Я — твоё солнце - Павленко Мари
Я не всё поняла, потому что по-прежнему тяжело дышала и плохо слышала.
— Дебора?
Свет погас, нас окутал мрак. Я глубоко вдохнула, повернула ключ и ворвалась внутрь.
Споткнувшись обо что-то на полу и чуть не упав, я бросила сумку и направилась в гостиную, вытянув руки перед собой. Я пыталась дышать, но не получалось: воздух стал вязким, как смола. Я открывала рот, но кислорода не было — я лишь задыхалась и кашляла. Окно заскрипело, я попыталась открыть жалюзи, но они застряли и не поднимались. Тогда я упёрлась ногами и сорвала их напрочь. В комнату ворвался свежий воздух. И оранжевый свет фонарей. Я наклонилась над балюстрадой и задышала. Мамы не было ни на ковре, ни на диване. Пошатываясь, я направилась в её комнату: с каждой секундой напряжение спадало, мамы нигде не было. Открыв ставни в её комнате, я проделала то же самое в своей.
Её здесь…
— ДЕБО!
Я хорошо знала Джамаля.
Я его изучила, как он изучил меня.
И как только он крикнул моё имя, я уже знала. Вся в слезах я вошла в кухню.
Тонкий смутный силуэт моей матери растянулся на шахматной плитке.
На ней было красное платье.
Ноги подкосились, я обмякла и упала на колени. — Мама!
Я трясла её, Изидор облизывал ей лицо. — МАМА!
Вцепившись ей в плечи, я трясла ещё сильнее: голова болталась из стороны в сторону.
— МАМА-А-А-А-А-А-А!
— Она дышит, Дебо, прекрати! Она дышит. Джамаль стоял далеко. Я завопила:
— Почему она не очнулась?
— Успокойся, мы отнесём её туда, где меньше всего газа. Я всё выключил. Не трогай выключатели.
Джамаль подхватил маму за ноги, я за подмышки.
Поскользнувшись на полотенце, я поняла: она заделала все дыры.
Мы аккуратно несли её обмякшее тело. Изидор следовал кортежем.
Ох, мама…
Её голова безвольно подпрыгивала с каждым шагом, а руки болтались при малейшем движении.
Не отрываясь, я вглядывалась в её лицо: она была похожа на покойника.
Мы положили маму на диван.
На улице завопили сирены, и на фасадах за мелькал синий свет.
— Всё будет хорошо, Дебо. Я спущусь к скорой.
Джамаль умчался.
Я сидела рядом с мамой. Такой хрупкой. Такой бледной.
— Ты не имеешь права… Разве так поступают со своим солнцем…
Пол задрожал, стены обрушились. Всё во мне превратилось в тоску, в боль — я снова стала маленькой девочкой, которая боялась темноты.
Мама хотела умереть.
Она хотела покинуть меня навсегда.
Скорая добралась до квартиры: они спросили про её возраст, проблемы со здоровьем и столпились вокруг. Джамаль утащил меня на лестничную клетку.
Мой рёв, наверное, был слышен в Лондоне.
В Нью-Йорке.
— Чёрт.
— Что такое?
— Надо предупредить отца.
Ко мне вышел здоровяк из скорой.
— Мы должны отвезти её в больницу, ей не хватает кислорода.
— Она умрёт?
— Нет.
— Вы уверены?
— Мадемуазель, отойдите.
Мою маму положили на носилки, половину её лица скрывала кислородная маска.
— Я могу поехать с вами?
— А сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Вы можете кого-нибудь предупредить?
— Только отца, но он за границей. Я могу поехать с вами?
— Вашу маму отвезут в больницу Ларибуазьер. Сейчас она без сознания, мы поместим её в реанимацию, но всё будет хорошо. А вы отдохните и приходите завтра.
— Что?
— Доверьтесь мне. Тридцать первого декабря в скорой всегда чёрт-те что происходит. Приходите завтра. Уверяю вас, так будет лучше для всех. Не оставляйте её одну, — обратился он к Джамалю.
Через несколько секунд я пришла в себя. Щека горела. Джамаль замахнулся, чтобы влепить мне вторую пощечину, и замер.
— Прости. Ты упала в обморок.
Я лежала в своей кровати, одетая и под одеялом. Изидор устроился в ногах — мой часовой.
В открытые окна врывались крики празднующих людей.
Я вздрогнула.
Привет, папа, это я. Надеюсь, тебе весело. Маму отвезли в больницу Ларибуазьер, она пыталась покончить с собой. Вот. С Новым годом.
Глава шестнадцатая
Ужасная, деспотичная тоска вонзила свой чёрный флаг в макушку Деборы
За ночь я не сомкнула глаз.
Джамаль остался со мной — развалился в ногах на моей «гномьей» кровати. Он рассказывал о своих родителях, о том, как злился, когда они умерли. Да, глупо, безумно, не в тему, но он на них злился. Злился ДО СМЕРТИ. Мы нервно хихикали, идиоты. Иногда я даже не понимала, почему смеюсь. Точнее, знала: лучше так, чем рыдать. Джамаль сказал, что это нормально — пьянеть от тоски, ярости и отчаяния. Превратиться в невыносимую смесь эмоций и извергнуться.
Никто не смог бы заменить Джамаля в это время.
Я взяла его за руку.
Мы предупредили Виктора по СМС. Джамаль доверил ему присмотреть за квартирой, и Виктору пришлось согласиться. Не хватало мне тут ещё Адель на диване в гостиной для полного счастья.
Около шести утра позвонил отец.
Он в аэропорту. Прилетит к двум часам. Скорая дозвонилась до него: с мамой всё будет хорошо, но врачи ещё не говорили о возможных осложнениях. Папа обо всём позаботится. Надо его дождаться.
Он плакал.
Мы ели холодные блины, даже Изидору перепало.
Я закрыла окна и выбросила полотенца, которыми мама забаррикадировалась на кухне. Ненавижу их. Жаль, что нельзя их сжечь.
Мы уснули на рассвете. Я устроилась на плече Джамаля, укутавшегося в одеяло.
На краю мира.
Кто-то растряс меня и вытащил из бесцветных снов.
Папа сидел на коленях передо мной. Волосы его были растрёпаны, на щеках пробивалась щетина, в глазах — безумие.
Я обняла его за шею и больше не отпускала. Джамаль проснулся от моих всхлипываний.
— Здрсте, мсье.
— Спасибо, молодой человек… Спасибо большое, что были здесь, что остались.
Час спустя мы уже были в больнице. Я дала Джамалю ключи, чтобы тот выгулял Изидора.
Отец всех на уши поднял в регистратуре, расспрашивая дорогу. Я потащилась за ним — иногда легче просто за кем-то следовать — и села в зале ожидания. Он поговорил с медсестрой и врачом. Повернулся ко мне, но я покачала головой.
Я пока не готова.
Хочу ещё немного побыть на краю мира. Как можно дольше. В этом далёком месте, где ничего не маячит на горизонте: ни боль, ни сюрпризы. Где я ничего не боюсь, а просто могу дышать.
Плитка в зале ожидания была грязная. Точнее, серая. Тёмная линия разрезала её на тысячи квадратиков: ровных и симметричных. Один квадрат. Два квадрата. Триста семьдесят два квадрата.
— Дебора… Я хочу навестить твою маму в реанимации. Мы можем сходить вместе…
— Мне лучше остаться здесь.
— Хорошо, дорогая. Я скоро.
Он поцеловал меня в лоб.
В последний раз меня целовала в лоб мама, и было это вчера: до газа, до падения, до бездонной темноты.
Рядом со мной сидел старик. У него текло из носа, и он сморкался в квадратик из синей ткани. Пятьсот сорок семь квадратиков.
Я получила семь сообщений.
Пять от Джамаля, который заснял Изидора в сквере — принюхивающимся к земле, с лапами в воздухе, гоняющим голубей и с палкой во рту.
Одно от Виктора: «Мне очень жаль, Дебора. Если тебе что-то нужно, я рядом».
И одно от Элоизы: «Виктор написал мне. Позвони».
Виктор написал ей.
— Ты уверена, что не хочешь туда идти?
Я подняла голову. Передо мной стоял растрёпанный папа, его рубашка торчала из штанов, можно было подумать, он не спал двое суток — хотя так на самом деле и было.
— Как она?
— Её накачали таблетками. Спит.
— И что?
— И ничего. Я общался с доктором. Её осмотрят, чтобы узнать, в каком состоянии мозг.
Он шептал.
— Если всё хорошо, её поместят в психиатрическую лечебницу.
— То есть как? Если всё хорошо?
На мой крик обернулся весь зал ожидания.
