рук обыкновенного соглядатая, например, дяди, она в течение недели забавлялась тем, что строила рожи перед объективами и принимала самые соблазнительные позы. Теперь она сожалеет о своем легкомыслии. Никогда не следует оказывать людям услугу даром. И она говорит, чтобы еще немножко оттянуть неизбежное:

— Вы сказали о четырех причинах. А назвали только три.

— Ну и удовольствие, разумеется, об этом также не надо забывать… Однако мы все болтаем, болтаем, а дело не движется. Я бы послал тебя в аптеку, чтобы ты купила мне сэндвич с мясом и лимонад, настоянный на кокаине. Да боюсь, ты заблудишься в этих темных коридорах, и мы больше не увидимся. Ну-с, продолжим: сколько тебе лет?

— Тринадцать с половиной… Можно еще один вопрос? Если я на все отвечу правильно, что скажут ваши немецкие заказчики? Вам будет грозить процесс за нарушение контракта.

— Какая ты наивная! — восклицает доктор с доброй улыбкой. — Я всегда могу решить, что ты отвечала плохо. Это зависит только от меня. К тому же, есть такие странные вопросы, на которые и ответить толком нельзя; не говоря уж о том, что никакой установленной формы здесь не существует… Так… столица Мэриленда… сколько секунд содержит день… о чем мечтают девушки… куда выходят окна… на все это ты уже ответила… А! Вот начинается другое: где и когда ты впервые встретила молодого W?

— На пляже, этим летом.

— Когда вы решили устроить засаду Бен Саиду?

— Тому типу в желтом пальто?

— Конечно. Не строй из себя дурочку.

— Когда увидели, что он входит в вагон. Правда, теперь мне кажется, что он тоже был в сговоре. Как бы то ни было, мы охотимся на этой линии уже неделю, и он не первый, кого заставили проехаться до конечной остановки.

— Что же происходит на конечной?

— О, ничего особенного: мы их слегка припугиваем и забираем деньги, чтобы купить кассеты.

— Чистые?

Девочка издает короткий принужденный смешок, словно пансионерка, застигнутая врасплох воспитателем:

— Нет, до чистых, как вы их называете, нам нет никакого дела. За те же деньги можно купить кассету с записью, а если она не понравится, так ее стирают.

— Записи какого рода вы предпочитаете?

— Забавные.

— А поточнее?

— Стоны, вздохи, сдавленные крики, ну и все такое… Или звук шагов на металлической лестнице, разбитое вдребезги стекло, скрипящий шпингалет окна, а затем тяжелая поступь по коридору в направлении моей комнаты, дверь которой медленно поворачивается на петлях, а я прячу лицо под простыней. И чувствую, как на меня наваливается сильный мужчина… Именно в этот момент я начинаю кричать. „Заткнись, идиотка, — шепчет он, — или тебе будет больно“, и тому подобное.

— В своем рассказе вы дважды или трижды употребили слово „возврат“. Что, собственно, оно означает?

— Отдельное слово?

— Да, между двух точек. Это привлекает внимание, поскольку вы обычно правильно строите фразы, хотя и злоупотребляете повторами.

— По-моему, это ясно. Оно означает, что возобновляется то, что было прервано по той или иной причине…

Вы можете по-прежнему говорить мне „ты“, меня это нисколько не обижает.

— По какой именно причине?

— А по той, умник, что невозможно разом сказать обо всем: всегда наступает момент, когда история забегает вперед, возвращается назад или отпрыгивает в сторону, или разветвляется; тогда говорят „Возврат“, чтобы люди знали, о чем идет речь.

— Не сердись, — тихо произносит доктор, и в голосе его вновь звучит непомерная усталость. — Я понял. Но ты должна была это сказать, потому что в рапорте должно быть указано все.

— Зачем?

— Не думай, что этот рапорт предназначается только для лингвистов. О чем шла речь?

— О сцене изнасилования.

— Ах, да… Для чего тебе понадобилось воровать эти жалкие доллары для покупки кассет, когда ты можешь получить дома сколько угодно денег.

— Деньги, которые дают родители, не настоящие. Они гладкие и ничем не пахнут, разве что типографской краской. Это новенькие банкноты, и родители, должно быть, сами их печатают. А заработанные деньги мятые, потертые и немножко липкие из-за прикосновения потных рук. Их приятно держать в руках, и запах у них хороший, когда вынимаешь бумажку из кармана, чтобы положить на прилавок порнографического магазина на Таймс-Сквер.

— Но ты же не зарабатываешь, а воруешь!

— Это один из способов зарабатывать, точно так же как выклянчивать милостыню, продавать пакетики с марихуаной или заниматься разными вещами со стариканами. Все это оплачивается теми же деньгами, настоящими, которые ходили по рукам, стали грязными и хорошо пахнут, как гаванские сигареты, французские духи, беговые лошади, старые бензиновые зажигалки и трусики, прежде чем их постираешь.