Эльмира Нетесова - Тонкий лед
— Крепкий мужик! Честно говоря, я за себя не смог бы поручиться в твоей зоне. Глядя на тебя и Егора, завидую выдержке обоих. Какие женщины сидят в вашей зоне, а вы как слепые, словно не видите. Нет, я так не смог бы! Обязательно приголубил бы какую- нибудь! — улыбался Соколов.
— Потому у тебя одни козлы! — огрызнулся Егор.
— Сань, с годами и к бабам приходит равнодушие. Только на первых порах их замечаешь. А как глянешь в ее дело, мама родная, черные очки напялишь, только чтоб ее никогда больше не видеть.
— Но все же нравилась какая-то?
— Ох, и давно это было, лет десять назад. Привезли к нам партию женщин с материка. Все с большими сроками. Все молодые, все издалека. И эта среди них, Татьяна. Я сразу ее приметил, хотя красавицей не была, но имела свою изюмину. Она стояла в общем строю, но сама по себе, не смешиваясь с остальным бабьем. На меня даже внимания не обратила, не глянула в мою сторону. Стояла, отвернувшись от всех, ни с кем не разговаривала, даже на сторожевую овчарку, задевшую мимоходом, не оглянулась.
— О ком-то задумалась,— вставил Соколов.
— Дочка осталась у нее на материке. С дедом и с бабкой. Совсем малышкой была в то время. Едва ходить научилась, своих узнавать. Татьяну мамой звала. Видно, на тот момент голос дочки в ушах стоял, и виделась как наяву через все расстояния. Хороша была женщина! Волосы русые, от природы кудрявые. Глаза синие, большие. Нос курносый, маленький рот и лицо чистое, круглое, совсем юное, без следа порока.
— Ну, прямо ангела изобразил! Так я и поверил! Ты лучше вякни, за что она в зону влетела? — усмехнулся Соколов пренебрежительно.
— В то время по окончании учебных заведений давались выпускникам распределения на работу. И разгоняли недавних студентов по всему свету: кого — в пустыню, кого — в тундру, другого куда-нибудь в болота сунут. Хоть сдохни, но отмолоти два-три года, отработай свой диплом. Не посылали из города лишь тех, кто успел обзавестись семьей, забеременеть, а еще лучше— родить ребенка. Понятное дело, что студенты, зная о том, к окончанию вузов уже кучковались, сбивались в пары и к защите дипломов почти все становились семейными. А кому охота уезжать из своего города на север к нивхам или корякам? Да и казахи с туркменами — не подарок. Всем хотелось остаться в своем городе, где учился. Эту возможность пробивали всеми силами: деньгами, связями, влиянием родни. Ну, а если ничего из этого арсенала не имелось, иные девки шли на интим с ректоратом.
— Ну, что старые песни крутишь? Такое всем знакомо. Ты по сути скажи! — встрял Соколов.
— Короче, у Танюшки уже имелась дочка. И ее должны были оставить в городе. Таня предъявила свидетельство о рождении ребенка, но комиссия игнорировала все. Женщину распределили на работу в глухое село преподавать физику и химию.
— А почему так круто? — не поверилось Соколову.
— Татьяна на тот момент развелась с мужем. А комиссии нужно было все дыры заткнуть, выполнить заявки по обеспечению специалистами. Вот она и попала под горячую руку. О ней так и сказали, мол, в деревне ребенка легче вырастить, и послали в белорусскую деревню, утопавшую в лесах и болотах.— Ну, а Танька твоя нашла там партизанскую мину и подорвала ректорат института? — рассмеялся Александр Иванович, которому порядком надоело затянувшееся предисловие.
— Нет! Получив распределение, она надавала по мордам ректору и председателю комиссии! Назвала их взяточниками, негодяями, растленными кобелями и пообещала придать случившееся огласке. Но не успела. Саму взяли за оскорбления, рукоприкладство, угрозы, клевету на высокопоставленных должностных лиц института. Татьяне влепили пять лет. Именно эти лица добились ее отправки на Сахалин. Вот так и поплатилась баба за свой язык,— замолчал Касьянов.
— Всего-то по харям смазала? Ох, и скучно! Нет, даже в своем розовом детстве Я покруче был! Узнал, что моя училка змей боится, и принес в школу ужа за пазухой. И надо ж, меня к доске вызвали рассказать наизусть «Песню о буревестнике». Я, конечно, ни в зуб ногой. Зато блатные весь урок мог петь. А училка взъелась и требует к доске. Я корячился, сколько мог, а потом вышел. Она села к столу, приготовилась слушать. Ну, я время даром не терял: задрал рубаху, мигом снял ужа с пуза и положил на плечо училке так бережно, аккуратно. Она поначалу не поняла, а когда врубилась, увидела, кто по ней ползет, как заорала, завизжала и обоссалась. Ее без сознания уволокли с урока. Весь класс до самой перемены меня на руках носил, а директор школы вынес поджопником из школы на две недели. Тайм-аут взял со мной. Вот это кайф был! А тут, подумаешь, по соплям съездила. Для них даже без последствий! Сама загремела как последняя дура! Ты хоть образумил ее?
— Мы симпатизировали друг другу,— покраснел Касьянов.
— Не понял, это как?
— Молча, лишь взглядами обменивались.
— А секс? Иль у вас и это было с дистанционным управлением?
— Да будет тебе!
— Федь, не ломай в дуру! Неужели и тут мимо проскочило? Тогда ты просто лох!
— Нравилась она мне. Да и я чувствовал, что небезразличен ей. Это без слов видел. Но ведь женатым стал. Детей имел. Не смог к Татьяне приколоться. Она и так от жизни натерпелась с лихвой.
— Она так и вышла нетронутой?
— Когда уходила на волю, в щеку поцеловала. Сказала, что помнить будет всегда. И уже пять писем от нее получил. С воли. Не соврала, не забыла меня, корявого,— оглядел Соколова и Платонова вприщур.— Знаете, мужики, я считаю, что есть между нами и женщинами особое чувство. Оно выше секса. Не дает право унизить, опуститься до грязной похоти. Оно поднимает нас над всеми низменными чувствами.
— Иди ты в задницу! Раскукарекался как петух в гареме! Про высокие чувства запел! К зэчкам что ли? Да у тебя такие змеи прикипелись! Вон половина моих мужиков из-за них в зоне канают. А сколько ребят по их вине на себя руки наложили? Сколько судеб изувечено, задумался над тем? Вон перед тобою Егор! спроси, от чего он несчастен? Кто судьбу изговнял? Этот бабам песни петь не станет, хотя вместе работаете. И мне здесь дуру в уши не гони!—обрубил Соколов резко, пошел к морю, не оглядываясь.
— А как теперь Ваша Татьяна? Устроилась, обжилась на воле? — спросил Егор Касьянова.
— Воспитателем в детском саду устроилась. В школу с судимостью не взяли, только через годы. Но сколько пережить довелось. Кстати, ректора осудили. Дипломами приторговывал на хлеб насущный. Ничего поднабрал! Купил квартиру в центре, импортную машину. Все конфисковали. На должность и возраст не посмотрели. Тогда и Татьянино дело пересмотрели, но поздно. Другие настали времена.
— С семьей у нее не наладилось?
— Вышла она замуж за вдовца. Не совсем тот, кого хотела, но живут вместе. Общих детей завести не решаются. Сводных трое. У нее — одна дочь, и у него — двое пацанов. Вроде пока без проблем.
— Почему она с отцом дочери разошлась? — поинтересовался Егор.
— Ушел он от них, бросил. Слабак или кобель оказался,— кто его знает? Татьяна ему поверила. А тот гнус в один день исчез, будто примерещился. Она, недолго поискав, поняла все правильно. Когда дочке семь лет исполнилось, папашка сам сыскался. Но у Тани уже другая семья была. Она не захотела менять ее на призрак. Оно и понятно, человек, обманутый однажды, в другой раз уже не поверит.
— А не жалеете, что упустили ее? — спросил Платонов тихо.
— Честно? Иногда накатывала грустинка, что поспешил с семьей. Моя жена неплохая: сильная личность, умелая хозяйка. Прекрасная мать и дочь. Но нет в ней нежности, не ласкова, по бабьей части холодна и равнодушна. Так и не растормошил, не согрел. Оттого, чую нутром, прошел я мимо ее сердца, не разбудив и не застряв в нем. Она не изменяла мне, не способна на такое, но как многие северянки не горела, не вспыхнула любовью. Тлела как пенек, без тепла и радости, лишь по семейной обязанности.
С Татьяной, знаю, все иначе сложилось бы. Но не хочу рисковать и уходить от привычного. Знаю, не сложись с Татьяной, вернуться будет некуда. Моя жена, как все северянки, никогда не примет обратно и не простит. Хотя за все прожитые годы никогда не ревновала. Да и я поводов к тому не давал. Зачем злить бабу, с которой постель каждую ночь делишь? — глянул на Егора смущенно.
