Я — твоё солнце - Павленко Мари
Я встала и подошла к отцу.
— Вы все больные? Она же там умрёт!
— Пойдём отсюда.
Квадратики смешались, раскололись и рухнули на землю, похоронив меня под собой. Папа взял меня за руку, я попыталась вырваться, но он сжал руку ещё сильнее и потащил меня на улицу.
Под липкой моросью на парковке я взорвалась:
— Как ты можешь так поступить?
— У меня нет выбора, Дебора, ей нужна помощь!
— Ей не нужна такая помощь! Она отупеет от препаратов, будет пускать слюни и перестанет нас узнавать, как в «Пролетая над гнездом кукушки»!
— Да нет же…
— Ты не можешь её закрыть! Она с ума сойдёт!
— Но она уже сошла с ума!
У меня в горле толпились слова, расталкивали друг друга, поддевал и локтям и: козёл, урод, ты бросил её ради своей бразильской шлюхи, тебе пофиг, всё это из-за тебя, из-за тебя, — этих слов так много, что они спровоцировали пробку.
— Прости, я не это хотел сказать, — тут же спохватился отец.
— Слишком поздно. Ты уже сказал.
— Идём, мы возвращаемся домой.
— Мы? МЫ?
Если бы у меня было что-нибудь в руках — стакан воды, вина, колы, соляной кислоты, — я бы выплеснула содержимое прямо ему в лицо. Сжав кулаки, я поняла, насколько напряжена. Хотелось его ударить.
Он провёл рукой по лицу — рукой, с которой уже снял кольцо, даже бледный след на коже было видно, — и расплакался.
— Помнишь макароны, которые мы готовили, когда мама уезжала в путешествие?
Я вздохнула полной грудью и кивнула.
Разжала кулаки.
В машине отец не включил радио. Один раз он проехал на красный свет, и я закричала; остальной путь мы провели в тишине.
Моя мама пыталась покончить с собой. Покончить с собой. Я повторяла эти три слова снова и снова, пытаясь осознать их смысл, но ничего не получалось. Тогда я начала искать синонимы. Покончить с собой. Свести счёты с жизнью. Наложить на себя руки. Убить себя. Отправиться на тот свет. Совершить самоубийство. Уйти по-лёгкому. Выпи-литься.
Я боялась звонить Элоизе.
Я ошибалась: ситуация поменялась, я посмотрела на мир под другим углом. И мне нужна Элоиза. Джамаль и Виктор — отличные друзья: забавные, внимательные. Элоиза не станет писать «изящные трупы», она думает, что у Арво Пярта воняет изо рта, и больше не говорит «именем золотых спагетти» при всех. Но у неё есть другие достоинства.
Я обрезала ногти на ногах, позволив им разлететься по всей ванной. Каждый раз, когда очередной обрезок приземлялся на пол, Изидор приподнимал ухо. Я была похожа на руины. Графские развалины прямо в квартире.
Правило гласит: «Ешьте пять фруктов и овощей в день». Надо придумать такое же правило насчёт друзей. Если будете всё время питаться луком, заработаете дефицит питательных веществ. А будете общаться с одними и теми же людьми, дух падёт ниже плинтуса. С Джамалем и Виктором я учусь, смеюсь, говорю о книгах и писателях, которые мне нравятся. С Элоизой же можно валяться в одних трусах, закинув ноги на стену, и болтать о снах — даже о тех, где мармеладные мишки требуют меня в Королевы мира и дарят лазерные мечи из коровьих лепёшек. Я могу с ней танцевать — всё в тех же трусах, — и ей всегда удаётся убедить меня, что целлюлит превращает мою фигуру в тело женщины. Джамаль и Виктор с одной стороны, Элоиза — с другой. Полная картина. Гигантская рука сжала моё сердце и смяла его. Элоизе наверняка хочется проводить время с другими. И если она выбрала Эрван-на и его дружков с желе вместо мозгов, значит, что-то в них нашла. Я этого не понимаю, но… что с того? Мне, будто скупой старухе, которая чахнет над своим златом, хотелось удержать её при себе. Как это раньше до меня не дошло?
Я приняла ванну. Изидор начал пить из неё воду, и мне пришлось его прогнать. Папа, не переставая, бесцветным голосом говорил по телефону на кухне.
В десять часов вечера первого января этого замечательного года я лежала на кровати в пижаме.
В 22:03 я подумала, что встретила привидение, но нет: мне звонила Элоиза. Дрожащими пальцами я разблокировала экран телефона.
— Да.
Она вздохнула:
— Блин, Дебо…
— Ага.
— Как она?
— Её ввели в искусственную кому.
— Ты её видела?
— Нет.
— Я сейчас в Кайаке. Мы у родителей…
Она не произнесла имени пустоголового мальчика, и я оценила. Непроизнесение имени Эрван-на — бальзам на моё израненное сердце.
Две минуты мы молчали в трубку — ни слова. Две минуты неловкой тишины по телефону — это очень долго, но Элоиза была на другом конце, и пауза звучала просто, легко. Красноречиво. Она не была похожа на обычную тишину.
— Мне очень жаль. — Это зазвучал мой голос.
— Мне тоже.
— Ты будто выключила меня из своей жизни.
В какой-то момент я просто перестала существовать: мне показалось, я превратилась во что-то ничтожное, типа козьей какашки в горах, которой интересуются только навозные жуки.
— Да, но ты моя козья какашка. Я поступила плохо. Мне показалось, ты вела себя с ним высокомерно, и это меня ранило.
— Я ревновала. Ревновала к пустоголовому человеку.
— Вот опять.
— Сорян.
Мы захихикали.
— Виктор обзвонил пол-лицея, чтобы узнать мой номер.
— Ого…
— Он тебя ценит, верно?
— У него есть девушка, Элоиза, и просто бомбическая внутри и снаружи. Адель, учится в университете, играет в театре, попа у неё как у конкурсной газели, а мозг как у Милевы Марич.
— Это ещё что за тёлка?
— Жена Эйнштейна.
— Допустим. Но у неё есть лягушачьи сапоги?
— …Нет.
— ВОТ-ВОТ! У НЕЁ НИКАКИХ ШАНСОВ!
Я улыбнулась.
— Я вернусь в воскресенье вечером. Хочешь, зайду к тебе?
— Не переживай, увидимся в Питомнике.
— Ок. Попробуй немного поспать и отдохнуть, хорошо?
— Ага.
— Спокойной ночи, Дебо. Люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи.
Я отключилась. Папа набрал воду в ванне, помылся и ночует в квартире — в его бывшей квартире. Даже не знаю, где он теперь живёт, в какой кухне ужинает, спит на велюровом или на хлопковом диване, коричневом или бежевом, есть ли там книги на полках — ничего.
Зато я примерно понимаю, где сейчас моя мама: в холодной больничной палате. Она подсоединена к машинам. В помещении белые стены. Иногда заглядывают медсёстры. Реанимация не самое весёлое место. Там есть и другие больные: они задыхаются, умирают, хрипят, стонут.
Знает ли мама, что я не приходила?
Может, она злится?
Я уснула в слезах.
Глава семнадцатая
Слёзы Деборы с шипением тушат раскалённые угли
Питомник был похож на дерево в ветреный день: пока я шла, все вокруг бесперебойно шептались. Люди оборачивались, когда я переступала порог, когда шагала по двору, когда поднималась по лестнице, — я бы всю свою чокнутую семейку отдала за плащ-невидимку.
— Дебо!
Тяжело дыша, Элоиза нагнала меня на повороте в коридоре.
— Я бежала за тобой…
Она обняла меня, я ответила тем же, но тут же отпрянула: все вокруг на нас пялились.
— Что такое?
— Э-э-э… давай поговорим в другом месте.
Элоиза обернулась.
— Нормально всё? — крикнула она любопытствующим. — Мы вам не мешаем?
Несколько ошеломлённых одноклассников отвернулись, едва только заметив эту фурию.
— Вообще-то, Элоиза, лучше мне сейчас вообще об этом не разговаривать.
Даже если она и обиделась, то виду не подала.
— Какашечка моя, сегодня днём в знак извине ния я куплю тебе сэндвич.
— Привет, Дебо! Привет, Элоиза.
— Привет, Виктор.
Элоиза похлопала меня по плечу:
— Встретимся у Питомника без четверти час!
И умчалась вприпрыжку.
Вот она — козочка.
А я — какашечка.
Стоило мне остаться в компании Виктора, как стайка любопытных снова вылупилась на нас. Они даже не удосужились подготовить газеты с дырками, чтобы пялиться незаметно. Нет же, таращатся не стесняясь. Ни один из них не хотел упустить ни секунды: мои несчастья явно стали поводом для сплетен.
