Максим Кантор - Учебник рисования
— Откуда люди знают, кого надо бояться, а кого не надо? Вот что меня поражает. Был президент — два метра росту, рык, как у медведя, с утра пьяный и свирепый, — а его никто не боялся. Смеялись, пальцем показывали, дразнили. Но вот назначили тихого коротышку — и люди дрожат. Почему, не знаете?
— В России у слова «госбезопасность» нехорошая репутация, — сказала Роза Кранц. — Люди не сумели побороть страх. Я не снимаю вины с интеллигенции. Мы должны были обучить людей бесстрашию. Не успели.
— Полагаете, люди боятся органов? А зачем бояться? Лагерей теперь нет. Обыски ночами не проводят. Если даже арестуют вас, так вы в гаагский суд апелляцию подадите или в страсбургский. Все устроили так, как вы, интеллигенты, и просили. А вы все боитесь — отчего? Интеллигенты в нашей стране так ярко за себя переживают. Меня всегда умилял этот наивный эгоизм, столько в нем ребяческой уверенности в том, что у государства иных дел нет — только за интеллигентами охотиться. Если разобраться, все русское искусство из этой эмоциональности и вышло, а вовсе не из шинели. Как страстно интеллигенты арестов опасаются, ваше волнение буквально заражает. Разве русское искусство не убедило пьяного слесаря, что главная беда у слесаря будет, если интеллигента в тюрьму посадят? Только зачем вас арестовывать? Нефть не воруйте, уголь с алюминием не трогайте — и вас никто не тронет. И главное, — сказал Луговой, — раньше преследовали по идеологическим соображениям, верно? Но теперь идеологии нет. За что преследовать?
— Насколько я понимаю, — сказала Роза, — опасность состоит в том, что никто не знает, какая у нас идеология. Раз четкой идеологии нет, то и бояться людям приходится всего подряд.
— Будьте проще, Розочка. Для России идеология — это образ мыслей, который обслуживает начальство. Если верховное благополучие зависит от леса, идеологией будет лес. Если от православия и самодержавия — то идеология соответственная. Сегодня продают нефть, и наша идеология — рынок нефти. И, как всякую идеологию, ее можно предать, но можно ей разумно служить.
— Неужели вы, умный человек, — Роза Кранц впервые так обратилась к Луговому — впрочем, обстановка настраивала на доверительный лад: надо и польстить старику, — неужели вы всерьез можете служить идеологии нефти? И — никаких иных планов?
— Я, Розочка, российский чиновник Я — цепной пес. Дальше своей цепи и не уйду никуда: привык. Хожу по кругу и тявкаю. Дадут кость — грызу.
— Помилуйте, — сказала Роза Кранц и, выпучив глаза, пустила в ход отпущенное ей обаяние, — никогда не поверю, что такой честолюбивый человек, как вы, никогда не хотел оборвать цепь и убежать на свободу. Ах, не верю! Вы дразните меня! — и она обиженно махнула на Лугового рукой, у Беллы Левкоевой не получилось бы естественней и грациозней.
— Оборвать цепь? — Луговой пожал плечами. — Вы не ребенок, чтобы говорить такие глупости. Свобода? Для меня эти слова — пустой звук. Что такое свобода, Роза?
— Авангардное мышление. Прогрессивный дискурс. Такой властный человек, как вы, обязательно хочет управлять этими процессами.
— Ошибаетесь, Розочка. Задача чиновника в России другая. Мы затем существуем, чтобы процессы тормозить — мы вроде буфера у вагонов, чтобы вагоны не столкнулись, чтобы крушения поезда не случилось. Придумают радикалы сумасбродные законы, а мы законы придержим. Мы их по канцеляриям погоняем — глядишь, и обойдется, беды не случится. В России одна надежда — на бюрократию.
— Я не верю вам, — и Роза погрозила Луговому пальцем. — Кто же не знает, что именно вы реформами руководили. Это сегодня вы Кротова вперед толкаете: решили, что чужими руками реформы налаживать удобнее. Когда-нибудь мы в ваших мемуарах правду прочтем!
Луговой развел руками, то есть отвел в сторону одну руку и тряхнул пустым рукавом. Потом сказал:
— Милая моя, зачем ждать мемуаров, я вам сейчас всю правду скажу. Теперь не пушками, но инвестициями в оружейную промышленность делают революции. Пушка и не выстрелит ни разу, а сравнят объемы инвестиций и засчитают режиму диктатора поражение. Теперь не идеи, Розочка, но распределения грантов решают, каким миру быть завтра. Скучнейший чиновник, пыльный бюрократ диктует повороты культурных рек — прикажет, они вспять потекут. У вас акции на свободу есть? Я беседовал недавно с Михаилом Дупелем — интереснейший человек! Он как раз акциями на свободу и торгует. За ним будущее, только он сам не знает толком: какое именно будущее — вот в чем проблема. Намерения у него прекрасные — но смутные! Он нашу страну прославит, помяните мое слово. Дело за малым: объяснить ему, чем именно он должен прославить страну. Миллиардер, финансовый гений, друг американского президента и приятель немецкого канцлера. Такого бы — в российские президенты, а? Кажется, его и не хватает нашей стране для счастья. Дать бы ему в помощь ваши знания и социальный пафос Тушинского — цены бы этому человеку не было. Тушинский, Дупель и вы — вот искомая сила завтрашнего дня. Открытое общество выдохлось — так дайте ему новую жизнь!
— Вы всерьез так считаете? — спросила Роза Кранц.
— Скажу вам одно: не сделаете завтра президентом Дупеля, я послезавтра из Кротова президента сделаю. Подойдите сюда, я покажу вам кое-что интересное.
Луговой взял Розу за локоть и подвел к окну.
— Посмотрите внимательно, вот она — новая Москва. Изменилась, красавица наша, похорошела! Строят, возводят, украшают! Глядите, вон там мансарду на доме надстраивают, в ней поселится ликероводочный магнат. Теперь модно в мансардах селиться: будет торговец спиртным жить, как студент Латинского квартала, только в мансарде у него — и сауна, и солярий, и зимний сад с эвкалиптами. Правда, дом — видите? — треснул. Не может дом выдержать такую изысканную мансарду, не рассчитали строители. А дальше по переулку, глядите, булочную ломают. Там будет устричный бар, и, слышал я, из Бретани каждый день спецрейсом устрицы привозить будут. А булки где брать, вы спросите? Или спрашивать не станете? А вон там, замечаете, роют подвал? Боюсь, дом бы не рухнул, уж очень лихо копают. Однако уверяют, что не рухнет. Это будет магазин лучших вин планеты, какой-то коммерсант предприимчивый сюда со всего мира вино привозить будет. А вон там, где много людей руками машет, там из детского сада казино устраивают! Впрочем, рождаемость падает, а доходы среднего класса растут — так что решение, считаю, своевременное. А вот строительство нового элитного жилья — видите краны? Здесь раньше поликлиника была, ее закрыли, будут делать трехуровневые квартиры с каминами — и, вообразите, Розочка, еще даже строить не начали, а уже половину квартир продали. Хотят люди жить красиво, как их остановить? Расцвела столица, не находите? — говорил Луговой ровным голосом, и Роза сначала даже не расслышала иронии. — Полюбуйтесь, как они строят. Видите пьяниц у бетономешалки? Смотрите, один носом в корыто с цементом упал — это у них главный инженер. Из Молдавии да Белоруссии нагнали дешевую рабочую силу — и возводят себе на блочных домах пентхаузы, а в подвалах строят термы. Фантазии-то не занимать! Ни вкуса, ни меры, ни элементарных инженерных знаний — ничего нет. Плохо строят, неаккуратно. Разрешили власти перестраивать бараки, энтузиасты и кинулись перестраивать, думают: из барака у них Версаль получится. Ведь соблазн-то велик, Розочка. Ничто не невозможно, так, кажется, в ваших кругах говорят? Здесь стенку снесу, тут плитку положу — и выйдет у меня жилище, как у князей. Ведь сколько народу поубивалось, Розочка, из-за этой глупости. Недавно в доме напротив случилась трагедия. Один деятель из новых богачей — чем он там приторговывал, не ведаю, колготками или пивом, — построил себе на пятом этаже бассейн с морской водой. Средиземноморский курорт в панельном доме учредил, реформатор! Искусственные волны устроил, мозаику с русалками заказал — а дом-то ветхий! Ветхий дом, Розочка, и этого ни одно проектное бюро отменить не в силах. Проект ему сделали отменный, и важные подписи нарисовали под чертежами, но к реальности эти подписи и проекты отношения не имеют. Перекрытия деревянные, гнилые, сто тонн воды — как выдержат? Только он стал резвиться с девушками у себя в бассейне — а тут все и рухнуло. И мало что его, дурачка, расплющило, так все этажи насквозь пробило, разломало полдома и людей поубивало несчитано. Моя домработница, старуха Марианна, ходила смотреть, как трупы выносят. Она дама жестокая, богачей не любит — стояла и хохотала. Воды-то много вылилось, но вся вода, рассказывают, была красной. Говорит, волной трупы из дома выбросило — докинуло аж до тех гаражей. Вот вам и средиземноморская нега, Розочка, вот вам и тяга к атлантической цивилизации.
Как это назвать, Розочка? А называется все это безобразие словом «евроремонт»; полюбили русские люди это идиотское выражение. Вы, часом, не знаете, что они в виду имеют? То ли хотят с помощью ремонта сделать так же красиво, как в Европе, то ли собираются произвести ремонт в самой Европе. А может быть, и то и другое сразу. И отчего-то мне кажется, что критерий европейского качества, который строители используют, — самой Европе неведом.
