Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю
Волки в растерянности остановились у основания стены: их очаровало пение этого неисправимого донжуана. Увидев, как благотворно действует музыка, Баттиста и доктор стали подпевать:
Не помню, кто такой аптекарь,
Дантист, могильщик — это пекарь?
Исчезли ссоры, звон посуды:
Швейцар, служанка — что за люди?
Не помню, для чего квартплата,
И песню, что певал когда-то,
Не помню поезд и вокзал,
Газету, что вчера читал;
И узелки, что завязал,
И то, что сделал и сказал,
Про то, что надо забывать,
Про то, что я обязан знать,
А к ночи я счастливей вдвое!
Когда забыл пойти в кино я!
Получился премиленький концертик, который волки, устроившись у основания стены, слушали с явным неудовольствием, ожидая его окончания, чтобы приступить к обеду. Ну да! Певцы могли продолжать до бесконечности. Местность вокруг, одетая тонким снежным покровом, была пустынна. И в этом ледяном безмолвии широко раздавался спасительный хор. Не останавливаясь ни на мгновение, несчастные переходили от одной строфе к другой с возрастающим воодушевлением:
Забываю все на свете,
Шип ли, роза — стебли эти?
Женщин целый табунок,
Срок, когда платить налог,
Срок по векселю платить,
Зуб, что надо мне лечить,
Достает ли соли в тесте,
Держится ли Запад вместе,
Есть угроза ль от России,
И Америка всесильна ль,
Бьют ли где меня в лицо,
Кармела ль выйдет на крыльцо?
А ночью счастье мне сполна!
Я забываю, где жена.
Они уже чувствовали себя почти в безопасности: скоро должно было взойти солнце. Волки сторожили стену, облизываясь, но взобраться наверх не могли. Дон Танкреди, который обладал неплохими познаниями по части легкой музыки, запел мелодию «оживленно, с жаром». В этот момент розовое сверкание, тончайшее и нежное, распространилось по снегу, разбудив на нем мириады кристалликов. Легкий порыв ветра, как небольшой зевок, прошел по сонным полям, и взошло солнце. Ослепленные его сиянием волки бежали в лес, чтобы спрятаться во мраке.
— Простите, доктор, что побеспокоили вас в столь ранний час, — сказала тетя Джудитта, провожая старого мудреца в комнату Бьянки Марии, — но нам ничего другого не оставалось: моя сестра в тяжелом состоянии.
— Мне очень жаль, — ответил доктор, — но надеюсь, она поправится.
— Не желаете ли пощупать ее пульс?
— Охотно.
Доктор пощупал ее пульс.
— Посмотрите также язык.
Маленький старичок озорного вида не заставил себя упрашивать; он посмотрел язык больной, впрочем, не проявив особого интереса к его виду; посмотрев язык, он тут же и прекратил это занятие.
— Могу я сделать ей укол? — спросила старая дева.
Старичок наморщил брови:
— Делайте.
— А если я поставлю ей лед на лоб?
— Почему бы и нет, почему бы и нет.
Доктор был настолько сдержан, что становилось неловко.
— Мы можем ее покормить? — спросила тетя Джудитта.
— По-моему, да.
— А может, лучше дать ей поголодать?
— А что? Давайте поморим ее голодом.
Тетя Джудитта не знала, что и думать о странном поведении доктора. Она сказала:
— Вы не выпишете рецепт в аптеку?
— Рецепт? — воскликнул доктор с удивлением. — Да за кого вы меня принимаете?
— Но простите, — сказала пораженная Эдельвейс, — разве вы не доктор?
Старичок рассмеялся приятным смехом.
— Ха-ха-ха! И поэтому вы пришли будить меня среди ночи! Ну, уморили! Если б я знал, ни за что бы не встал. — И продолжал смеяться, повторяя: — Ну, уморили! Ну, уморили!
Все с изумлением смотрели на маленького старичка. Наконец, он справился со своим смехом.
— Ну да, — сказал он, успокоившись, — я доктор…
— Ну так?
— Я доктор, но не медицины. Я доктор филологии. Меня зовут доктор Фалькуччо.
Он протянул правую руку тете.
— Вы не узнаете меня?
— Нет.
— И я вас тоже. — И рассмеялся приятным смехом. Потом он протянул руку Баттисте. — Ну, а вы? Не узнаете меня? Ну же, напрягите память!
Баттиста сделал неопределенный жест рукой.
— Я вас совершенно не узнаю, — сказал он.
— И точно, — воскликнул старик, — мы никогда не встречались. Я как раз хотел убедиться в том, что вы это помните.
— А, — сказал Баттиста, хлопая себя рукой по лбу. — Я как раз это и хотел сказать! Я, как вас увидел, так и подумал: «Кто этот господин? Мне кажется, мы никогда с ним не встречались». Я все ломал голову, вспоминая, в самом ли деле мы с вами никогда не встречались.
Появление маленького старичка с седой бородой, по всей вероятности, подействовало магически на госпожу Бьянку Марию, которая села посреди кровати и с огромным интересом следила за перемещениями незнакомца.
Тот повернулся в тете Джудитте:
— Сколько лет больной?
— Тридцать шесть с половиной.
Старик подбросил в воздух свою шапку:
— Ура, ура! Мы победили! — прокричал он. — Тридцать шесть с половиной — это нормально.
— Но это же не температура, — воскликнула тетя, — это возраст.
— Без разницы, — сказал доктор Фалькуччо с подъемом, — для меня это все равно. Я не врач, но на глазок могу сказать, что в тридцать шесть с половиной лет не умирают.
Он попытался пройтись в танце с засмущавшейся старой девой.
— Давайте отпразднуем выздоровление, — сказал он. — Я остаюсь на обед. Только прошу: спагетти и хорошее вино!
Он пожал руки Бьянке Марии.
— Я очень рад, синьора, очень рад. Вам по-настоящему повезло, что вызвали меня, а не врача. В окрестных деревнях живут четыре врача: синьора, это четыре убийцы, которые повергают в постоянный траур сие трудолюбивое население. Они являются туда, где имеется какое-либо недомогание, и в мгновение ока отправляют пациента на тот свет. Небольшую простуду они умеют превратить в двустороннее воспаление легких, несварение желудка — в тиф, головную боль — в менингит. Синьора, до того, как врачи обосновались в этих краях, это были счастливые селения. А с тех пор, как среди нас поселились эти четыре убийцы, на нас напал ужасный мор. Бедные селяне мрут как мухи. По сравнению с таким бедствием холера — простой насморк. А когда один из врачей уходит в отпуск, его заменяет другой. И нет никакого выхода, ни малейшей надежды на спасение. Один раз, когда заболели все четверо, здесь устроили настоящий праздник с иллюминацией.
Доктор Фалькуччо посмотрел на часы.
— Удивляюсь, как это еще никто из них не появился, — сказал он. — Обычно они слетаются, как стервятники.
В этот момент послышался зловещий стук во входную дверь. Фалькуччо посмотрел в окно.
— Запираемся! — возбужденно закричал он. — Это доктор Мастрилли! Кровожадное чудовище! Хуже Нерона! Хуже Калигулы! Это воскресший Тиберий! Вызвать Мастрилли — это все равно что умереть.
Но доктор Мастрилли собственной персоной уже входил в комнату, вопрошая ужасным голосом:
— Где, где же наша больная?
Минуту спустя прибыл доктор Гаспароне и почти сразу же за ним доктор Пассаторе, ученик доктора Маммоне да Сора, с криком:
— Всем стоять, больная моя!
Врачи обменялись приветствием, щупая друг у друга пульс.
— Добрый день, коллега, как мое здоровье?
— Неплохо, спасибо; а мое?
Поскольку домик находился на одинаковом расстоянии от окрестных деревень, каждый из врачей счел своим долгом нанести визит; каждый, увидев коллег, попытался было удалиться, но в конце концов остались все. Они осмотрели больную, обмениваясь репликами.
— Скольких ты уходил за последние две недели? — спросил Гаспароне.
— Восьмерых, — ответил Мастрилли. — А ты?
— Четырнадцать.
— Ух ты!
— Ты помнишь, — сказал Пассаторе, — та старуха, которую я начал лечить неделю назад…
— Ну и?
— Отдала богу душу сегодня ночью.
— А я угробил троих за один день, — сказал Гаспароне.
— У меня, — сказал Мастрилли, — сейчас лечится один, но боюсь, выздоровеет.
— Хочешь, я приеду посмотрю его? — с хищным блеском в глазах осведомился Гаспароне.
— Нет, это не нужно; на худой конец, я всажу ему четыре пули в башку.
— Прекрасно! — закричал за дверью голос. — Смерть больным!
То был Никола Морра, четвертый врач, который входил запыхавшись, с саквояжем хирургических инструментов, тромбоном через плечо и своими двумя помощниками, Тибурци и Фьораванте.
— Я опоздал, — сказал он, — прошу меня извинить; но у меня был срочный вызов, пришлось ехать к лежачему больному.
— Тяжелый? — спросила Бьянка Мария.
— Синьора, — сказал врач, — представьте себе, если бы они чуть-чуть задержались с вызовом, мой приезд уже ничего бы не исправил.
— Господи! — сказала Бьянка Мария, вздрогнув.
— Он бы умер? — испуганно спросил доктор Фалькуччо.
— Он бы выздоровел! — воскликнул Никола Морра. — Выздоровел! А так теперь ему болеть, по крайней мере, месяца три, и вряд ли он выздоровеет, раз попал в мои руки. Уж я его залечу.
По окончании осмотра доктор Фалькуччо проводил врачей на выход. Когда они вышли в прихожую и изложили старику причины, в силу которых у больной очень мало шансов выжить, Фалькуччо подмигнул им и сделал выразительный жест большим пальцем правой руки.
