Анник Кожан - Наложницы. Гарем Каддафи
— Именно она, когда была еще маленькой, привносила в дом веселую атмосферу, — поведал он мне. — Она была такой смешной малышкой! С того дня, как она исчезла, дом погрузился в печаль, которая уже никогда не покинула его.
Он корил себя за то, что оказался в Сирте в день визита Вождя в школу своей дочери.
— Если бы вы знали, сколько раз я представлял сцену с букетом цветов, я прокручивал ее в голове бесконечно! Я уверен, что его сообщники еще раньше заходили в парикмахерскую и заметили Сораю. И я подозреваю, что директриса школы была заодно с бандой Каддафи, она собрала девочек, которые обязательно ему понравились бы. И потом достаточно было придумать любой предлог, чтобы представить их ему. Теперь я точно это знаю: в каждом регионе Ливии Каддафи держал банду, которая занималась этой грязной работенкой.
Он еще сжимал от злости кулаки и тряс головой, потерянный в своих мыслях, сожалениях, угрызениях совести.
— Если бы я там был, я бы никогда не отпустил Сораю с этими тремя женщинами под таким глупым предлогом! Это же не имело никакого смысла! Когда жена предупредила меня, не осмеливаясь говорить по телефону о деталях — известно, что вся Ливия была на прослушке, — я помчался из Триполи в Сирт и отругал ее так, как позволяли приличия. Атмосфера была жуткой. Мы ждали одну ночь, две, три ночи, и я взбесился. Я хотел провалиться сквозь землю. Друзья Сораи, преподаватели, соседи, клиенты парикмахерской — все спрашивали: ну где же она? Тогда я уехал в Триполи, и ее мать могла отвечать: она со своим папой.
Подать жалобу? Но кому? Почему? Сорая уехала на машине протокольной службы, в окружении телохранительниц, служащих у Вождя. Любое заявление было немыслимым.
— Кто решился бы подать жалобу на дьявола в аду?
А когда родители получили подтверждение своим наихудшим опасениям — что Каддафи окончательно сделал из Сораи свою жертву, — они сдались.
— Альтернатива была ясна: либо позор, либо смерть. Так как отрицать, протестовать или жаловаться было все равно что приговорить себя к смерти. И тогда я спрятался в Триполи и окончательно потерял вкус к жизни.
Он так хотел, чтобы воздали должное его дочери. Чтобы она вернулась с высоко поднятой головой, «отмытой честью», в свою большую семью. Он знал, что это невозможно.
— Все наше окружение догадывается об истории Сораи и закономерно считает меня «недочеловеком». У нас не существует более страшного оскорбления. Оно также касается и моих сыновей. Подавленные, закомплексованные, они не могут придумать другого выхода, как убить свою сестру, чтобы показать себя настоящими мужчинами. Это ужасно! У нее нет никаких шансов в Ливии. Наше традиционное общество слишком глупое и жестокое. А знаете что? Самое страшное, что может случиться с отцом: я мечтаю, чтобы ее удочерила иностранная семья.
***
Мне нужно было ехать в Сирт, город Каддафи. Я хотела увидеть здание, где выросла Сорая, парикмахерскую, которую с таким рвением содержала ее мать, школу, где разыгралась сцена с букетом цветов. Сорая была не в восторге и со мной не собиралась, но она меня понимала. Ей самой было интересно, что стало с владениями Каддафи в 360 километрах от Триполи. Раньше это была маленькая рыбацкая деревня, которую правитель Ливии мечтал превратить в Соединенные Штаты Африки. Но осенью 2011 года она стала местом ожесточенных и кровавых сражений с силами НАТО. Отныне о ней говорили как о городе-призраке, терзаемом горькими воспоминаниями и больном из-за своей мечты стать великим, будучи сегодня разоренным. Решив в последнюю минуту найти там укрытие, Каддафи оказал ей медвежью услугу, обратив на нее ливень огня и стали.
Дорога была длинной, прямой, быстро стала монотонной. Она пересекала широкие пустынные земли, где под свинцовым небом виднелись стада овец или блуждающие серые верблюды. Иногда шел ливень и бил в ветровое стекло. Потом срывался ветер, поднимая песчаные вихри, отчего становилось опасно вести машину. Неожиданно на обочине появлялись силуэты бедуинов, закрывавших лицо шарфом, и мы боялись, что в любой момент можем наткнуться на животных. На контрольных постах повстанцы в капюшонах и солнечных очках, защищавших их от песка, давали знак проезжать коротким движением автомата Калашникова, мало придираясь к документам. Дрянное время для путешествия. Говорят, что от ветра пустыни сходят с ума. Понемногу прорезалось солнце. Передо мной предстал Сирт. Или, скорее, его скелет.
Ряды пустых, разоренных, разграбленных домов. Каркасы зданий с почерневшими стенами, с зияющими дырами, проделанными ракетами и минометами. Несколько домов и зданий в руинах, точнее, стерты с лица земли. Здесь прошли жестокие и отчаянные бои. Чуть дальше ситуация казалась менее серьезной. Редко встречались неповрежденные здания, но кое-где на широких, обсаженных пальмами улицах я увидела открытые магазины.
— Мы быстро вернулись в колею, — сказал мне один торговец. — Некоторые, конечно, сбежали, и мы их никогда не увидим. Но семьдесят процентов от семидесяти тысяч жителей вернулись. И приспосабливаются. И восстанавливают. Остались, чтобы тесниться по десять душ в одной комнате едва уцелевшего дома. А что делать?
Часть улицы Дубаи, где находилась квартира семьи Сораи, хорошо сохранилась. Линия одинаковых белых трех-или четырехэтажных домов, на которых не видно следов войны. Подъезды выкрашены в зеленый цвет (цвет Каддафи, который отныне исключали по всей стране, но, может быть, надо было сбыть запасы краски?), а магазины одежды, товаров для здоровья и красоты под сводами арок были открыты. На прилегающей улице работала парикмахерская. Изрешеченные пулями металлические жалюзи были опущены и могли ввести в заблуждение. Но сосед меня уверил, что это для того, чтобы защитить клиентов от взглядов прохожих, поскольку еще не было возможности заменить разбитую витрину. Внутри салона одна парикмахерша делала мелирование молодой клиентке крайне элегантного вида. Другая, улыбаясь, подошла ко мне и сообщила, что на сегодня уже все расписано. Здесь же ожидали три женщины в облегающих джинсах и с платками на головах, глядя на меня с любопытством. Нет, «хозяйки» сейчас нет. Я осмотрелась, пытаясь ухватиться за какую-нибудь деталь, о которой рассказывала Сорая. Но на черно-розовых стенах не было ни фотографий, ни особых украшений. Лишь овальные зеркала, в которых я бы с удовольствием увидела ее отражение.
***
И тогда я с нетерпением помчалась в школу. «Школа Арабской революции». Огромное здание песочно-белого цвета, очевидно, нетронутое или хорошо отреставрированное. Было чуть больше часа пополудни, и в коридорах толпилось с десяток девочек и мальчиков. На свежевыкрашенных широких лестницах раздавались их крики. На улице другие ученики рассыпались по внутреннему дворику, выложенному розовой плиткой, который выводил к гимназии и спортивной площадке. Девочки действительно носили описанную Сораей униформу: брюки, черную тунику и белый шарф, покрывающий волосы; но меня удивил их юный возраст. Сорая рассказывала, что школа включала только старшие классы, а значит, учениц от пятнадцати до семнадцати лет. Я хоть туда попала?
Мужчина с изможденным, перечеркнутым широкими усами лицом все мне объяснил. Две сиртские школы, которые служили складом для оружия, попали под удары НАТО и были полностью уничтожены. Следовательно, пришлось организовать учебу в две смены, чтобы по максимуму использовать сохранившиеся здания. Утром — одна школа, после обеда — вторая. По мобильному телефону ему позвонил директор лицея для девочек, который занимал здание утром и, стало быть, уже освобождал его. Он появился там через несколько минут. Крупный, атлетически сложенный, лицо обрамлено густой бородой. Холодный, беспокойный. Мы устроились в пустом классе, и он рассказал мне о лавине трудностей, с которыми пришлось столкнуться, прежде чем 913 учеников смогли вернуться в школу 15 января, то есть всего через две недели после разрушения Ливии. Принимая во внимание тот факт, что здесь сражения длились намного дольше, чем в других регионах, родители хорошо поработали. Все были готовы расчищать мусор, восстанавливать двери, окна, санузлы и перекрашивать здание. Оборудование — микроскопы, телевизоры, компьютеры — было украдено; кабинеты, библиотеки и лаборатории — полностью разграблены. При отсутствии помощи государства семьи собрали средства на ремонт и оборудование. Сирт был разбит, лежал безжизненный, но это не причина, чтобы страдало школьное обучение. Всем и так было тяжело.
— Никто даже не представляет, насколько травмированы наши ученики! Некоторые семьи потеряли до пяти человек в каждой во время последних сражений. Случается, что девушки вдруг впадают в истерику или теряют сознание. Одно слово, одна картинка могут вызвать каскад слез. Нам не хватает социальных работников. Нам нужны психиатры.
