Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю
По окончании осмотра доктор Фалькуччо проводил врачей на выход. Когда они вышли в прихожую и изложили старику причины, в силу которых у больной очень мало шансов выжить, Фалькуччо подмигнул им и сделал выразительный жест большим пальцем правой руки.
— А не хотите ли, — сказал он, — по стаканчику старого барбера?
— О, спасибо, — ответил доктор Гаспароне, — весьма охотно.
— А я вам не дам, — презрительно сказал старичок.
Он вытолкал их на улицу и с досадой захлопнул дверь, а они шумели и стучали в дверь, крича:
— Хотим по стаканчику! Хотим по стаканчику!
Баттиста попросил разрешения полчасика поспать.
— Позор! — сказал Фалькуччо. — Молодые люди моего поколения были намного ленивее теперешних! Но я не отдыхаю. Пойду-ка я домой поработаю. Мне надо писать роман. У меня уже все готово.
— А о чем он? — спросила Бьянка Мария.
— У меня не хватает только основного содержания и деталей. Все остальное есть, кроме названия.
— Да, но, — возразила Эдельвейс, — что же тогда у вас готово?
— Бумага, перо и чернильница.
— Ну, это, — сказала Бьянка Мария, — вы и здесь найдете.
— Хорошо, — ответил старый холостяк, — разрешите мне поработать. Дайте мне перо; дайте мне чернильницу; дайте мне бумагу. Постойте. Вроде бы мне нужно было еще что-то. Ах да. Дайте мне мыслей.
Он сел писать, но тут же застрял на крайне трудном месте: описании способа завязывания галстука, который один из его персонажей должен был повязать другому, совершенно не знавшему, как это делается.
— Пусть какой-нибудь писатель попробует с этим справиться, — сказал маленький старичок.
Он сломал перо.
— Не буду больше писать ни строчки в жизни, — прибавил он.
— Слава тебе, господи! — произнес тонюсенький голосок.
Все повернулись к Баттисте, который, чтобы не представлять им дона Танкреди, повторил ложь, сказанную прошлой ночью, когда они пели для волков:
— Извините, я немножко чревовещатель.
— Сказать по правде, — заметил Фалькуччо, — сдается мне, вы немножко невоспитанны. — И, будто осененный внезапной мыслью, спросил: — У вас случайно нет треножника для рисования?
Тетя Джудитта позвала Гастона Д’Аланкура:
— В доме есть треножник?
— Треножник?
— Да, треножник для рисования.
— Честное слово, — ответил старый слуга, — я в этом доме служу уже двадцать лет, но никогда не видел треножника для рисования.
— Жаль! — воскликнул Фалькуччо. — Я бы охотно нарисовал картину. Конечно, получше, чем те, что рисуют сегодня. Потому что, думаю, я рисую лучше теперешних художников. Это очень смешно. Но еще смешнее то, что теперешние художники думают, что рисуют лучше меня. Я не умею рисовать. В детстве у меня были большие способности к рисованию, но мой отец…
— Не дал вам учиться?
— Напротив. Он дал мне учиться, и мои способности улетучились.
— Вот повезло, — сказал голосок дона Танкреди.
Фалькуччо посмотрел на Баттисту.
— Вы прекратите когда-нибудь? — воскликнул он. — Молодые люди моего поколения были гораздо невоспитаннее теперешних.
Баттиста побежал прятать сумочку Сусанны в отведенной ему комнате. Он сунул ее под подушку.
— Негодяй, — сказал он дону Танкреди, — если не прекратите, я вас выброшу в окно.
— Но я хотел бы знать хотя бы, где я нахожусь, — сказал дон Танкреди.
— Да пошел ты! — закричал молодой человек.
И убежал.
День в горах!
После обеда Бьянка Мария, которая чувствовала себя намного лучше, настояла на том, чтобы Эдельвейс вышла подышать воздухом.
— Давайте навестим отшельника, — предложила девушка.
Она вышла с Баттистой и Фалькуччо.
Несмотря на поздний час, старый отшельник сидел, ковыряя в носу.
— Прошу меня простить, — сказал он посетителям, — но мы, отшельники, всегда ковыряем в носу, потому что никто нас не видит. Это единственное преимущество нашего одиночества, и мы были бы неправы, если бы не воспользовались им.
Он впустил посетителей в пещеру и сказал Баттисте:
— Прошу вас, не снимайте шляпы. Будьте как дома.
— По правде сказать, — заметил молодой человек, который пытался спрятать свой непрезентабельный котелок, — у себя дома я не имею привычки…
— Хватит болтать! — сказал отшельник. — Не снимайте шляпы.
Баттиста остался в шляпе и замолчал. Он уселся рядом с костром.
— Я очень извиняюсь, — сказал он через несколько минут, — но, честно говоря, мне жарковато.
Он собрался было снять шляпу, но пустынник удержал его:
— Не трогайте шляпу! — заверещал он, нахлобучивая Баттисте на глаза непрезентабельный котелок, на который всеобщее внимание теперь было обращено. Пустынник сурово посмотрел на него. — Вы стесняетесь, — сказал он, — а здесь стесняться не надо. Здесь вы хозяин. Понятно?
— Невероятно, — тихо сказал Фалькуччо Эдельвейс, — чтобы человек, живущий в одиночестве, был таким любезным и гостеприимным. Но нам лучше уйти.
Перед уходом он обратился к аскету.
— Добрый человек, я часто слышал про историю под названием «Секрет старого отшельника». Вы случайно не есть тот самый отшельник?
— Именно, — приветливо сказал любитель одиночества.
— А не расскажите ли нам эту историю?
— А что? С большим удовольствием.
Аскет пригласил всех сесть на землю и начал рассказ:
ТАЙНА СТАРОГО ОТШЕЛЬНИКА
«По поводу, — сказал он, — кражи, происшедшей десять лет назад, я помню, как однажды слышал: один человек рассказывал, что он узнал от своего друга историю про одного типа, рассказывавшего о том, как он получил письмо, в котором один дальний родственник сообщал ему, что обокрали его знакомого. Я не буду углубляться в лишние подробности. Расскажу о самом главном. Да и время уже позднее. И потом, не следует злоупотреблять терпением слушателей. Не говоря уже о том, что времени у меня в обрез; потому что время — деньги, или the time is money, как говорят англичане. Ну и типы эти англичане. Хватит. Знакомый родственника друга того человека, который и рассказал о случившемся, однажды вечером пришел домой смертельно бледный.
— Что с тобой? — спросили у него встревоженные домочадцы.
— Спокойно, спокойно, — сказал он, — к счастью, ничего страшного. У меня украли бумажник со ста тысячами лир.
— Несчастный! И где тебя обокрали?
— В трамвае.
Уступая вежливым настояниям домочадцев, жертва кражи рассказал, что стоял на задней площадке трамвая, как вдруг заметил, что у него вытягивают бумажник. Он дал себя обокрасть, не проронив ни звука, не сказав ни единого слова.
— Как же так, — спросила у него жена, — в трамвае было пусто?
— Было набито, как сельдей в бочке.
— И ты не бросился в погоню?
— Это было невозможно. В тесной толпе нельзя было пошевелиться.
— Но вору удалось уйти?
— Нет.
— Ну а ты, осел, не мог закричать: “Держите вора!”?
Обокраденный потемнел лицом.
— Нет, — мрачно сказал он.
— Но почему? Может быть, от волнения у тебя отнялся язык?
— Ничего подобного. Я прекрасно мог кричать.
— Может быть, — сказала горничная, — вы боялись мести?
— Чтобы я испугался? — воскликнул обокраденный. — Да мне сам черт не страшен.
— Ну, так в чем же дело?
Обокраденный молчал, терзая пуговицы пижамы, которую он тем временем надел.
— Ну же, — закричала жена, вне себя от ярости, — говори; почему ты не закричал: “Держи вора!”?
— Ну, — ответил муж, — я не мог.
— Но по какой причине? — закричали все хором, аккомпанируя себе на старой гитаре.
— Потому что, — печально сказал обокраденный, — это была воровка.
Все было совершенно правильно. Как же можно кричать: “Держи воровку!”?»
Пустынник окончил свой рассказ, и некоторое время все задумчиво молчали.
— Однако, — сказал старый отшельник, нарушая молчание, — я прошу вас никому об этом не рассказывать, потому что это моя тайна.
— А, понятно, — воскликнул Фалькуччо, — вот почему это называется «Тайна старого отшельника»! — Он полез в карман. — Вот, добрый человек, — сказал он отшельнику, — возьмите эти пять лир. Они фальшивые, но я дарю их вам от чистого сердца.
Наши друзья пустились в обратный путь. Внезапно звук волынки вывел их из задумчивости.
— До чего мы дошли, — сказал Солнечный Луч, — пастухи в рединготах.
И показал на старого синьора очень благородного вида, в очках с золотой оправой, который играл на волынке, опершись на ограду загона для овец. Позади него спало стадо. Все знают, что пастухи целый день только и делают, что играют на волынке. Начинают утром сразу по пробуждении, потом играют целый день напролет и заканчивают только перед отходом ко сну; на Рождество они играют и ночью.
Пастух, услышав замечание Баттисты, скромно улыбнулся.
— Прежде, — сказал он, — я был астрономом.
— Вы сделали блестящую карьеру, — заметил доктор Фалькуччо.
— Смеяться тут не над чем, — сказал пастух. — Вы не знаете, откуда произошла астрономия?
