Дидье Ковеларт - Прошлой ночью в XV веке

Она хватает сумку, роется в ней, ничего не находит. Смотрит на бумажный платок, который я ей протягиваю, но не берет. Я кладу его на стол между нами. И мы сидим молча, глаза в глаза, слушая, как дама в глубине бара — перезрелая красотка с пышными формами, затянутыми в серый костюмчик Chanel, — одного за другим отвергает по мобильнику троих претендентов на должность директора по кадрам, которой они, по ее мнению, никак не соответствуют.

— Коринна, о каких мыслях ты говоришь?

— Иногда мне хочется, чтобы Жюльен уже вырос, ушел из дома, а мы с тобой могли еще раз начать с начала. Только ты и я — вдвоем. Сбыть с рук этот дом, выплатить кредиты, сменить профессию, уехать куда глаза глядят… А потом я вдруг начинаю ненавидеть тебя, злиться на то, что ты занял столько места в нашей жизни, на то, что Жюльен привязан к тебе больше, чем ко мне, на то, что ты разрушил наш с ним оборонительный союз, — если ты сейчас бросишь меня, что с нами будет, с ним и со мной?

И она подавляет рыдание, уткнувшись в свой пустой бокал.

— Но я же не собираюсь бросать тебя, любовь моя.

— Да, ты остаешься со мной, но в мыслях у тебя другая, а это еще хуже.

Тогда я совершаю символический жест: беру оба письма от Изабо и рву их в клочки. Коринна испуганно вздрагивает и судорожно прижимает руки к груди, словно я ее ранил.

Дама-рекрутер за столом в глубине зала в третий раз отсылает на кухню томатный сок под тем предлогом, что его плохо приправили. В сумке Коринны раздается чмокающий звук вскрываемой пивной банки и журчание наливаемой жидкости. Это личный сигнал Жюльена, по нему можно узнать его вызов; поколебавшись, она берет трубку и протягивает мобильник мне, — видно, у нее самой сжало горло. Я говорю: «Привет, Жюльен!», стараясь, чтобы мой голос звучал как можно веселей. Он тоскливо спрашивает, скоро ли мы придем: он сварил для нас спагетти. Пристально глядя в глаза его матери, я отвечаю, что пока не знаю, в котором часу мы вернемся.

— Ладно, не переживай, их ведь можно и разогреть. Я пока схожу к Хлое, ладно?

Передаю трубку Коринне, она дает разрешение. Потом, выключив мобильник, собирает клочки писем Изабо.

— Зачем ты это сделал? — укоризненно говорит она. — Я вовсе не хочу, чтобы ты отказывался от того, что тебя так взволновало. За кого ты меня принимаешь? Думаешь, если в одном месте убудет, в другом прибудет? Вовсе нет…

— Согласен. Тогда давай пойдем до конца.

Я придвигаюсь к ней и рассказываю о последнем послании, принятом почтальоншей, в котором Изабо предлагает средство, способное оживить воспоминание о нашей с ней любви, перед тем как ее душа покинет этот мир. Нужно, чтобы наша плотская встреча прошла не в астрале и не в сновидении, а в реальности. А для этого требуется реальное женское тело, которое могло бы послужить ей эротическим убежищем.

Коринна выслушивает меня, покусывая губы. Мало-помалу в ее глазах загораются озорные огоньки. Внезапно она встает и подходит к красотке с ушитым лицом, которая читает «Современные ценности», в ожидании нового томатного сока.

— Простите, мадемуазель, — говорит она преувеличенно светским тоном, — я обращаюсь к вам от имени моего спутника, вон он там сидит. Дело в том, что он познакомился в Средних веках с дамой по имени Изабо, и теперь она желает заняться с ним любовью в чьем-нибудь новом теле.

Дама-рекрутер опускает свой журнал и удивленно смотрит на Коринну.

— Извините, не поняла?

— Если вас это не затруднит, она поселится в вашем теле на то время, что мой друг будет с вами трахаться. Может, вам нужна денежная компенсация, — так мы, естественно, готовы…

Специалистка по кадрам, разинув рот от изумления, машинально глядит в мою сторону Я оставляю под своим бокалом бумажку в двадцать евро и с наглой усмешкой подхожу к ее столику.

— Здравствуйте, мадам. Сожалею, что мы вас побеспокоили, но, к несчастью, Изабо говорит мне, что вы для этого не годитесь. Слишком скованны и зажаты. Я бы, конечно, с превеликим моим удовольствием, но вряд ли вы поблагодарите меня за такую услугу.

— Да уж, когда у нее наступает оргазм, тут никакая подтяжка не выдержит, все швы лопнут, — подтверждает Коринна.

Дама встает с каменным лицом и идет навстречу мужчине в полосатом костюме, с кожаным кейсом в руке, который остановился у нас за спиной. Она представляется, он отдает поклон. Мы желаем им приятного вечера и удираем, держась за руки и давясь хохотом, как парочка хулиганистых подростков.

На улице я изо всех сил прижимаю Коринну к себе и впиваюсь поцелуем в ее губы. Ее ногти больно царапают мне затылок, шею, спину.

— Ты можешь мне сказать, что на меня нашло? — спрашивает она между двумя поцелуями.

— Это астрал так действует.

— Дурачок! — шепчет она, ухитрившись выразить в этих трех слогах всю свою любовь и благодарность.

Я поднимаю голову, смотрю на уличный фонарь и объявляю ему:

— Изабо, познакомься, это Коринна. Благодаря тебе, я понял, как сильно влюблен в нее!

— Замолчи, ты с ума сошел! — прерывает меня Коринна, с радостным испугом зажимая мне рот. — Теперь она будет каждую ночь стучаться к нам в спальню!

— Ничего, воспользуемся берушами.

— Скажи, среди твоих знакомых случайно нет психиатра?

— Один есть, но я его оштрафовал.

— Я требую, чтобы ты взял у него справку о том, что нормален, мсье Тальбо.

— А иначе?..

— А иначе… сейчас увидишь!

Мы торопливо садимся в машину и едем домой. Войдя, я едва успеваю заметить, что мои вещи снова убраны в шкафы; она тащит меня наверх по лестнице, швыряет на нашу кровать и насилует, несмотря на мое полное согласие.

После бурных объятий мы лежим в блаженной расслабленности, и она шепчет, уткнувшись мне в шею:

— Жан-Люк… Я вообще-то не ревнива, но…

— Но что?

— Можно я скажу тебе одну вещь?

Внизу раздается голос Жюльена, он сообщает, что вернулся, и что спагетти уже готовы. Коринна кричит: «Сейчас придем!» и снова оборачивается ко мне. Я переспрашиваю, с наигранной беззаботностью:

— Так что это за вещь?

— Мы не занимались любовью уже три недели, а у тебя сейчас был оргазм всухую.

Я отвечаю не сразу: молчу несколько минут, потом глубоко вздыхаю, приподнимаюсь на локте и объявляю, самым что ни на есть смиренным тоном:

— Коринна!.. Я вот думаю… Может, это вторичный эффект чар Изабо?

Она тянется к своим сигаретам и отвечает мне тем же тоном:

— Что ж, это нормально. Когда спишь с призраком, твоя сперма дематериализуется.

Наклонившись, она чмокает меня в щеку и добавляет:

— Это самое чудное объяснение, какое только может придумать мужик. Я счастлива, что ты так стараешься для меня. Но одно из двух: либо ты пошлешь подальше эту телку, либо сам уберешься отсюда.

14

Он сидит за столиком перед чашкой травяного отвара, с рюмкой коньяка в руке. Откинувшись на спинку кресла и слепо глядя в пространство, он готовится отойти ко сну в десять утра. Этот ежедневный ритуал он проделывает в кафе «Малышка Фадетта», напротив радиостудии. Едва отойдя от микрофона, он укрывается в этой шумной забегаловке, где под трезвон трех флипперов[39] фанаты осаждают его просьбами: кто о дармовой консультации, кто об автографе, кто о рецепте. Хозяйка кафе, очень довольная этим наплывом клиентов, фильтрует его поклонников, раздавая им, точно в отделе соцобеспечения, талоны на прием к маэстро беррийского эфира.

Напряженная поза, пронзительный взгляд, скорбная складка губ, болезненно худое тело в свитере под шею, из чрезмерно колючей шерсти — атеистический вариант власяницы — вот портрет Сержа Лаказа; он выслушивает повествования о личных трагедиях за столиком кафе с мрачным жертвенным наслаждением мазохиста, который бередит каленым железом свои раны, стараясь при этом сохранять остроту восприятия.

При нашей первой встрече я спросил его, как случилось, что деятель его масштаба перешел от «Ночного Лаказа» на государственном канале к «Утренней передаче Сержа» на провинциальной радиостанции, и он ответил с горьким достоинством:

— У меня была пациентка, страдавшая анорексией, и ее отец объявил во всех средствах массовой информации, что она умерла в результате моего лечения.

— Это была ложь?

— Нет, это была правда — в том смысле, что мне удалось заставить ее есть. Но она подавилась рыбной костью.

— Почему же вы не протестовали?

— Он возглавляет солидный концерн СМИ, и ни у кого нет желания с ним спорить. За три недели я потерял все — свою передачу, своих пациентов и своих друзей.

Поскольку «Франс-Блё-Берри» — единственная радиостанция, которая осмелилась взять на работу этого изгоя, угодившего в черный список, он не щадит сил и старается вовсю. Только что он два часа кряду надрывал глотку, безжалостно расправляясь в прямом эфире с первобытными суевериями и идиотским упованием на чудо, расколдовывая и мгновенно приводя в чувство радиослушателей словесным электрошоком, прославившим его среди коллег, призывая власти, как и каждое утро, считать поощрение обскурантизма таким же правонарушением, как и оскорбления дискриминационного порядка, а сейчас этот опальный психиатр, кумир парижских полуночников, мирно беседует с крестьянином неопределенного возраста, который, не вынимая чинарик изо рта, повествует о том, что у его матери «кровавая испарина», а когда кровь стирают, на ткани остаются буквы.