Игорь Неверли - Сопка голубого сна
— А вот увидишь! — ответил Николай, еще яростнее размахивая топором.
В тот же день к вечеру добрались, наконец, до Николаевой заимки. Это была маленькая избушка с сарайчиком на берегу озера.
Евка начала убираться в избушке, Николай с Брониславом распрягли лошадей, отвели в сарай, затем снесли туда сено и бочки с овсом.
Весь следующий день обустраивались. Евка топила печку, мыла полы, чистила и убирала, мужчины тем временем поменяли подгнившие доски навеса, столб в сарае, заделали щели в крыше, заливая смолой.
Назавтра Николай велел запрягать и положить на телегу одну пустую бочку. Поехали в тайгу. В березняке остановились, так как дальше было не проехать. Взяли каждый по кошелке и, оставив телегу, прошли по березняку шагов триста к полянке.
— Смотрите, вот сплошь клюква! — показал Николай царственным жестом.— Наша клюква!
На пожелтевшей полянке под серебристым инеем сверкали рубины. Несметное количество кустов клюквы сияло рубиновым блеском, вся поляна, казалось, кровоточила клюквой!
Они кинулись со своими кошелками, начали собирать. Евка первая побежала к телеге, высыпала содержимое кошелки в бочку и снова вернулась, за ней последовал Николай, Бронислав управился последним.
И несколько часов они наполнили бочку, поехали за другой и собирали до темноты.
За неполных шесть дней они собрали шесть бочек. Запрягли лошадей, погрузили, Евка села на телегу.
— Теперь ты до дома за один день доберешься,— гказал Николай.— Три бочки оставишь себе, а три продашь купцам на юг. А на будущий год приедете сюда с Митрашей и обернетесь с шестью бочками четыре раза! Четыре оставишь себе, а двадцать продашь купцам по пять рублей за бочку, всего на сто рублей! Понимаешь теперь, зачем отцу приспичило клюкву собирать?
— Да, отец.
— Ну, так езжай с богом... В случае чего, знаешь, как быть?
— Знаю, отец.
И уехала, смелая деваха, с топором за поясом и заряженным пистолетом в кармане. И все же девка не то, что сын, а сына у Николая в тайге бродяги убили, когда он возвращался домой...
Евка уехала в самое время... Назавтра пошел снег с дождем, налетел ветер, бушевавший полдня. Потом вдруг все стихло — на улице ни звука, ни движения. Бесшумно, неслышными шагами, на лисьих лапах подкрадывалась зима.
Ночью первый снег покрыл землю. Как по заказу, двадцатого октября!
— Зима, Бронислав! — крикнул Николай, открывая дверь. — Зимнее надевай!
Ослепительная белизна снега на земле, снежные шапки на деревьях, безветренная тишина и легкий морозец.
Бронислав быстро натянул теплые брюки, на ноги надел каченцы, заячьи носки, засунул их в высокие мягкие бродни, подвязав у колен ремешками, надел кухлянку.
— Малахай, брать?
— Не надо, несколько градусов всего, вспотеешь. Вода в чайнике вскипела. Торопливо, обжигаясь,
они пили чай, ели хлеб с салом и готовились в путь.
— Этот мелкокалиберный шестистрельный винчестер мне привез купец из Иркутска четыре года назад. Будут деньги, купи себе такой же. Бьет с двухсот шагов. Вообще-то я хожу с ним на белок и другую мелкую дичь, потому что дырочку он делает маленькую, но один раз убил из него оленя. Для птицы, зайцев, лис и рысей у меня дробь, для кабанов, медведей, лосей — пули.
Они шли, разговаривая об оружии, о том, что из двустволки можно стрелять дробью только с пятидесяти шагов, а пулей с шестидесяти. В этом году, рассказывал Николай, скупщик пушнины говорил, будто в Англии сделали двустволку с нарезным стволом, которая бьет дробью отлично с шестидесяти шагов, а пулей с двухсот, но это чудо, а он, Николай, не верит в чудеса.
Потом они уже не разговаривали и молча шагали вслед за собаками, поглядывая на деревья. Прошло немногим больше часа, когда вдали послышался визгливый лай Найды, и почти сразу ей басовито завторил Брыська.
Они ускорили шаг.
Белка, сидя на ветке высокого кедра, смотрела, как внизу мечутся в ярости, захлебываясь лаем, собаки и, казалось, потешалась над ними.
Николай выстрелил. Белка свалилась наземь. Найда кинулась к ней, Брыська тоже, но когда та злобно рявкнула, отошел, и Найда сама поднесла хозяину добычу.
— Вот и рублик,— сказал Николай, осматривая белку, не слишком ли слиняла и не стерты ли у нее лапки — признак того, что она прибыла издалека.
Бронислав посмотрел на красивого седого зверька, и ему стало обидно, что так безжалостно и дешево, всего в один рубль, оценена эта жизнь.
А Николай рассказывал про белок и их маленьких полосатых родственников — бурундуков, живущих на земле, и про летающих, с перепонками на лапках, летяг, а самыми ценными он считал телеуток. Беличий сезон, говорил он, начинается с 20 октября, и лучшее время — первые два месяца... Потом, в сильные морозы, их добывать трудно, они спят или, сбившись в кучу, по три-четыре, греются в дуплах, и на деревьях их не видно...
Через некоторое время они нашли еще одну белку и пристрелили, как в первый раз, без эмоций и риска. Найда опять, рявкнув, отогнала Брыську, когда тот кинулся к добыче.
Потом они долго бродили впустую, пока не услышали лай, а подбежав, увидели, как Брыська с яростью облаивает сидящую на дереве белку.
— Стреляй. Интересно, как он себя поведет...
Бронислав намеренно медленно снял с плеча ружье, долго целился... Брыська стоял как окаменелый, только глаза у него бегали от ствола к белке и обратно, да все мышцы дрожали от напряжения... Промахнуться в такой обстановке было никак нельзя...
Грохнул выстрел. Брыська кинулся молнией, по дороге дернул Найду зубами за ухо — не мешай, сука! — и, схватив белку, подбежал к хозяину.
Бронислав гладил его, приговаривая:
— Умный пес, хороший пес. Другого такого нет и не будет. И не надо.
Николай подсунул ему кусок хлеба с салом:
— Слов тут недостаточно. Отблагодари его угощением.
Бронислав последовал его совету, а Николай сказал серьезно:
— Попалась тебе, Бронислав Эдвардович, собака на вес золота. От каждого из родителей унаследовала лучшее — настоящая волко-лайка! Я сроду не видел, чтобы пес, по сути дела щенок, одиннадцати месяцев, на первой же охоте все понял...
Они двинулись дальше, Бронислав с белкой в руке и с Брыськой у ноги; по пути Николай втолковывал ему, что всякий раз, требуя чего-нибудь от собаки, надо как следует подумать, поймет ли она приказ и сумеет ли его выполнить. Любая нормальная собака понимает, независимо от интонации, несколько десятков слов. С Брыськой Бронислав сможет беседовать как с другом. Но сначала его нужно научить охотиться не только на белку, но и на лису, кабана, козла, на любого зверя, чтобы он знал, кого надо преследовать, а кого выслеживать, делать ли стойку или только вспугнуть, как и когда лаять, а также когда лаять совсем нельзя, чтобы не обнаружить своего присутствия...
Они бродили по лесу до темноты, но никого больше не убили и вернулись домой.
В избе первым делом затопили печку. Огромная русская печь с полатями и большой выемкой внизу, где можно было держать полсотни цыплят и высушивать четыре пары бродней, занимала треть комнаты. Поставили разогревать сваренные еще Евкой щи и занялись лыжами из тонких, но широких и крепких досок, которые Николай смастерил для Бронислава. Концы лыж были слегка загнуты и подбиты шкурками с оленьих ног, так называемыми камысами. Это облегчало скольжение, а при подъеме шерсть ежилась и тормозила.
— Как ты это сделал, Николай Савельич?
— Это надо особым ножиком строгать... Ну все, щи готовы!
За ужином, когда Бронислав выпил за здоровье Николая, еще раз благодаря его за прекрасные лыжи, Николай разговорился, рассказал, что в этом году кедр уродил неважно, зато грибов и ягод навалом, а это имеет значение для всех. В первую очередь для белки, но также и для человека, для соболя и кедровки и медведя (он произносил «мудмедя»). При большом урожае кедровых орешков белки приходят в эти края тысячами, можно за один сезон настрелять штук шестьсот, а уж про кедровые орешки говорить нечего! Приедешь в лес( с лошадью, мешками и длинным шестом и натрясешь их столько, сколько можно нагрузить на телегу! А соболь в случае урожая выгадывает вдвойне: и орешками, и белками питается. Кедровка тоже любит орешки, но она, когда урожай плохой, здесь не зимует, улетает в дальние края. У бурундука в такие годы нет в тайниках кедровых орешков, зато ему не надо бояться, что до них докопается медведь. А медведь, когда голоден, не спит, раздражен и нападает на человека.
Разговор перешел на медведей.
— Лет двадцать назад,— рассказал Николай,— случилось нашествие мудмедей на Старые Чумы. Убежали из тайги от пожара. Мы в то время хлеб убирали, все были в поле, в деревне пусто, а они тут как тут, чуть ли не дюжина. Позалезали в дома, в амбары, сжирали все, что попадалось. А тут как раз Михеич-спиртонос со свежим грузом водки домой завернул по пути. Жена просит: «Будь человеком хоть раз в жизни, помоги семье хлеб убрать!» Вот он решил быть человеком, поехал в поле, а бутыли в избе оставил, где сидели дети малые да бабушка. Те как увидели в дверях мудмежьи морды, так драпанули на чердак, а звери как за своим добром в свой дом припожаловали! Вернулись хозяева—в комнате все вверх дном, одна бутыль пустая, два мудмедя валяются пьяные в стельку. Так их и зарубили. А я застал у себя во дворе мудмедицу с малышом, старую застрелил, а малышка — это мать Маланьи.
