Игорь Неверли - Сопка голубого сна
— Но какое это имеет отношение к тебе?
— Ты поймешь, когда узнаешь, что маршрут Столыпина предусматривал посещение Удинского.
— Откуда ты знаешь?
— Маршрут Столыпина был известен только нескольким лицам из его ближайшего окружения. Несмотря на это, я получил двадцатого августа шифрованную телеграмму от Центрального комитета нашей партии. Она пришла в контору Зотова, и ее мне передал телеграфист, с которым ты познакомился у меня, Любочкин. Расшифровав, я прочитал: «Тринадцатого сентября Столыпин будет в Удинском. Предлагаем совершить покушение». Я ответил: «Ваше предложение для меня приказ». Весь день я думал, где и как организовать это покушение. И поздно вечером отправил вторую телеграмму, тоже, разумеется, шифрованную: «Пришлите восемь человек с автоматическим оружием и динамитом под видом золотоискателей. Второго сентября пусть сойдут на станции Топорки и отправятся на подводах в деревню Белое. Седьмого сентября я буду там и поведу их дальше». Собственно, я не надеялся на Москву, вообще на Россию, им не успеть. До одних только Топорков семь суток езды. А ведь нужно еще время, чтобы подыскать людей, раздобыть оружие, динамит... Я надеялся на Сибирь, особенно на иркутскую и красноярскую организации, эти могли успеть...
— Как ты думал действовать?
— Видишь ли, если бы Столыпин приехал в Удинское, то дальнейший его путь мне известен. Отсюда есть только одна дорога, по которой можно везти премьер-министра. Старый торговый тракт. И на этой дороге, верст шестьдесят отсюда, есть место, прямо созданное для разбойников прошлого века, гиблое место: на протяжении семи верст мокро, тесно, ни вправо, ни влево не свернуть, потому что болото, темно, кроны деревьев над головой смыкаются. Тоннель. Едешь по самому дну лощины, потом дорога начинает подниматься, все выше н выше, саженей на сто, потом там скала с тремя кедрами, откуда открывается вид на всю лощину, а впереди мостик над глубоким оврагом, по дну которого течет река. Там бы я затаился. Одного человека оставил бы сзади, чтобы он дымом просигналил, в каком экипаже сидит Столыпин, в первом, втором, третьем, соответственно один, два, три костра, или пусть даже двадцать, у них это будет за спиной, не заметят, зато я на своей скале прекрасно увижу и пойму. Двоих пошлю заминировать мостик и следить за патрулем, а сам еще с пятью буду действовать. Я потому и просил скорострельное оружие, дело в силе огня, девять винчестеров заменят двадцать винтовок. Значит, когда казачий разведывательный патруль минует мостик и поедет дальше, мы дадим приблизиться экипажу Столыпина и обстреляем его с пятидесяти шагов. Казаки на звук выстрелов повернут назад, но мостик тем временем взлетит на воздух. Им придется спешиться, спуститься в эту пропасть и потом карабкаться вверх по почти отвесной стене под огнем наших товарищей, что совершенно безнадежно. Потом, по сигналу ракетницы, мы все встречаемся у трех кедров и уходим по тропе спиртоносов. Зарываем в землю оружие и все, что может нас выдать, и расходимся по двое в разные стороны. Только я один останусь в тайге, есть здесь у меня местечко, где можно переждать. А через год выйду с хорошим паспортом.
— А о Насте ты подумал?
— О ней-то я подумал прежде всего. Отправил ее в гости к родственникам в Нижнеудинск. Пятого числа. И, что бы ни случилось, Настя ни при чем, во-первых, была далеко отсюда, а во-вторых, она в положении.
— В таком случае, я не понимаю, что с тобой. Столыпин не приехал, покушение отменили, ведь так?
— Вроде да, хотя никаких инструкций от Центрального комитета я не получил. Седьмого числа я побывал в Белом, это недалеко от Удинского, справлялся, не прибыла ли партия золотоискателей. Нет, не прибыла.
— Чем же ты так расстроен, что поседел даже?
— Ну, я ведь пережил собственную смерть. И кроме того, не уверен, что все уже позади.
— Прости, не понимаю.
— Сейчас поймешь...
Он громко хлебнул водки из кружки. Глаза у него лихорадочно блестели, на щеках проступили красные пятна.
— Появился Гуляев. Объясняю: с Гуляевым я познакомился в 1907 году в Красноярске, куда меня привезли на поселение на усмотрение губернатора. Он работал в канцелярии губернатора на самой жалкой должности, писарем. Может быть, поэтому придерживался либеральных взглядов. Много читал, всем интересовался, мы с ним пару раз поговорили, и, наверное, именно он подсунул губернатору на подпись бумагу о моем поселении здесь, в Удинском. У него был покровитель, но об этом после. И вот сейчас, десятого сентября, он прибыл сюда уже в качестве чиновника по особым поручениям при губернаторе. Из мелкого чинуши выдвинулся в бюрократы.
Васильев снова выпил, крепко сжал и разжал пальцы.
— Нет, я неправильно выразился. Он с дьявольской хитростью вел игру за мою голову и выиграл, это не работа бюрократа. Итак, он заявился ко мне, я извинился, что принимаю его один, жена в отъезде, но прошу его разделить со мной скромный ужин, выпить чаю... Он на это — не беспокойтесь, мол, и начинает расспрашивать о моем житье в Удинском, об отношениях, обстановке и т. д. Потом спрашивает, одни ли мы. Не помешает ли кто? Нет, конечно, отвечаю, а в чем дело? «У меня к вам серьезный разговор...» И тут он сбросил маску. Спросил, был ли я в Белом и приехали ли товарищи? Значит, он знает про покушение, но во всех ли деталях? Тут он ответил за меня: «Не приехали й не приедут. С таким человеком, как вы, участником шестого июля,— я вздрогнул от этого намека на дело, из которого мне удалось выпутаться, иначе не миновать бы мне виселицы — можно трезво, без иллюзий взвесить обстановку. Революция подавлена, все революционные партии разбиты, их члены раскиданы по тюрьмам, ссылкам или эмигрировали — и все это дело рук Столыпина. А когда представляется возможность нанести ответный удар, в старой революционной партии нет желающих.»
Что он знает — размышлял я лихорадочно, пока он говорил. Известно ли ему это дело из шифрованных телеграмм, или же кто-то настучал, а может, влип? А может, все телеграммы писал он или какой-нибудь другой Азеф? В любом случае того, что ему известно обо мне, о задуманном покушении и о деле шестого июли, хватит с избытком, чтобы отправить меня на виселицу. И я спросил:
Что вам, собственно, нужно?
Я хочу помочь вам убрать Столыпина.
Странное занятие для полиции...
Ошибаетесь: я не из полиции. Я действую на гной страх и риск.
И он рассказал мне душещипательную байку. Одна влиятельная дама, в которую он влюблен, ненавидит Столыпина безгранично, безумно, как может ненавидеть только обманутая женщина. Это чувство передалось и ему. Смерть Столыпина означала бы для немо брак с любимой, богатство, положение, для начала должность помощника губернатора.
Я поражался наглости Гуляева: неужели он думал, что я поверю во весь этот бред?!
— Не партия, а я могу гарантировать успех вашему покушению.
— Каким образом? — спросил я скорее из любопытства.
— Тринадцатого сентября Столыпин будет в Удинском, здесь он принимает делегацию от населения и обедает с местным начальством. Вдруг в зал врывается седоватый телеграфист: «Телеграмма! Срочная телеграмма! Его превосходительству в собственные руки!» И пока Столыпин читает телеграмму с текстом смертного приговора себе, вынесенного партией социалистов-революционеров, гремят выстрелы. Только фуражка и форма телеграфиста позволят вам с моей помощью подойти к премьер-министру.
— А потом?
— Потом, разумеется, ваш побег из тюрьмы. Моя дама пожертвовала 25 ООО рублей на то, чтобы подкупить стражу.
— А если я откажусь?
— Вы этого не сделаете. Не вынесете тяжести сотен людей, повешенных Столыпиным, и упреков миллионов живых: вы могли убить его и не убили! Ну а если вы и вынесете это... все равно я вас уничтожу!
В самом деле, успех покушения был почти гарантирован. Только финал был бы другой: люди в Удинском растерзали бы меня на куски, я своих сибиряков знаю, отсталый народ! А если бы мне даже удалось избежать самосуда, то меня бы судили в пожарном порядке военным судом и тотчас же привели приговор в исполнение, чтобы я, боже упаси, не успел рассказать всю правду.
В общем, Гуляев сказал, что ждет моего ответа.
— Ответ вы получите завтра. В два часа дня.
При групповом покушении риск меньше, а шансов спастись больше. При индивидуальном — ты почти обречен. Здесь же шансов на спасение не было никаких совершенно.
Выхода у меня нет, думал я. Что так, это эдак — конец один. Но с нравственной точки зрения, могу ли я воспользоваться помощью Гуляева, иначе говоря, помощью полиции или государственной администрации? Ведь когда-нибудь может раскрыться вся правда. Правда о том, как Иван Александрович Васильев убил Петра Аркадьевича Столыпина. И людей из далекого будущего будет интересовать только одно: имел ли Васильев моральное право убивать Столыпина или не имел? Только это! А кто ему при этом помог — вопрос конъюнктуры, обстановки, столь же несущественный, как и то, что наган, из которого стреляли в Столыпина, был взят из арсенала полиции.
