Барбара Вайн - Черный мотылек
Осмотр отцовского кабинета принес одно разочарование. Джеральд не отличался педантичностью, но и в неаккуратности его не упрекнуть. Он не вел каталог, однако в ящиках стола все убрано. Письма хранились в конвертах, но уцелели далеко не все. Хотя на предложение матери Сара ответила резко, она все-таки просмотрела письма. Непонятно, по какому принципу отец их отбирал. Потом ее посетило неприятное откровение — Джеральд берег письма богатых и знаменитых, звезд и известных писателей. От дружеской корреспонденции он избавился. Невольно пришла мысль, что он рассчитывал на посмертную славу и на то, что эти письма включат в его биографию.
Но что в таком случае делать с отрезанными детством и юностью? Наверное, не задавать вопросов. Принять как данность, пройти мимо, поспешить вперед. И почему он не вел дневник? Не вполне доверяя словам матери, Сара поискала дневник, но нашла только записные книжки с наметками сюжетов, характеров, тем.
Всю субботу Сара просидела в кабинете, вечером сходила в паб в Барнстепле, а оттуда поехала в ночной клуб выпить с друзьями. Среди них опять оказался Адам Фоли, хотя его не приглашали. То ли он дружил с Александром, то ли раньше встречался с сестрой Рози, Сара не помнила. Его семья по выходным отдыхала в коттедже поблизости от Барнстепла.
О том телефонном разговоре и ее холодном отказе они не вспоминали, но Адам был явно обижен. Наверняка. Он болтал со всеми, обходя вниманием одну Сару. Ее небрежное «Извини, я занята, не могу», похоже, глубоко задело парня. Ну и ладно, Сара и сама не станет с ним говорить. Хотя жаль, он необычайно привлекателен, просто до ужаса: волосы черные, кожа с темным отливом. Худой. Саре нравились его худоба, изящная походка — такой небрежный, легкий, беззаботный. А она его отшила.
Чуть позже она ощутила — сначала с тревогой, потом с нарастающим возбуждением — его взгляд. Адам смотрел ей не в лицо или в глаза, а на тело. Он буквально скользил по ней взглядом. Еще в пабе Адам отправился за напитками и принес стаканы всем, кроме Сары.
— А чем бедняжка Сара провинилась? — спросила Рози.
Тогда он посмотрел на нее в упор.
— Тебя я и не заметил, — сказал он равнодушно, так, словно она ничтожество, которое и замечать-то не стоит. Чокнутый, наверное. Если женщина отказалась от свидания, это еще не повод для грубости. Кстати, хамить и она умеет. С превеликим удовольствием:
— Так ты таращился на пустой стул?
Она поднялась, подошла к бару, заказала себе выпивку. Народу набилось полным-полно, поэтому на свое место ей пришлось пробираться вплотную к Адаму. Тот положил ей руку на бедро и слегка прижал к себе. Сама не зная почему, Сара остановилась. Потом они поехали вместе в клуб в подвале под лавкой зеленщика. Само собой, клуб назывался «Зелень». Адам проскочил вперед нее и не придержал дверь. На небольшой сцене размером с ванную комнату танцевали. Адам пригласил Викки, потом Рози. Он танцевал с ними, а смотрел на Сару.
И она смотрела на него словно загипнотизированная. Ей даже стало нехорошо. Впрочем, она перепила. Расходились после часа. Рози предложила подвезти Адама, но он ткнул пальцем в сторону Сары: «Она меня отвезет», — словно такси заказал.
И она отвезла — вернее, Адам отвез ее. Молча забрал ключи, разыскал ее автомобиль, гостеприимно открыл пассажирскую дверь, а потом пару миль сосредоточенно вел машину. Сара была, конечно, пьяна, однако не настолько, чтобы не заметить, как Адам припарковался у газона и выбрался из машины. Он открыл дверцу, уволок Сару на заднее сиденье и занялся с ней любовью.
Каким-то образом им обоим удалось добраться до коттеджа, и там Сара провела ночь — с Адамом, в его постели, при этом в соседних комнатах спали его домашние. Это странно волновало, будто она снова подросток, — пробираться по ступенькам босиком, с туфлями в руках. А потом они молчали или разговаривали шепотом — чтобы не разбудить тетю Адама, или бабушку, или кто там спал за стенкой. Рано утром, как только старуха ушла к мессе, Сара поднялась и поехала домой, страдая от жуткого похмелья.
Мать не стала комментировать возвращение в десять утра, спросив только, как прошла вечеринка. Сара напилась минеральной воды и черного кофе и потащилась в кабинет, ничего не ожидая найти. И вдруг сделала главное открытие за все выходные.
В последнем ящике, поверх начатой пачки бумаги, лежало что-то — она не знала, что это такое, не поняла цены своего открытия, видела только, что вещица странная и в кабинете писателя вроде бы не к месту. Во всяком случае — в кабинете писателя-атеиста. Но задумалась Сара позднее, когда вернулась домой и показала находку Хоуп и Фабиану. Их отец не только не верил в Бога — он был активным и убежденным атеистом (мать о ее отношении к религии никто не спрашивал, да и кого это интересовало). Джеральд растил девочек безбожницами, хотя и не напоказ — не требовал, к примеру, чтобы их освобождали от молитвы перед уроками. Он полагал, что религиозный ритуал не повредит — просто не окажет никакого воздействия, и тут он был прав. Сара и Хоуп в жизни не прочли и страницы из Библии и не знали библейских цитат. За всю жизнь они побывали в церкви лишь дважды: на свадьбе кузины Полин и на отпевании отца.
Вот почему вещица из папиного стола повергла Хоуп в такое же недоумение, как и Сару. Она была сделана из какого-то растительного материала, похожего на лист или стебель. Полоска, сложенная вдвое, и повыше центра к ней крепится поперечная полоса, также сложенная вдвое. Изысканный узелок прикрывает место соединения.
— Это пальмовый крест, — сказал Фабиан.
— Что?
— Одно дело атеизм, другое дело — невежество, — заворчал он. — Вы обе попросту необразованны. Необязательно верить в Бога, но кое-что о религии нужно знать. Самую малость. Вы понятия не имеете, что такое кредо, дароносица или Пятидесятница.
— Я знаю, что такое «кредо», — с негодованием возразила Хоуп. — Ты лучше скажи, что это? Какой еще «пальмовый крест»?
— Это пальмовый лист, или стебель тростника, или даже сосновая ветка, сложенная в форме креста. Их раздают прихожанам на заутрене или мессе в Вербное воскресенье, последнее воскресенье перед Пасхой.
— Я думала, ты еврей, — удивилась Сара.
— Ты ошибаешься, Фаб, — сказала Хоуп. — Папочка в жизни не держал дома ничего подобного. Он ненавидел религию. Говорил, только в этом он и согласен с Марксом: религия — действительно опиум для народа. Он издевался над верой, всегда острил. Однажды у нас гостил Джонатан Артур. Он принялся рассуждать о вознесении, он человек набожный и страшно огорчился, когда папочка отрезал: «Кто вознесся, тот и свалится».
— Ничем не могу помочь. Это пальмовый крест. Спроси любого, если не веришь. Спроси этого старикана с насморком, Постля, он католик.
— Если я позвоню ему, он начнет спрашивать, как продвигается книга, — вздохнула Сара. — А она никак не продвигается. Не знаю, о чем дальше писать.
— Ваш отец говорил как лондонец, — заметил Фабиан. — Я, знаете ли, вроде профессора Хиггинса,[10] разбираюсь в акцентах. У него был лондонский акцент, я бы сказал — с легким призвуком Восточной Англии. Итак, он жил один в Лондоне, работал в газете, и тут случилось что-то страшное. Криминальную версию отбрасываем, ваш отец не может быть преступником. Значит, с ним стряслась беда. Умерла жена или возлюбленная. Дети. Он узнал что-то невероятное о своей семье — то есть о своей настоящей семье. Наследственная болезнь, его отец — убийца, или что-то в этом роде.
— Даже если возлюбленная умерла — что с того? — заговорила Хоуп.
— Большое тебе спасибо, — поблагодарил Фабиан.
— Я вовсе не о тебе, Фаб, ты же знаешь. С какой стати из-за этого менять имя? Скорей уж его отец был убийцей.
— Что-то такое припоминаю, — кивнула Сара. — Я как-то слышала, как эта странная старуха Адела Черчхауз заговорила с папой об этом — то есть не про убийцу в семье, это все вздор, а насчет его акцента. Она сказала: «Знаешь, Джеральд, когда ты начинаешь волноваться, я слышу в твоей речи отзвук Саффолка». А папа ответил, что ничего удивительного — до десяти лет он рос в Ипсвиче.
Если она и вспоминала тот разговор после откровений Джоан Тэйг, то и его считала ложью, как и все упоминания отца о детстве и юности. Но что, если это правда? Быть может, этот Джеральд Кэндлесс не был отпрыском Джорджа и Кэтлин Кэндлесс с Ватерлоо-роуд, но тоже родился в Ипсвиче и прожил там достаточно долго, чтобы приобрести неистребимый акцент.
Пальмовый крест остался лежать на столе поверх экземпляра «Спектейтора» — там, где положил его Фабиан. Что-то в этом предмете тревожило Сару, не давало покоя. Ей не хотелось задумываться, разбираться с этой зацепкой, но выбросить причудливо сложенный стебель за дверь, чтобы поутру его смели кэмденские мусорщики, было бы жестом отчаяния, о котором можно пожалеть.
