Сибирский папа - Терентьева Наталия
Я видела, что кто-то пишет и пишет Кащею. Он отвечал, вздыхая, возводя глаза к потолку. Потом сказал мне:
– Видишь, я постоянно работаю. – И широким жестом откинул длинные пепельные волосы. У него очень красивые волосы, редкого цвета. Ну и что? Разве это повод, чтобы влюбиться?
Да, конечно, я влюбилась в Кащея, давно, в тот момент, когда он сказал, что хочет от меня детей. Потому что мне никто никогда этого не говорил. А ведь это свидетельство, что человек увидел тебя и понял – значит, ты рождена для него, раз он о таком сразу думает.
– Как же они меня достали! Всё должен решать я! – Кащей с досадой отложил телефон. – Ни секунды покоя, понимаешь? Вот так и живу. Одинокий и замотанный. Хочешь, я сыграю тебе? Я надеюсь, никто не будет против? – Он кивнул на рояль, стоящий в центре довольно большого зала ресторана, за инструментом никто не сидел. Вообще музыки никакой не было.
– Ты умеешь играть на пианино? – удивилась я.
– Немного… – улыбнулся Кащей, но так самодовольно, что я решила: наверное, он играет хорошо.
И правда. Он заиграл что-то такое приятное, несложное, знакомое или просто на что-то похожее, мелодия перетекала из одной в другую, переплеталась, становилась то грустнее, то светлее, то затихала, то вдруг расходилась бурно и радостно и опять становилась лиричной и нежной. Аккомпанемент Кащей играл простой, но это не мешало, наоборот, делало его игру теплой и домашней, как будто он играл только для меня.
Кащей несколько раз оглядывался на меня, чтобы убедиться, что я слушаю. Я хотела подойти поближе к роялю, но постеснялась. Я видела, что люди, которые сидели за несколькими столиками, совсем не обращают внимания на музыку, и мне это было удивительно, потому что он играл на самом деле неплохо.
– Ты хороший музыкант, – похвалила я Кащея, когда он, раскрасневшийся, вернулся к столику. – Я даже не представляла.
– Ты многого обо мне не знаешь… – проговорил он, довольный, еще больше краснея от моей похвалы. Люди так быстро, как Кащей, краснеют по двум причинам – от избыточной искренности и от крайней неврастеничности. Почему краснеет Кащей, я пока не поняла.
– Где ты учился?
– Да нигде. Везде понемногу.
– А почему… – Я не знала, как сформулировать, чтобы не обидеть его. – А почему же ты не занимаешься музыкой? Я имею в виду – серьезно?
– Играть в ресторане? Или учить детей в школе? Нет, я не смогу. Я чувствую в себе другой потенциал. Музыка – это так, для близких людей… – Кащей посмотрел на меня со значением.
Очень вовремя принесли наш ужин. Мне – большую тарелку с лапшой, перемешанной с овощами и еще чем-то, на вид не слишком аппетитным. Написано было «грибы», но большие слоистые темно-коричневые куски не совсем были похожи на грибы. Сама заказывала. Ему – два бокала вина и салат.
– Ты не голоден? – удивилась я.
– Глядя на тебя, я теряю аппетит и сон, – улыбнулся Кащей. – Ты ведь выпьешь со мной? – Он пододвинул мне один бокал. Сам чуть-чуть отхлебнул из своего. – Хорошее вино. Я знаю толк в винах.
– Молодец! – Я хмыкнула. – Какой ценный навык в двадцать семь лет!.. Помогает продвижению по карьерной лестнице?
– Дерзкая!.. – ухмыльнулся Кащей. – А вот представь себе – помогает. Без вина не проходит ни один банкет. На банкете устанавливаются связи и знакомства. Если ты не умеешь пить – опозоришься. Я умею пить и тебя научу.
– Спасибо. – Я отодвинула от себя бокал.
– Нет, ты выпьешь… – Кащей снова пододвинул ко мне бокал. – Без этого – вообще никуда. Смотри, запоминай. – Он взял свой бокал и подсел ко мне. – Возьми тоже. Теперь так…
Он стал перекрещивать со мной руки, видимо, чтобы учить меня пить на брудершафт, как-то неловко повернулся, покачнулся, толкнул меня, сам чуть не упал со стула, и я не знаю как, но мы столкнулись руками, и оба бокала у нас перевернулись, прямо мне на грудь. На мою замечательную, самую любимую и удобную светло-серую толстовку с надписью «МГУ». Вина разлилось так много, что попало и на брюки. Я вскочила, но было поздно. Один бокал еще и разбился.
К нам подошли официант и уборщица со шваброй.
– Не волнуйтесь, всё в порядке, – вежливо улыбнулся официант. Вот что лучше – когда люди, работающие в службе сервиса, вам хамят, или когда они улыбаются, как плохо отлаженные андроиды, человекоподобные роботы? – Вам включат в счет бокал. Принести еще вина?
– Мне не надо, – сказала я.
– Мне тоже! – резко ответил Кащей, как будто он не сам был виноват.
Я видела себя в темном зеркале на стене, я сначала даже не поняла, что это зеркало, думала – стеклянная стена, а за ней – другой зал. Какая-то пара сидит, так же, как мы с Кащеем. А это мы и есть. Какое странное отражение. Всё в нормальных размерах и пропорциях, только темнее, мрачнее. Встревоженная девушка с тонкой шеей, нависающий над ней, как огромная взъерошенная птица, костлявый спутник с резкими движениями…
– Мария, тебе нужно замыть пятно, – сказал Кащей очень официально.
– А то что? – прищурилась я. Не люблю, когда со мной так разговаривают, в командно-приказном тоне.
– А то некрасиво. – Скучный, злой Кащей взял вилку и нож и стал ковырять салат. – Меньше выпендриваться надо было, – буркнул он.
Я пожала плечами, взяла пакет с вещами, которые только что купил мне отец. В туалете переоделась, а что было делать? Юбка и правда красивая, недлинную тунику из светлого шитья, которую на свой вкус выбрал отец, я, может быть, никогда бы и не купила, но к юбке она шла. Значит, у него есть вкус.
Я развернула шарф, который отец купил маме. Легкий, нежный, с переливами пастельно-розового в бледно-фиолетовый. Интересно, наденет ли его мама? Мне он тоже пошел бы… Я убрала его обратно. Я мамины вещи не ношу, у нас размер один, а стиль разный. Или одинаковый. Но я никогда не беру мамины вещи. Она мои легко может надеть, кстати, и чувствует себя в них отлично.
В зеркало на меня смотрела совсем другая девушка. Может быть, зря я так не одеваюсь? Хотя бы изредка? Я распустила волосы – никогда этого не делаю, я считаю, что меня простят распущенные волосы и, главное, они мне мешают. Но к такому наряду волосы чуть ниже плеч очень шли. Я подумала, достала помаду, которая лежит у меня в сумке с первого сентября, и еще намазала губы. Чтобы понравиться Кащею? Не знаю. Чтобы понравиться самой себе. То, что я видела сейчас в зеркале, было так непривычно, что я даже растерялась. У меня есть пара платьев и юбка, но я их не ношу, не воспринимаю себя в таком виде.
Когда, попереписывавшись с Геной полгода, я все-таки решила пойти с ним погулять, я оделась как обычно, а он вдруг разочарованно протянул: «А я думал, ты придешь в платье», я хотела сразу повернуться и уйти. Может, и зря не ушла. Ведь это и есть то, что папа называет «эго баритона», и что мешает мне влюбиться в Гену, в целом совершенно положительного юношу.
Если мы решаем с родителями, куда нам поехать в отпуск (иногда абсолютно напрасно, потому что не едем потом никуда), и никак не можем решить, то мама садится и быстро рисует таблицу «плюсы и минусы». Вот если представить, что и Гена, и Кащей – это тоже в каком-то смысле поездки или, лучше сказать, попутчики, которые могут оказаться машинистами моего собственного поезда, вовсе не желая этого, то и для них можно нарисовать таблицу с плюсами и минусами, и тогда получится очень интересная картинка.
Я, кстати, мамины таблицы не сильно люблю, у меня не такое системное мышление, моя голова сопротивляется жестким схемам, даже если они и помогают мне думать. Но сейчас, глядя на себя в зеркале в новом виде, я почему-то стала думать именно так, как мама, точнее, моя голова с невероятной скоростью провела сравнительный анализ двух моих фигурантов, как выражаются следователи уголовного розыска.
Характер. У Гены характер плохой, у Кащея – очень плохой. Гена самолюбив до болезненности, Кащей – до припадков.
Нервы. У Гены нервы часто сдают, у Кащея – вообще ни к черту. Гена – истерик, Кащей – психопат.
