Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях
Был теплый июньский полдень.
Я и Демон в приподнятом настроении возвращались из «недостроек». Минула неделя, как мы колдуем над нашим новым пристанищем, и сегодня оно, без ложной скромности, тянуло наконец-таки на похвальную оценку. Порядок был наведен. Завалы мусора избавили нас от своего неприглядного присутствия ― мусор мы попросту выкинули из окон на улицу. Из дома принесли различную утварь, теплые вещи — все на тот случай, если будем засиживаться допоздна. А Демон не пожалел даже своей старой доброй шестиструнки с гнутым грифом. Оба уже со свербящим самодовольством предвкушали, как приведем на смотр обустроенного пристанища Викторию и Сливу.
— Я думаю, мы обязательно должны побаловать себя сейчас чаркой пива! — торжественно объявил Демон, широко улыбаясь.
Безлюдные места были позади, Зеленые пруды тоже остались за спиной ― и мы как раз приближались к первой пивной, которой встречал нас кипящий жизнью город.
— Несомненно, — был мой ответ, и мы заскочили в «Отхлебни» (такое название носила пивная).
В тесном и прокуренном помещении пивной нам, впрочем, довольно скоро отхлебывать надоело. Взяв еще по полному стакану с собой, мы снова вышли на улицу. Тут же приглядели лавочку в тени деревьев.
— Бросаем якоря!
Сели. Моментально придумали себе забаву. По дороге мимо нас то и дело сновали прохожие, и мы как две язвы словесно потешались над каждым, входя в безотчетный азарт и все больше и больше изощряясь в своих комментариях. Но все это, конечно, было только дурачеством, без тени злобы.
— Посмотри на усатого с портфелем.
— Ну.
— Прическа — один к одному, ершик для чистки унитаза.
— Согласен. А на походку обратил внимание?
— А что с походкой?
— Идет, точно трусы в одно место забились!
«Ха-ххха-ха-ха!», — гогочем как идиоты.
— Сколько ты этой дал бы?
— Лет двадцать пять. Взрослая жаба.
— Формы — ничего. А?
— Формы — не спорю. Только…
— Что?
— Физиономия-то — как клопов граблями давили.
— У-у, да. Прыщавая какая. Может, болеет чем?
— Или умывается без мыла…
— Или не умывается…
— Полезь она ко мне целоваться — меня бы, наверное, стошнило посреди поцелуя!
«Ха-хо-хо-хххо!»
— А на эту взгляни — кобыла водовозная! Видел, как глазищами по нам прострелила?
— Она — какой-нибудь старший преподаватель в военном училище. Днями напролет втирает молодым курсантикам мораль и обзывает их болванами, а по вечерам после работы щиплет себя за вымя, фантазируя, как занимается с каждым из них любовью!
— Ну ты дал, ха-ха-ххха! А про того дылду что скажешь? Втопил, как на пожар… гляди.
— Да хмырь какой-то.
«Ху-ху-ххху!»
— Еще и этот, небось… нетрадиционной ориентации. Ты видел когда-нибудь «живого» гомика?
— Не-а.
— Он, знать, и есть. Везуха же тебе сегодня!
«Хху-ху-ххха-ха-ха!»
Иногда прохожим удавалось уловить обрывки подобных сальностей, и многие гневно на нас озирались.
А вот просто пиршество для наших острых языков. Далеко справа шла целая компания «толстопузов»! Некоторые были одеты на военный манер, другие — во что-то среднее между классической строгостью и жеманной безвкусицей. Очень шумные, самоуверенные и вызывающе дерзкие несмотря на свои немолодые годы — в них без труда угадывались патриоты той самой войны, которой они и в глаза не видели, но при каждом удобном случае готовые рвать рубахи на своей груди, доказывая, что эта война нужна нам (кому «нам» — понять сложно) как доктор больному, и напропалую славя политику государства. Мы презираем такую категорию людей больше всего. Даже для «мундиров» не найдется в нас чувства сильнее.
Демон принялся с предельной язвительностью прохаживаться по каждому (воспаряя до таких шедевров скабрезности, что я прямо диву давался как друга моего прорвало), пока не дошел до последнего — и вот те на!.. Мы с Демоном переглянулись. Последним был…
В преподавательском штабе военного училища на нашем веку перебывало множество пренеприятнейших персонажей, чего там говорить. Но как самого одиозного из всех мы до сих пор вспоминаем одного. Он был непосредственно куратором нашей группы. Фамилия у него несколько необычная ― Нарожалло. Года три назад в курсантских кругах особой популярностью пользовалась песня, припев которой начинался со слов: «Нарожала мать-природа дураков на моей земле». Так вот, мы пели ее, подразумевая: «Нарожалло мать-природа…» Смысл, несомненно, абсурдировался, но зато соседство в любимом рефрене фамилии куратора и слова «дураки» каждый раз дарило нам неподдельное мальчишеское упоение.
Невзрачный с виду, хоть и высокого роста, лысоватый, тонкая щеточка усов на землистом лице — раньше мне почему-то представлялось, что люди такого типажа должны предпочитать тень, не искать огласки. Но здесь же мы, напротив, имели перед собой море желчи, злобы, постоянный вызов всему и вся, что не вписывалось в рамки его понятий, и просто маниакальную одержимость идеями войны. Порой мне казалось, он держит нас за игрушечных солдатиков, в которых не наигрался в детстве. Кто-то рассказывал, будто Нарожалло стоял у самых истоков войны, занимаясь ее пропагандой. И я давно потерял повод этому не верить. Он лично помог «мундирам» в розыске и поимке нескольких уклонистов и всегда придерживался самого жесткого и даже, если хотите, подлого обращения с курсантами.
Вот общий портрет этого явления под названием «Нарожалло». Я не оговорился и не переборщил с выбором выражения. Он был для нас именно явлением, стихией, скрытым возбудителем нашей общей болезни, нежели живым, реальным человеком. Мы не могли понять его мир, он никогда бы не понял наших жизненных мотиваций. Но миры все-таки сталкивались, и, соответственно, не были застрахованы от крушения. Год назад из училища Нарожалло ушел. По причинам мне неизвестным.
Что-то с Демоном нас разом осадило, и мы, прекратив глумиться, молча наблюдали за компанией. «Толстопузы» остановились шагах в двадцати от нашей лавки и некоторое время шумно разглагольствовали, ни на что вокруг не обращая внимания. Затем начали прощаться, после чего несколько человек повернуло в обратную сторону, а остальные двинулись дальше, как шли. На опустевшем участке дороги остался Нарожалло. Скорее всего, он планировал нанести визит в «Отхлебни». Нарожалло тщетно пытался прикурить, сопел и чертыхался. Спустя минуту несговорчивая зажигалка вдребезги была разбита об асфальт.
— Эй, бойцы! — вскинув взгляд на нас, поставленным командным голосом прикрикнул Нарожалло. — Дайте-ка огня!
Мы не отреагировали. Нарожалло резво направился к нам, но вот шаг его сбился ― узнал.
— Что б вас… Курсанты Н. и Р.! — по лицу Нарожалло поползла отвратительная улыбка — улыбка каннибала! Есть же люди, которым благожелательная мимика просто не дана от природы…
— День добрый, господин куратор, — прозвучали в ответ два подавленных голоса ― мой и Демона.
Так дружно мы произнесли одни и те же слова приветствия, что самим сделалось в глубине души тошно.
Я протянул ему свою зажигалку, и Нарожалло вальяжно закурил, выпустив в нас вместе с кислыми алкогольными парами огромный клуб табачного дыма дорогой сигары. Между тем он внимательно и с нескрываемым любопытством нас разглядывал.
— Все пиво хлещете?
— Все хлещем, господин куратор.
— Засранцы… — Нарожалло повело в сторону, и он чудом нашел точку опоры, чтобы устоять на ногах и не упасть.
Мы с Демоном вопросительно переглянулись, соображая, как нам вести себя с этой тенью былого ужаса. Привычка зазря не нарываться сильна, но сейчас ведь все по-другому…
— Училище прогуливаете?
— Прогуливаем, господин куратор.
Нарожалло стоял, переводя взгляд то на нас с Демоном, то на свои до блеска начищенные желтой кожи башмаки ― и вдруг точно взорвался:
— Молодые ослы! Бабы! Вы хотите стать офицерами или дерьмо хотите хлебать, на?! Вы знаете, что написано в законодательстве?..
— Пополам. На стене моего дома матерное слово написано. Ну и что дальше? — ровным тоном оборвал его тираду Демон, вызывающе глядя Нарожалло в глаза.
Лицо Нарожалло побагровело.
— Ты думаешь, что теперь можешь мне дерзить, на?! Ничего-о, армия выбьет из тебя всю дурь, на! И из тебя тоже, — Нарожалло пульнул в меня моей же зажигалкой.
— Что вас так вывело из себя, господин куратор? — подражая выбранной Демоном манере разговора, со спокойствием в голосе спросил я. — То, что мы не разделяем вашей одержимости войной? Но это же так очевидно: вы языком воюете, а мы должны…
— Заткнись, умник! — брызжа слюной, перебил меня Нарожалло. — Не я развязал эту войну! Но я многое сделал для своего государства, на! Потому что «гражданский долг» и «патриотизм» для меня не пустые слова, на! А вы… — издает тошнотворный гортанный звук и сплевывает под ноги. — Вы — позор своей нации! Выродки! Отребье, на!
