Полумрак - Книга Натаниэля
– Нет. – сказал Натаниэль. – Это вряд ли.
– Ну ладно… – вздохнула Вошь. – Но знаешь ли, не об этом я мечтала. Никогда не хотела таиться в темноте, хищно изогнув спину, набрасываться на невинную жертву внезапно, терзать её и пить её горячую кровь, мрачной тенью пугать из угла…
– Э-э. – сказал Натаниэль с удивлением. – По-моему это тоже немного не твоё.
– А что тогда моё?! – воскликнула Вошь.
– Верхушка пищевой пирамиды. – сказал Натаниэль. – Человек ест всех, а ты будешь есть человека.
Вошь ещё раз сделала паузу.
– Не из засады?… – уточнила она.
– Нет.
– Тогда хорошо. – сказала Вошь. – Но я надеюсь, что ты передашь Ему, что я чрезвычайно недовольна.
– Он просил передать тебе, что, хотя ты и чрезвычайно недовольна, это не снимает с тебя обязанности исполнять свои обя… ну, в общем, вести себя подобающе. У тебя есть миссия, ты должна её выполнять.
– У меня ещё и миссия есть?…
– Несомненно. Миссия. Стратегия. Это теперь у всех есть. Представляешь, что будет, если ты будешь плохой Вшой? Люди скажут: «Какая же это вошь? Где эпидемия брюшного тифа? Где эти маленькие весёлые точки внизу живота?…» Люди очень не любят, когда что-то идёт не так, как должно.
– Ладно, ладно… – сказала Вошь. – Но дружелюбности от меня могут не ждать. Это всё слишком грустно, чтобы я ещё вела себя как дельфин. Либо деловые отношения строго в рамках пищевой пирамиды и взаимного регулирования популяций, либо нежная привязанность. Одно или второе. Либо, либо.
CVIII
Это, дорогие дети, рождественская сказка. В ней будут три призрака, в ней кто-то кардинально перевоспитается, один ангел получит крылья и – в ней будут мыши.
На холме стоял дом. И в доме было так тихо, чтоб было слышно каждый мышиный шорох. Мышиные шорохи, дети, издавали мыши. Маленькие серые мышки с маленькими розовыми ушками и длинными голыми хвостами.
О, нет, конечно. Хвост был только у одной мыши. У второй мыши хвоста почти и не было. То есть возможно где-то он и был, но в привычном для хвоста месте – прямо за мышью – хвоста не было.
Если вы уже умеете считать до двух, дети, вы поймете, что всего мышей было две.
– …корка сыра. – сказала Первая Мышь. Она не произносила троеточия вслух – возможно, она просто продолжала свою фразу? – Паршивая корка сыра. Какая-то дурацкая буколика! У меня от сыра понос.
– Ш-ш! Топай тише, – сказала Вторая Мышь. Хвоста не было у неё. – а то сейчас всех перебудим.
– Как насчёт ветчины и оливок? – сказала Первая Мышь. – По-моему прекрасное сочетание, ветчина и оливки. Конечно, пикули…
– Тише! – ещё раз шикнула на неё Вторая Мышь.
– Слушай, отвали, а? – сказала Первая Мышь раздражённо. – На дворе треклятое Рождество! Мы – треклятые мыши! В доме тихо! Мы должны шуршать, чтобы было слышно – как тихо в доме.
– Я лично никому, кроме себя, ничего не должна. А себе я должна пожрать. – сказала Вторая Мышь тихо. – Можешь шуршать в своё удовольствие.
– Да я тоже пожрала бы с удовольствием! – сказала Первая Мышь, двигаясь вдоль стенки в сторону кухни. Голос её дрожал в такт частых шажков. – Только не думай, что я из этих мышей с телеграфным мышлением, «пожрать – поспать – потрахаться – пожрать – поспать – пожрать – потрахаться»…
– Ээ… – сказала Вторая Мышь, стараясь не отставать. – Я вообще об этом не думала. Сейчас я хочу пожрать и отправиться спать, понимаешь? Не подводя под это никакой базы. Давай философию на потом. И двигайся потише.
– Да кого мы будем разбудить?! – воскликнула Первая Мышь, останавливаясь и разворачиваясь.
– Можем разбудить.
– А? – спросила Первая Мышь неуверенно.
– Что? – пискнула Вторая Мышь.
– Правильно говорить «можем разбудить». – сказал чей-то голос, похожий на текучий мёд. Возле мышей, подняв небольшое облачко старой пыли, шлёпнулся ломтик ветчины. Мыши исчезли, умело продемонстрировав, дети, где же находится таинственный «наутёк».
Говоривший тяжело вздохнул. Он был скрыт темнотой.
– Ладно, парни, – сказал он кому-то, – план вы знаете. Сперва ты, потом ты, потом ты, действуем в соответствии со сценарием. Как только я спущусь, вы идите прямо за мной. Положи яблоко!
– Прости, босс… – сказал виноватый голос.
Первый голос ещё раз тяжело вздохнул.
– Во-первых, я не босс… Он – Босс. Меня не вплетайте. Во-вторых, ничего не трогайте… – щёлкнула зажигалка, освещая круглые стёклышки очков и блестящие за ними глаза. -…пока я не разрешу. – Оранжевый огонёк сигареты описал дугу в темноте. – Давайте сразу разберёмся, кто готов, кто нет?…
Раздалось трёхголосое меканье.
– Ладно. Теперь уже поздно. – вздохнул говорящий ещё раз. – Только особо не старайтесь. Чем больше стараетесь, тем хуже у вас выходит.
Короткое шипение – и сигарета исчезла в наполненной водой мойке.
А наверху, дети – да, да, наверху, потому что в этом доме было два этажа, дети – спал человек. Он снимал этот дом и, соответственно, жил в нём. Спал он беспокойно – потому что его немного мучила совесть – совсем чуть-чуть, потому что ему снился тревожный сон – не ночной кошмар, а так, нечто тревожное, без особого сюжета, и последние две минуты – потому что его пытался растолкать пахнущий табаком щуплый паренёк в очках.
– Алло! Алло! Очнись уже! – крикнул он на ухо спящему.
Хозяин дома уселся в кровати, мотая головой.
– А? Чё? – пробормотал он.
– Чё-чё… – паренёк отпустил его и уселся в глубокое кресло у камина (да-да, дети, там был и камин! в целом это был большой и старый дом). – Я, конечно, не требую, чтобы ты хлопнулся на колени и крикнул «О мой повелитель, какая честь!»… И чёрного козла можешь не зарезать. Ну ты мог бы хотя бы встать, нет?…
– А? Кто тут? – воскликнул хозяин, размахивая руками.
– Поправочка. – сказал паренёк, отворачиваясь в сторону и глядя не на сидящего на кровати человека, а прямо на нас с вами, дети! – Хозяин тут всё-таки я. Во всяком случае, хозяин ситуации. Мы продолжим, если вы не против. Привет, дети.
– Сними шоры-то, – сказал он со смешком, – а то так до утра шарить будешь.
Сидящий на кровати стянул с глаз розовую повязку с мелкими кружевами по краям.
– А, это ты. – сказал он уныло пареньку. – О мой повелитель. Какая. Честь. Чё надо?
– С днём рождения. – сказал о его повелитель. – И счастливого Рождества, Скруджи. Счастливого Рождества.
Скрудж спустил ноги с кровати и попытался нашарить тапки.
– И что случилось такого, что надо вламываться и будить меня в… – он посмотрел на висящие на гвоздике карманные часы, – в одиннадцать вечера? Я только в полдвенадцатого лёг спать!
– Тебе могло показаться, – сказал паренёк, – или уже одиннадцать утра?…
Скрудж приложил часы к уху.
– Нет, скорее ты их перевёл. – сказал он. – Между прочим, теперь мне придётся выставлять их у часовщика, а это четыре пенса и минут двадцать времени…
– Не трогал я твоих часов, дорогой, – сказал паренёк, снова закуривая, – сейчас действительно одиннадцать вечера. Целый час до Рождества. И до твоего дня рождения.
Скрудж закашлялся.
– С девяти до шести… – сказал он. – С девяти до шести, и ты это прекрасно знаешь.
– Что?… – паренёк, казалось, удивился, но ненадолго. – А. Нет, что ты. Совершенно неформальный визит. И о деле я с тобой говорить не буду. Кстати, как идёт…
– Что?
– Неважно. – сказал паренёк. – Видишь, мы не говорим о деле.
– Тогда зачем ты тут, Враг Рода Человеческого?… – проворчал Скрудж, запахивая халат и подходя к камину.
Взяв кочергу, Скрудж слегка разворошил едва тлеющие угли. Тусклое багровое сияние озарило лица двоих.
– Зови меня Натаниэль. – сказал сидящий. – И я уже сказал – я с неформальным визитом.
Скрудж уселся в кресло напротив и протёр глаза.
– Если бы ты не был Сатаной, я бы вышиб тебя…
– Знаю, – сказал Натаниэль и снова хихикнул, – но во-первых, я Сатана. И ты не станешь этого делать. – Лёгким щелчком он отправил окурок сигареты в камин и вытащил ещё одну.
– Ты мой лучший клиент, Скруджи, – сказал он весело, – и мы посовещались…
– Кто – мы?… – перебил его Скрудж.
– Неважно. – сказал Натаниэль. – Он и я. Я и Он. Какая разница?… Так вот, мы посовещались…
– Он?… – спросил Скрудж. – Ты сказал «он» или «Он»? Потому что мне послышалось, что ты сказал – Он, с прописной буквы…
– Не говори ерунду. – сказал Натаниэль. Веселья в его голосе больше не было. – Как можно говорить вслух прописные буквы? В общем, мы награждаем тебя путёвкой. Ты отправишься в путешествие.
– Ммм… Нет. – сказал Скрудж. – Я останусь тут, спасибо. Завтра с утра я отправлюсь на работу и буду продолжать трудиться. Понимаешь? Работа – труд – успех. Безделье и праздность – нищета.
– Я-то понимаю, Скруджи, – сказал Натаниэль раздражённо. Воздух между собеседниками уже был сизого цвета от дыма и Скрудж кашлял всё чаще, – я своими глазами наблюдал жизнь одного бездельника и бродяги, который жил в нищете. И Он действительно плохо кончил…
