Эльмира Нетесова - Тонкий лед

—  Я тоже своей не изменял, а вот получил по са­мые помидоры! — сник Платонов.

—   Да будет тебе монахом рисоваться! — оборвал Егора Александр Иванович, вернувшийся к костру с красивой большой ракушкой.— Уж не хочешь ли ска­зать, что кроме жены ни одну больше не познал? — рассмеялся Соколов громко.

—   Нет. Здесь я слукавил бы! Но когда женился, будто заклинило. И до нынешней поры тормознутым остался,— признался Егор.

—   Закомплексован! Расслабиться нужно. Нельзя всех баб под одну мерку загонять,— заметил Федор Дмитриевич.

—   К нам в зону новая партия зэков поступила. Сроки у всех пожизненные, сами—законченные пад­лы. У каждого кровь на руках: либо воровство с раз­боем, или киллерство за плечами стоит тенью,— даю слово, вместо срока расписал бы их всех од­ной очередью, и рука не дрогнула бы! Сколько их ни воспитывай, толку не будет. Ведь они как чело­веческий мусор, только землю засирают,— умолк Со­колов.

—   Погоди, а к чему ты эту лапшу нам на уши по­весил? Иль посеял, с кем базаришь? — удивился Пла­тонов.

—  Я к тому, что один из зэков последней партии, ну, точь-в-точь — твой портрет. Только молодой. Ве­ришь, поначалу родным глазам не поверил. Все не получалось сказать тебе, а то и попросту забывал. Ты там, на материке, по молодости не оставил какой-ни­будь красотке подкожного сынка?

—  Эта песня не обо мне! На «понял» не купишь. И не прикалывайся! — не захотел копаться в памяти Егор.

—   Я, конечно, глянул его дело. Ваши данные никак не совпадают. Фамилия и отчество не твои. Родился в деревне Приморского края, уже после того, как ты за­кончил училище.

—   Значит, негласное расследование провел? — на­хмурился Платонов.

—  Ничуть! И не думал о том!

—  За что он сел?

—  Эта судимость у него не первая.

—  Я о последней спросил.

—   Разбойное нападение на семью бизнесмена. Са­мого и жену убил, вместе с ними — малолетних детей. До этого были нападения на инкассаторов, тоже не без трупов обошлось. Первый раз он малолеткой был — выкрутился. Да и банда его отмылила. Потом попался на бабе, бензиновой королеве. Тряхнул клас­сно, саму замочил. Попался, получил срок, но слинял из зоны. В бегах три года канал. Снова попух. На этот раз основательно.

—  И что же у меня с ним общего?

—   Внешне! Ты только глянь! Твой портрет!

—   Мало ли похожих? Случается, двойник объявит­ся, а возьмешь — совсем чужие люди, никакого отно­шения меж ними. Такое у нас в армии было. В Афгане. Один — герой, другой—дезертир. Рядом поставили, у всех глаза на лоб полезли от удивления. Если б сам не увидел бы, не поверил! — встрял Федор Дмитри­евич.

—  Да я ни на чем не настаиваю. Просто сказал о похожести,— развел руками Соколов.

—   Хватит вам, мужики, о пустом базарить. Идите уху есть. Она отменная получилась в этот раз! — по­звал Касьянов обоих поближе к костру.

—   Мои выродки вчера заелись. И знаете с чего? Стали спорить, что лучше: расстрел или пожизненное заключение? Из всех больше наш Дед вопил. Ему уже на девятый десяток перевалило. В тюрьмах полвека прокисал. На волю как в отпуск выходил. Больше полугода не задерживался, и опять на зону сваливал. Зэки ему как старожилу медаль готовят,— хохотнул Со­колов.

—  У него на воле никого нет, потому не дорожит ничем,— сказал Егор.

—   У Деда? Ну, и промахнулся ж ты в этот раз! Да у него десятка три баб! И все — одна лучше другой: молодые, смазливые.

—   С чего их на старого потянуло? — удивился Ка­сьянов.

—   А потому что требованиям соответствовал. Имел все, как полагалось: серебро — в голове, сталь — в штанах и золото — в карманах. Ведь он вор из удач­ливых. Обчистит банк, а навар распыляет по кабакам и бабам. Говорят о нем, что на воле щедрым был, многих кентов из прорухи вытащил, а уж скольких баб согрел и порадовал! У него на воле десятка два по­бочных детей осталось. Собери вместе, крутая «мали­на» получится!

—   Бригада на деляну у тебя в тайге! — усмехнулся Егор.

—   Не все ж в папашку пойдут. Кто-то в люди выбь­ется. Не без того! Так вот я к чему все веду? Все счи­тали, что он привык к зоне. А он, хрен старый, устал от нее. Сам на тот свет хочет. Ему по последнему при­говору пуля полагалась. Ее пожизненным сроком за­менили. Дед когда узнал, от горя «тыквой» в решетку колотился.

—   Звезданулся козел! — выдохнул Платонов.

—   Опять промазал. Тюремный синдром одолел. Устал старик от неволи. Вот и взвыл. Сам себе смерть вымаливает.

—   Такому ждать недолго,— вздохнул Касьянов.

—   Зато другие, узнав об отмене расстрелов, от ра­дости на уши встали.

—   Молодые! Жить охота! Есть на что надеяться. Раз выжили, значит, не впустую. О побегах мечтать станут,— глянул Федор Дмитриевич на Соколова.

—   И не только мечтать. Нам за последние месяцы охрану втрое увеличили. Сторожевых собак три десятка прибавилось, уж не говорю обо всех заборах, ограж­дениях, технических средствах. А все равно, пусть не каждый день, но каждую неделю пытаются бежать наши зэки. Знают, дальше нашей зоны тюрем нет, больше, чем пожизненно, уже не влепят. Значит, ничего не те­ряют и не рискуют ничем, кроме собственной жизни. Но ею они не дорожили и на воле,— вздохнул Со­колов.

—   Где ж логика? Сам говорил, что зэки боятся де­ляны и не хотят там вкалывать, знают, что могут по­гибнуть. И в то же время жизнью не дорожат? Так как понять тебя? — спросил Егор.

—   Да все банально. Ведь все мы знаем, что когда- то уйдем из жизни. Но почему-то никто не торопится. Не хочется свалить раньше времени от рук киллера. Каждый мечтает слинять своей смертью, без чьей-то помощи. Так и зэки. За жизнь не держатся, но и выпус­кать ее из своих рук не спешат.

—   Ну, а как же те, кому расстрел милее? — прищу­рился Касьянов.

—   Таких немного.

—   И все же имеются?

—   Новички!

—   И сразу на пожизненное влетели?

—   А как ты хочешь, если они бандитам продались с потрохами? Ладно, воры, киллеры и прочее говно! Они — мразь каждодневная! Не сыскав своего места в стае, озверели. Но ведь не продали свои души чечен­ским бандитам, не пошли с ними взрывать и убивать всех на своем пути. А эти? За деньги мать родную пустят в куски. Вот и сцепились мои с новичками. По­обещали устроить им разборку, не отходя от шконки, и вырвать яйца вместе с языками голыми руками за то, что они своих славян положили под ноги бандитов.

—   Сами такие же! — огрызнулся Егор.

—   Третий промах твой! Такие, но не из тех! Да, голодное брюхо толкнуло в грех. Они и сами не отри­цают своей вины. Но никто из них не продал то, что они считают первым и последним,— свою кровь, зем­лю, звание славянина.

—   Ой, Сань, кончай темнуху лепить! Прямо ангелы канают у тебя в зоне! — сморщился Федор Дмитрие­вич словно от зубной боли.

—   Как хочешь! Но вломили новичкам мои деды классно. И гордо пошли в «шизо», не переча как обыч­но,— Соколов выдержал паузу.— Покуда в моей зоне канали зэки со сроками, все шло терпимо. Как только привезли пожизненных, их бессрочными прозвали, на­много труднее стало. Мешанина началась. Зэки меж собой махаются: одним есть чего ждать, другим — воли не видать.

—   А почему пожизненных к тебе привезли? Ведь, помимо твоей, имеются еще зоны со строгим режимом содержания? — спросил Федор Дмитриевич.

—   Имеются, все о них знают. Да толку? В одной — эпидемия желтухи, в другой туберкулез свирепствует. Вот и прикинь, если там зэки каждый день умирают.

—   Какая разница, если их на пожизненное привез­ли?— пожал плечами Егор.

—   Ну, мы о том говорили раньше. Никто не хочет расставаться с жизнью прежде времени,— осек Соко­лов и, присев у костра на бревно, уставился взглядом в огонь.

Дрова горели ровно, облизывая закопченный чай­ник до самой крышки. Он шипел, нагреваясь, вода в нем начинала бурлить, клокотать на все голоса.

—   Странная штука — жизнь! Пока человек коптит бе­лый свет — ни хрена не ценит, а приходит последний час — волком воет, чтоб хоть на минуту жизнь продлить,— покрылось испариной лицо Александра Ивановича.