Андрей Молчанов - Новый год в октябре
А ты набрал себе не тот экипаж. Сплотил таланты, будучи бездарью. Ты думал, с такими легче, думал — такие все сделают быстро и красиво, а ты выиграешь свободное время и почести. Однако выигрывая в одном, проигрываешь в другом. Закон физики и жизни.
Наташа. Он безуспешно пытался говорить просящим голосом. — Я… заклинаю тебя.
Давай… так. Я уйду из лаборатории, уступлю свое место Лукьянову и… тему восстановлю!
От тебя требуется одно — подарить мне эту бумагу. Все. Договор взаимовыгодный…
Да брось ты это делячество! — поморщилась она. — Если на то пошло, Лукьянов так и так займет твое место. И тему восстановят. А бумажка получит ход. Я… не могу сделать иначе.
Жаль, — сказал Прошин. — Но дело твое… Унижаться не стану. Только что бумажка?
Ее можно трактовать как материал мелкой производственной склоки, определяющей, ну… мои субъективные научные воззрения, скажем. Не преступление, что мне нравилась одна система датчика, а кому-то другая. Правда, лишний шум… Но — переживем.
Ошибаешься. Все будет разбираться в далеко не радужном для тебя варианте: на фоне всех твоих дел, твоего облика… Будет скандал, уверяю тебя. — Она помолчала. — Слушай, скажи… Зачем ты… все это жульничество… вообще… зачем?
Угу, — молвил Прошин, кивая в пустом раздумье, — Детская непосредственность.
Хочу все знать. Вот что… высокоидейная девочка… катись отсюда! Вон! Дура! К черту!
Ненавижу! — Он сжал кулаки, и глаза его потемнели от бешенства.
По стеклу иллюминатора скользнула туманная розовая вспышка. Тяжелые нити невидимого дождя дружно вонзились во вздыбившуюся волнами плоскость моря. С палубы донеслись обеспокоенные голоса и топот матросских башмаков.
Надвигался шторм.
Переживем, — повторял Прошин, хватаясь за ползавшие по столику и по полу предметы и не зная, куда их приткнуть. — Переживем!
К утру качка улеглась.
Зябко ежась, Прошин вышел на полубак; сомкнул пальцу на холодной металлической трубе поручня.
На корабле царило оживление. Матросы — в замасленных робах и драных тельняшках — грузили под вопли научного состава аппаратуру, устанавливая ее на станину. Готовился решающий комплексный эксперимент; под воду спускался «Лангуст» и еще несколько приборов. В случае, если их симбиоз будет успешным, предполагалось поставить на испытаниях точку. Возле «Лангуста» с отверткой в руках сидел глава океанологов Кеша, щуплый молодой человек в выцвевших шортах цвета хаки. Этот более других раздражал Прошина своей крикливостью, излишней восторженностью и чудаковатостью, граничащей с идиотизмом. Недавно то ли спьяну, то ли под влиянием сумасбродной идеи, что посещали его ежеминутно, Кеша сбрил свою непривлекательную, худосочную бородку — и жестоко пострадал: загорелое лицо его казалось теперь перемазанным сметаной. Отвинтив крышку с разъемом энергопитания, Кеша разглядывал внутренности прибора. Разглядывал из соображений праздной любознательности, не подозревая, как дорого такая могла обойтись: восстановление герметизации требовало определенного навыка. Прошин скрипнул зубами, готовя ругательство… Но сдержался. Напряженно, еше не веря в то беспорядочное переплетение мыслей, что несло в себе законченную планомерность дальнейшего, он наблюдал, как Кеша, обратной стороной приложив к крышке прибора прокладку, закручивает винты. Закрутив последний, вытер жало отвертки о шорты и, воздев лицо к небу, проорал в приливе, видимо, славного настроения, некое пронзительное междометие, отчего испуганные чайки взметнулись со снастей и, горланя, помчались в сторону берега. Кеша, улыбаясь, как Буратино, сунул пальцы в рот, готовясь свистнуть им вслед, но, поймав на себе стеклянный взгляд Прошина, смутился и вместо того, чтобы свистнуть, с серьезным видом принялся ковырять ногтем в зубе.
Как спалось? — спросил он.
Плохо спалось, — отозвался Прошин хмуро. Простыл я. Знобит. Температура, наверное.
И он отправился завтракать.
Поковырял вилкой холодную овсяную кашу, хлебнул чай… Аппетита не было.
«Ну, — обратился он ко Второму, — что делать будем?»
«А ничего, — мгновенно откликнулся тот. — Ты болен, иди в каюту и спи. Ты ничего не видел».
«Если она полезет в воду… Там 220 вольт на корпусе!»
«А что делать, если она встала поперек?»
«Это я встал поперек! Поперек всем.».
«Тем более. Встал, значит, стой. И крепко стой, чтобы не сбили и не растоптали».
«Я — убийца?!».
«Хе. А ты знаешь, сколько было, есть и будет убийц? Жизни не хватит, чтобы счесть. Ты не один… Конечно, это… неприятно, но посуди сам — здесь четкая альтернатива: или ты, или тебя. Выбирай.».
Прошин отодвинул тарелку встал. Пошел в каюту; дверь за собой притворил неплотно, чтобы слышать, что делается на палубе. Прилег, не раздеваясь, на койку.
Спускай! — донесся крик Ворониной и одновременно заскрипели на блоках тросы станина уходила под воду.
«Слушай, ты, — мертвея от страха, спросил он Второго. — А кто будет платить? Нет, я знаю, неправдой можно прожить, и здорово можно прожить и сдохнуть легко; но платить-то все равно прийдется… И если здесь не заплатишь, то заплатишь там…»
«Никакого там, — последовал веский ответ. — нет и не было. Не впадай в мистику. Ты плод эволюции земных организмов, выползших из первичного океана. Вспомни школьную биологию — с возрастом ее упорно стараются забыть! Вспомни! Обезьянки, питекантропы, прочие австралопитеки… Затем ты. Боги и всякие „там“ рождены в темных головах питекантропов или… знаешь, что я тебе скажу… трусов! Так что живи, и живи так, как лучше.
Привет, друг!»
Прошин закрыл глаза, чувствуя, что впадает в обморочное забытье. Где-то в глубине души он надеялся, что весь этот уже окончательно выстроенный план пойдет прахом, разладившись сам собой в каком-то неприметном, но слабом своем звене, что обязано было существовать, ибо задуманное казалось неправдоподобно чудовищным, чтобы свершится; но когда пробило пять склянок, с палубы донесся встревоженный гам, и он понял: есть! Обмерев, с минуту он лежал в оцепенении; затем спрыгнув с кровати и по-кошачьи подкравшись к двери, прислушался:
«Лангуст» мозги полоскает, сволочь, — сказал кто-то расстроенно, и вслед за тем послышалось еще несколько голосов.
У Прошина, как от укола, побежали по спине мурашки. Сердце остановилось и тут же, будто сорвавшись, застучало захлебывающимся боем. Дыхание пресеклось, глаза заволокло теменью, испещренной плавающими золотистыми червячками…
Ну, так что? — поинтересовался старпом. — Поднимать станину?
А эксперимент? — завопил предводитель океанологов. — Мы же сорвем эксперимент
Там общая цепь! Надо нырнуть и снять эту «лангустину».. да!
Тогда давайте нурять, — рассудил капитан.
Нырять выпадало Ворониной — Прошин «болел», а кроме них двоих грамотно отсоединить прибор не смог бы никто.
Акваланги заряжены? — спросила Воронина.
А этот…. шеф твой? — вмешался один из матросов. Где он-то? Сейчас штормом воды холодной нанесло, простудишься. А тот — здоровый кабан, пусть и лезет. Заодно рыбку подстрелит. Федя, дай ему ружьишко, уха нам будет. А то макароны уже в глотку не идут!
Гогот.
Болен он, — серьезно объяснил кто-то. — Яблок за вчерашний день объелся. Килограмм пять умял. Как пить дать проб пбратва, холеру какую через него не подцепить!
Гогот усилился. Прошин закусил гбу от досады. Чем же он не полюбился этим морячкам?
Характером не угодил? Э, просто все разъяснялось. Надо было с ними и перемолвиться при встрече, и пошутить, и за «жизнь» по две минутки с каждыи потолковать… А он и не смотрел на них. Оттого все и… Но только ли оттого? Школа, институт, работа… Ведь было же так, что старался он стать «своим», старался! Но все равно его не любили. И он спрашивал, почему, и ему не могли ответить. Он повалился на койку. Зубами до ломоты в челюстях впился в подушку. Потом встал. Нет! Это была не его игра и не его выигрыш. Он понял — не его. Иметнулся на палубу.
Выскочил, тяжело дыша. Светило солнце. Матросы покуривали, привалившись к рубке.
Океанологи сидели, как мусульмане на молитве, возле контрольного пульта и, чавкая от удовольствия, ели арбуз. Розовый липкий сок тек по их небритым подбородкам. Несколько обглоданных корок покачивалось за бортом. С равнодушным видом Прошин подошел к ним; выдержал необходимую для правдоподобия паузу, глядя на уныло качающиеся стрелки приборов: отвел книзу рукоять рубильника…
Да… ты…. чиво?! — возопили исследователи океанов, вскакивая с мест.
Герметизация, — объяснил Прошин. — «Лангуст» надо снимать… Это не ты там копался? — с презрением обратился он к Кеше и, не дожидаясь ответа, прибавил:- под водой напряжение…
То есть… как? — Лицо Кеши теперь побледнело полностью. — Там же смотрят…
