Барбара Вайн - Черный мотылек

— Свидетельство о рождении я тебе верну, — беззвучно прошептала она и, махнув рукой в сторону рукописей, добавила: — Их же надо прочесть, верно?

— Думаешь, надо?

Из всех документов Сару заинтересовало только свидетельство о браке, да и то не слишком.

— Папа вел дневник?

— Кажется, нет. Да, точно не вел.

— Всю свою жизнь он вложил в книги. Все, что случалось с ним, о чем говорили люди, все, что видел и слышал. Так?

Да, этим Джеральд славился: в лекциях, интервью, в выступлениях на радио и телевидении он подчеркивал автобиографичность своих произведений.

— Он тебе сам сказал?

— Да, и не так давно. Года три или четыре назад. Мы с Хоуп гостили у вас, папа читал отзыв о своем романе. И вдруг заявил нам, что записал всю свою жизнь. Нет, на тот момент еще не всю, но он собирался продолжать. — Сара умолкла, голос ей изменил. — Не знаю, удалось ли ему.

Урсула не отвечала.

— Конечно, он описывал это образно, так что многое менялось, по его словам. Впрочем, понятно. Сколько раз я объясняла студентам, что не все написанное сестрами Бронте, — автобиография. Но папа действительно превратил всю свою жизнь в материал для книг — это не совсем обычно, на мой взгляд. Так что вряд ли мы найдем еще и дневник.

Разговор успокоил Сару. Вместо безутешной дочери появился филолог. На щеки молодой женщины вернулся румянец.

— А письма тебе нужны? — спросила Урсула.

— Не очень. — Вернулась и прежняя резкость. — Это мои мемуары, мои воспоминания. Мне понадобится предыстория, но мне ни к чему знать, что папа говорил другим людям, тем более — что они говорили ему. Лучше загляну в его записные книжки, посмотрю последнюю корректуру.

— А фотографии?

— У нас где-то есть целая коробка, да? Почему-то мы так и не обзавелись альбомами.

— Да, альбомов у нас никогда не было, — подтвердила Урсула. — Можешь завести.

Джеральд вложил свою жизнь в книги… Она долго об этом не догадывалась. «Бумажный пейзаж», опубликованный через год после рождения Хоуп, рассказывал историю еще одной семьи: бедные ирландцы в Ливерпуле, старшая дочь бьется за мечту стать художником. В следующей книге, «Вестнике богов», отец умирает рано, вдова пытается прокормить двух малолетних детей и старуху свекровь. «Мольбы», написанные после переезда в Ланди-Вью, многое изменили. Впервые роман Джеральда не понравился Урсуле. Едва она приступила к расшифровке очередной главы, ее охватило недоброе предчувствие.

Но Урсула боролась с ним. Уговаривала себя: это всего лишь игра воображения. Не может быть, чтобы прототипами послужили ее сестра Хелен с мужем. Она чересчур восприимчива, эгоцентрична, склонна к паранойе. Видеть себя в вымышленном персонаже — признак нездорового тщеславия. Адела Черчхауз — или Роджер Паллинтер? — говорила, что, если герой списан с реальной личности, сам прототип об этом не подозревает, зато люди часто узнают себя в персонажах, списанных с других.

Но когда в 1984 году Урсула начала перепечатывать «Впроголодь», сомневаться уже не приходилось.

10

Морской конек — уникальное создание, самец беременеет и рождает детей.

Знаменитая актриса, дружившая с Джеральдом Кэндлессом, продекламировала вторую часть «Улисса» Теннисона. Менее известный актер, также бывавший в Ланди-Вью-Хаусе, прочел «Иордан» Герберта.[8] Урсула, сидевшая в первом ряду с дочерьми по правую и по левую руку (младшая, прячась под огромной черной шляпой, то и дело заходилась в рыданиях), подумала, как неуместен «Иордан» на поминках по ярому атеисту. Уж о Джеральде никак нельзя сказать, что он воспевал Бога, а потому не завидовал тем, кто восторгается соловьем и весной.

Певец, исполнивший песню Гуго Вольфа,[9] был Урсуле незнаком. Участников торжества выбирала Хоуп. Скорее всего, тех, кого бы пригласила на свои поминки, если бы задумалась. Роджер Паллинтер, худой и старый, опираясь на два костыля (он страдал артритом), прочел свои стихи. Надо же, подумала Урсула, он еще что-то пишет. Колин Райтсон, тоже дряхлый старик, произнес речь. Настоящий панегирик, решила Урсула. Какое странное ощущение — смотреть на человека, который был когда-то твоим любовником, слушать его голос и не чувствовать ничего — ничего, кроме нетерпения и легкой неприязни.

Надо бы взять за руку бедняжку Хоуп, поддержать ее, но Урсула боялась непредсказуемой реакции дочери. За ее спиной кашлял и отхаркивался Роберт Постль, он подхватил простуду и теперь распространял инфекцию в радиусе двух метров. Капелька брызнула ей на шею — Урсулу передернуло. Пока Райтсон гнусавил и гудел, его жена в дальнем ряду нацепила очки и начала просматривать лист в черной рамке со списком стихотворений и песен — еще одна заготовка Хоуп. Наверху страницы шрифтом «таймс» набрано: «Джеральд Кэндлесс, 1926–1997». Наверное, миссис Райтсон, как и Урсулу, слегка шокировала эпитафия на латыни: Vixit, scripsit, mortuus est.

— Жил, писал, умер, — хрипло прошептала Тэсса Постль.

Урсула вздрогнула. Ничего, в три пятьдесят она сядет на поезд, к семи будет в Эксетере, а оттуда на другой электричке доберется до Барнстепла где-то к девяти. Обе девочки уговаривали ее остаться на ночь. Урсула была тронута, хотя приглашение Хоуп прозвучало не слишком искренне. И сестра Хелен тоже звала к себе. Может быть, Урсула и согласилась бы, но не хотелось потом добираться с утра от Каршелтона на вокзал Паддингтон. Наконец церемония закончилась, орган заиграл мелодию повеселее, Адела Черчхауз мурлыкала в такт и чуть ли не танцевала в проходе. Лондонские писатели хлынули из церкви во двор, примыкавший к Пикадилли.

Какие-то люди, совершенно ей незнакомые, лезли целоваться на прощанье. Роберт Постль, утирая нос и рот бумажным платочком (Тэсса держала наготове пачку), приговаривал, что им надо встретиться, поговорить, и насчет этой новой книги… Когда она снова выберется в Лондон? Можно ли пригласить ее на ланч? Я не имею никакого отношения к книге, возразила Урсула. К этому времени вокруг них собралась довольно большая толпа, но никто не возмущался, даже не удивлялся тому, что Урсула оказалась в центре внимания. Она — вдова, и ей положено скорбеть, сокрушаясь об утрате такого мужа, как Джеральд Кэндлесс. Любая женщина горевала бы на ее месте. К удивлению Урсулы, на помощь пришла Сара, тронула за локоть. Такси уже ждет, они с Хоуп проводят мать на Паддингтон.

И впрямь знаменательный день, думала Урсула, не веря своим глазам. В такси дочери снова уселись по бокам от нее, и она была тронута — Джеральд никогда не мог бы так ее растрогать. Папы нет, но мама с ними, единственный родной человек — в этом все дело? Поэтому они переменились? Так или иначе, с ней самой творилось что-то необычное, чего не бывало годами. Глаза наполнились слезами, но не теми, которые можно остановить, — настоящий поток заструился по щекам.

— Ой, мама, — прошептала Сара. — Мамочка…

Много лет Урсула не испытывала такого счастья. Она вообще не была счастлива все эти годы и только теперь ощутила невероятную радость, потому что Сара и Хоуп были так добры с ней, даже поцеловали на прощание. Хоуп не целовала ее с детства. Все трое обнялись, крепко, по-настоящему, потом девочки отправились по своим делам, а Урсула, убедившись, что такси уехало, купила в магазине копченого лосося, сэндвич с кресс-салатом и бутылку свежевыжатого апельсинового сока — для обеда в поезде, в купе первого класса.

Саре казалось, что она переживет этот странный поступок отца, смену фамилии, по каким бы причинам он это ни сделал. Вроде бы она уже начала смиряться. Действительно, ничего страшного. Плохо другое: открытие прервало работу над книгой. Она застряла, это напоминало творческий кризис. Отец, наверное, сказал бы: когда первые главы получаются недостаточно живыми или в них чего-то не хватает, тяжело работать с прежним энтузиазмом, пока не перепишешь эти страницы. Если же исправить начало невозможно, лучше вовсе отказаться от задуманного.

Но Сара не могла выправить первые главы, поскольку пробелы нечем заполнить. Работать совершенно расхотелось. Как писать о человеке, родившемся заново в двадцать пять лет? О человеке, который в этом возрасте впервые поступил на работу? «Вестерн Морнинг Ньюс» ответила на ее запрос. У них сохранилась запись: Джеральд Кэндлесс работал корреспондентом газеты в Плимуте с лета 1951 и до конца 1957 года. Она даже прочла его статью о Суэцком кризисе 1956 года, про то, как солдаты отплывали из Египта в Плимут. Но до 1951 года — никаких следов.

Осмотр отцовского кабинета принес одно разочарование. Джеральд не отличался педантичностью, но и в неаккуратности его не упрекнуть. Он не вел каталог, однако в ящиках стола все убрано. Письма хранились в конвертах, но уцелели далеко не все. Хотя на предложение матери Сара ответила резко, она все-таки просмотрела письма. Непонятно, по какому принципу отец их отбирал. Потом ее посетило неприятное откровение — Джеральд берег письма богатых и знаменитых, звезд и известных писателей. От дружеской корреспонденции он избавился. Невольно пришла мысль, что он рассчитывал на посмертную славу и на то, что эти письма включат в его биографию.