Гилад Элбом - Параноики вопля Мертвого моря

— Что-что?

— Машину мою завербовали.

— Кто?

— Армия, кто ж ещё?

— Вы сказали вроде, что вы не солдат.

— Да не меня завербовали, а мою машину. Мой новый фургон. Я на таком работаю. И я его только что купил. Значит, у этих уродов есть сведения на все новые фургоны, которые купили в этой стране.

— Дезинсекторский микроавтобус?

— Да. Мой единственный транспорт. Меня ждут люди. Их осаждают крысы. Мне им что сказать, что мой фургон забрали в армию?

— Почему его забрали?

— Большие учения, говорят. Им не хватает полноприводных автомобилей. Слышали когда-нибудь такую чушь?

— Может, у них и были большие учения.

— В жопу такие учения.

— Может, это и в самом деле так. Может, им и вправду не хватает машин.

— Ой, не смешите меня.

— А они имеют право?

— Да естественно, имеют. Имеют право на все, что угодно. Могут завербовать вашу жену, если им взбредет, что у них нехватка женщин на учениях.

— И что вы собираетесь делать?

— А что тут сделаешь? Ничего. Машина была у них две недели. Сегодня позвонили, говорят, можно приехать и забрать её в штаб-квартире.

— И что, вам не предоставили транспорт? Ну добраться туда?

— Не смешите меня. Это армия, а не служба соцобеспечения.

Мы проезжаем через Абу Гош, одну из немногих арабских деревень, которые оставили после сорок восьмого. В Абу Гош хорошие ресторанчики, и иногда я заезжаю туда поесть и попрактиковаться в арабском, но только вот арабы всегда говорят со мной на иврите.

— Вам нравится ваша работа?

— Конечно.

— И никогда не было жалко этих насекомых, что вы убиваете?

— Вот вы едете в Тель-Авив. Вам не жалко бензин, который вы жжёте?

— Бензин — не живое существо.

— Да мне плевать, что они живые. Они причиняют неудобства — я их уничтожаю.

Я прибавляю громкость. «March of the Crabs». Мы покидаем Иудейские горы и въезжаем на Внутренние равнины. Здесь немного теплее. Дождь кончился, и я еду побыстрее: поля, на которых что-то не созрело, мирно выглядящие серебристые резервуары и целые цепочки маленьких, одинаковых, будто из набора, городков. До Тель-Авива всего пятнадцать минут езды, но из-за того, что он находится на Средиземном море, на другом краю страны, а Иерусалим — высоко в горах, близко к Иорданской границе, постоянно кажется, что едешь куда-то очень далеко.

— А вы чем занимаетесь?

— Учусь.

— Закончили?

— Нет ещё. Мне надо написать работу, и тогда всё.

— И что изучаете?

— Литературу.

— Книги читаете, то есть?

— Бывает.

— Можно вопрос?

— Конечно.

— Есть один рассказ, который я никак не возьму в толк.

— Короткий?

— Ну не такой уж и короткий. Вы читали рассказ про того парня, который превратился в таракана?

— Конечно, читал.

— Вот тогда объясните мне, если сможете: что ж семья не побрызгала его инсектицидом?

Мы проезжаем международный аэропорт Бен-Гурион, означает, что мы подъезжаем к Тель-Авиву. Я смотрю на своего пассажира. Он не пристегнут ремнем. Он смотрит на меня так, словно знает, что сейчас, несмотря на все мое образование (а может, как раз благодаря ему), я скажу самую идиотскую вещь о людях и насекомых. Ну почему мне попался этот дезинсектор? Нет бы гитарист или лингвист-структуралист, или модель с рекламы нижнего белья.

— Потому что он их сын.

— Да это смешно. Если ваш дом наводнят тараканы и скажут, что они — ваша родня, вы их что, оставите?

— Возможно.

— Это грязные твари.

— Зато пишут прекрасные истории.

— Я не думаю, что это такая уж и хорошая история. По-моему, избавиться надо от него было. Сразу.

— Но он ничего не сделал.

— Вот! Вот в чем дело. Он был паразитом.

— А по-моему, это они были паразитами.

— А, ну понятно, почему вы так и не закончили.

Аэропорт, рядом с ним свалка, потом начинается пригород, и вот Тель-Авив. Опять пошел дождь, все снова серое и медленное. Мы почти на месте, но, как всегда, тут пробка, которая начинается ещё миль за десять до города.

Самая жуткая пробка, в которой мне приходилось побывать, была в Иерусалиме в тот самый день, когда я переезжал на новую квартиру. Я жил в районе Грик-Колони, возле модной Гоуст-Вэлли Стрит, но там стало слишком дорого, и я переехал в свою нынешнюю квартиру. Она поменьше размером и находится в более дешевом районе. Здесь каждое утро кто-то стучится в дверь, после обеда тоже не поспишь, потому что летом по улице разъезжает пикап, полный арбузов, и водитель орёт в мегафон: «Арбузы!», а зимой на пикапе, набитом всяким подержанным хламом, разъезжает араб, который орёт в мегафон: «Алътэ захен!» [29] Сначала мне показалось интересным то, что араб выкрикивает это на идише. Мне также показалось, что продавец арбузов использует интересную структуру в условном предложении, я даже подумывал написать работу про его манеру говорить «не красный, не сладкий — не плати». Потом это стало доставать в большей степени, чем это было интересно. Я стал раздражаться на них и прибавлять громкость на музыкальном центре. Потом я стал работать, начиная с трех часов.

В тот день, когда я переехал, я заболел. По-настоящему, а не для того, чтобы смотаться за пластинками. Меня бросало то в жар то в холод, тошнило, была ломота в костях. Дело было весной, и я не помню, кто там был, человек с арбузами или старьевщик. Помню только, что я не мог спать. Мой матрас лежал на полу посредине комнаты (кровати не было), а на матрасе лежал и дрожал я, окруженный нераспакованными коробками. Я подключил музыкальный центр, но все было как-то не так, я чувствовал, что чего-то не хватает.

Лучший музыкальный магазин в Иерусалиме в то время был «Пиккадилли». Я поехал туда, ехал очень медленно, прижав руку ко лбу и сморкаясь каждые несколько секунд. Когда я доехал, я едва стоял на ногах. Сердце выпрыгивало из груди. Я искал отдел с металлом. Потом долго выбирал между Enslaved и Dark Funeral. Enslaved — мрачные, непредсказуемые, суровые, песни у них сложные, длинные и зловещие. Dark Funeral — быстрые, хлесткие, брутальные, тяжелые до белого шума, от которого остаешься опустошенным. Самое то, чтобы излечиться от простуды.

Я купил обе пластинки, чувствуя за собой вину и посчитал возмездием за свою алчность то, что полиция перекрыла половину дорог в городе из-за ложной тревоги по поводу подозрительного предмета. Едва не теряя сознание, я просидел в машине два часа, кроя последними словами себя, головную боль, полицию и все в мире подозрительные предметы, и смотрел, как маленький неуклюжий полицейский робот демонтирует безобидный портфель, оставленный на автобусной остановке каким-то рассеянным придурком.

Когда я наконец добрался до дома, я свалился на матрас, как был, не раздеваясь, и не мог пошевелиться. Три дня подряд у меня играли то Enslaved, то Dark Funeral, я не мылся, не брился, не распаковывал свои коробки, пока истинный Скандинавский блэк-метал не одержал полную победу над микробами.

Я смотрю на часы. Почти десять. На шоссе все еще пробка. Мы ползем, постоянно останавливаясь, уже двадцать минут, а сейчас вообще стоим. Я пялюсь на наклейку на бампере машины впереди: «Израиль реален». Тель-Авив кажется далеким, хотя уже видны небоскребы.

— Ну и как вы узнали, что я еду в центральную штаб-квартиру?

— Предчувствовал.

— Правда?

— Нет, конечно. Я что, на Мессию похож?

— Так откуда вы знали?

— Статистика. Если житель Иерусалима едет в Тель-Авив, он, скорее всего, едет по делам в армию. Забрать оттуда свою машину, получить разрешение на выезд за границу, перенести повинность по запасу.

— Я вот иногда езжу туда за пластинками.

— Нужны были бы вам все эти пластинки, если бы не было дел в армии.

Однако я уже не слушаю. Мы едем, и я снова прибавляю громкость и дезинфицирую окончание его фразы густым облаком гитар и рыков. Я-то думал, что я тихо и спокойно доеду, предоставленный сам себе, и ошибся. Ничего-ничего. Уже почти приехали.

— Вы можете остановиться здесь, возле главных ворот.

— Нет проблем.

— И если у вас заведутся тараканы, вот моя карточка.

— Однажды у меня завелись термиты.

— И что, вы дали им там жить?

— Нет.

— Вот видите. До свидания.

Он выбирается из машины. Я заезжаю на парковку, ставлю свою «Джасти» под большой эвкалипт и иду в отдел связей. Люблю появляться на военных базах как гражданское лицо. Не то чтобы мне часто приходилось здесь бывать, но когда это случается, очень приятно чувствовать себя свободным среди солдат. Они, наверное, думают, что я — никчемный дезертир, перебежчик, паразит, таракан. А мне все равно.

Охранник на главном входе берет мое удостоверение, снимает трубку, диктует номер и вешает трубку.

— Сейчас мне перезвонят, — говорит он.

Жду и смотрю на других людей, которые тоже ждут. У них забрали машины? Им нужно разрешение на поездку в Индию? Отсрочка от трехнедельных сборов резервистов где-нибудь в лагере беженцев в Секторе Газа, пока жену с ребенком не выпишут из больницы? А может, это просто контрактники? Интересно, в армии есть служба дезинсекции?