Сибирский папа - Терентьева Наталия
– Я тоже. Но это не лишняя вещь.
– Мне не с чем носить такое.
– Разберемся.
Отец, не слушая возражений, зашел в магазинчик женской одежды, юбка оказалась на удивление дорогой. Надо же, глубокая провинция и такие цены… А почему, собственно, и нет? Здесь тоже есть бедные и богатые, кто-то ездит на трамвае из прошлого века, кто-то на «роллс-ройсе», кто-то сидит на остановке по полчаса, кто-то сшибает людей, потому что любит слишком быструю езду. Бог деревья не по росту ставил, как говорила моя бабушка. Она, правда, имела в виду разные способности и уровень интеллекта, но в принципе равенства в природе нет. Отчего тогда человек, точнее, некоторые идеалисты, стремятся установить равенство на земле? Отчего равенство ощущается как высшая справедливость?
Отец, заметив мою задумчивость, мягко усмехнулся.
– Красиво?
Я кивнула. На самом деле здесь были красивые платья, пиджаки, шарфы, необычные украшения – крупные подвески и ожерелья, браслеты. Таких вещей, которые были в этом маленьком бутике, у меня нет и никогда не было. И зачем мне они?
Глядя, как продавщица складывает в большой бумажный пакет наряды, я спросила:
– Ты уверен, что я это буду всё носить?
– Конечно, – улыбнулся отец. – Невозможно, чтобы такая красивая девочка была одета, как беспризорница.
Он сказал это ласково, совсем необидно. Это мой стиль, я сама его для себя придумала – свитера или толстовки с длинными рукавами, на четыре размера больше, черные или темно-серые джинсы в обтяжку, большие разноцветные кроссовки… Почему нет? Мне удобно.
– Это мой стиль, – всё же объяснила я.
– Хорошо, – мирно кивнул отец, подхватывая одной рукой пакет, другой меня, стараясь не задеть больное плечо. – Не болит? – тут же обеспокоенно спросил он.
Я помотала головой. Как-то я сегодня перегрелась. Слишком много всего.
– А давай ты сразу всё наденешь?
– Нет. Это будет странно. Ребята там обсуждают происшествие, а я заявлюсь в новых шмотках.
– Хорошо.
Мне так приятна его манера – легко соглашаться, не настаивать на своем. Я ведь больше всего не люблю, когда на меня прут танком.
– Там в пакете шарф… Лаура Бьяжотти, очень изящный и дорогой итальянский бренд.
Я хмыкнула:
– Зимний шарф?
– Нет, летний. Если сочтешь нужным, подаришь его Вале.
Я с сомнением глянула в пакет.
– Хорошо…
– Ну что, едем?
– Я завтра к тебе приеду, – коротко сказала я. – Сегодня уже не могу. Мне надо вернуться к ребятам.
– Ладно, – так же спокойно кивнул отец и прижал меня к себе. – У нас ведь еще много времени впереди, правда?
Так он это сказал, я потом вспоминала, когда всё сопоставляла… Словно чувствовал, что будет дальше. Или точно знал.
Когда я вернулась в гостиницу, обсуждение было в самом разгаре. Конференц-зал, где можно было бы собраться, был закрыт, администратор не разрешил его открыть, видимо, сомневаясь в наших мирных намерениях. На самом деле несколько человек очень бурно возмущались тем, что произошло, как будто это случилось только что, а не прошло уже больше пяти часов. Это были наши. Иностранцы, может быть, тоже возмущались, но у себя в номерах – я видела, что в группе людей, собравшихся в холле и намеревавшихся отправиться на улицу (поскольку администраторы настоятельно просили нас «не орать»), были два китайца и, кажется, всё. Остальные иностранцы решили больше судьбу здесь у нас в России не испытывать. Тем более что они вовсе не революционеры, а вполне мирные экологи.
Ко мне направился Гена, который высматривал меня издалека и стал проталкиваться сквозь группу студентов, хотя можно было просто их обойти. Но раньше него меня взяли за локоть и прошептали на ухо:
– Больше так надолго не пропадай. Я не могу так долго без тебя.
Я осторожно освободила свой локоть, хотя мне не так уж и хотелось это делать. Зачем он так говорит? Это правда? Похоже на правду. Он так искренне говорит… Почему я тогда безоговорочно не верю? Что-то мешает. Я не знаю – что. Кащей вдруг тронул меня за шею, как будто хотел поправить волосы. Задержался на секунду и снял руку.
– Я испугался за тебя. Особенно, когда мне сказали, что за тобой приехали. Я думал – ну, всё.
– Что «всё»? – Я наконец обернулась и посмотрела ему в глаза.
Хитрые, умные глаза. Нисколечко в них нет правды, ни грамма. Одна ложь. Всё неправда. Всё, от начала до конца.
– Всё, думал, забрали тебя фээсбэшники, как главного идейного вдохновителя…
Я отмахнулась.
– Ерунда какая! Что ты несешь? Вдохновителя чего?
– Революции… – прошептал Кащей с такой интонацией, словно говорил о чем-то очень личном и даже интимном.
Всё это видел Гена – что слышал, не знаю, но точно видел – который как раз пробрался сквозь группу громко переговаривающихся студентов и встал рядом с нами.
– Привет! – сказал он, потому что не нашелся больше, что сказать.
– Что хотел? – спросил Кащей. – Видишь, мы с Марией обсуждаем, как нам жить дальше. Я кормлю Марию шоколадом, самым лучшим, швейцарским. – Он на самом деле достал из кармана конфету в золотой фольге, развернул, попробовал дать мне, я отрицательно покачала головой, смеясь, тогда он легко забросил ее себе в рот. – А ты что хотел?
Гена на моих глазах стал медленно краснеть.
– Да что ты его слушаешь! – засмеялась я. – Я предлагаю сегодня больше не шуметь, всё равно мы ничего не вышумим.
– Правильно, – кивнул Кащей. – Ну, идем? – Он так неожиданно и крепко взял меня под руку, что я не смогла сразу вырваться. – У нас просто еще встреча, – объяснил он растерянно хлопающему глазами и ушами Гене. – Нас ждут журналисты, телевизионщики из Москвы прилетели.
– Я с вами, – выдавил из себя весь красный Гена.
– Нет, нельзя! – Кащей потряс большим и некрасивым указательным пальцем перед Гениным носом. – Ты что, мальчик? Забыл, как тебя зовут… Альберт?
– Геннадий! – с отчаянием выкрикнул Гена, понимая, что сейчас он проигрывает, потому что – проигрывает.
Потому что Кащей старше, главнее, потому что Гена не умеет парировать, он вообще ничего не умеет. Только постоянно посылать мне свои прекрасные фотографии и чужие песни. Еще он думает, что умеет петь, но по мне – лучше бы он так не думал.
– Между прочим, «мальчик» младше тебя всего на пять лет, – негромко заметила я, когда мы вышли с Кащеем неизвестно зачем на улицу.
Кащей иронически взглянул на меня. Вот зачем человека назвали Вольдемаром? В честь отца, которого тоже зовут Вольдемаром? О чем думали тогда его родители? Они представляли, что ему жить с этим огромным, тяжелым именем всю жизнь? Он, конечно, может поменять имя, некоторые люди так делают. Ведь на самом деле очень неудобно, когда у человека такое странное имя. И я не знаю, как его называть. Поэтому даже про себя называю Кащеем.
– А где телевизионщики?
– Какие телевизионщики? Ах, это… Не долетели еще.
– Ты наврал?
– Старшие товарищи не врут, – ухмыльнулся Кащей, – а учат, как можно трансформировать правду, чтобы она устраивала всех.
– Странная какая субстанция получится… – проговорила я.
– Милая маленькая девочка… Ты голодна?
– Нет.
– Давай тогда просто пройдемся. Город на самом деле очень симпатичный. Ты гуляла с отцом по старым улицам?
– Нет.
– Пойдем. Я знаю, куда идти.
Мы шли по улицам, где старинные дома неожиданно перемежались современными, это не всегда было гармонично и красиво. Кащей пытался что-то рассказывать из истории города, что очень было похоже на четыре первые строчки из Википедии, те, что я успела прочитать еще в Москве.
– Скажи лучше, почему ты бросил диссертацию, – сказала я.
– А смысл?
– Смысл диссертации?
– Ну да. Защищусь. И что дальше?
– А что бы ты хотел?
– Не вижу никакого просвета.
Он начал говорить о том, что нужно для карьерного роста, что такое карьерный рост в управлении университета, как он связан с человеческим фактором…
