Наталья Земскова - Детородный возраст
Маргарита слабо улыбнулась.
– У тебя всё банально: кризис среднего возраста. Как врач, ты знаешь это лучше меня. Постылый муж, постылая работа, друзья превратились в приятелей.
– Про мужа я бы так не говорила.
– Ну, ты у нас воспитанная дама, всем известно. Но вы давно живете параллельно, а если не наставили еще рога друг другу, так только из-за идиотских рамок и дурацких правил. Он торчит сутками в своей мастерской, хотя понятно, лучше «мишек в сосновом бору» вряд ли что-нибудь выдумает, ты живешь машинально, как-нибудь, по стереотипу.
– Неправда, у него есть интересные работы, а в последнее время…
– Ну хорошо, хорошо, оставим его в покое.
– Вот мне что делать…
– Не знаю. Менять жизнь, взрывать ее, бросить всё, уехать путешествовать. Самое простое, на мой взгляд, завести качественного любовника, но ведь ты всё обставишь такими сложностями, что даже не знаю, стоит ли браться.
– У тебя всегда один рецепт.
– Проверенный потому что. Ну, сыграй в игру «Открой свой бизнес» – тоже развлекает. Нет, почему ни один мужик на свете не цепляется за возможность произвести ребенка как за способ решения всех проблем, почему?
– Они устроены иначе.
– Ну, родила бы ты в молодости, был бы у тебя сейчас восемнадцатилетний балбес – что, жизнь показалась бы краше?
– Не знаю.
– Вот, уже не знаешь. А я уверена, что нет. А с другой стороны, дорогая, твоя проблема в том, что у тебя всё настолько благополучно-статично, что от этого просто завыть хочется. Знаешь, в чем заключалась гениальность Сергея Павловича? – обратилась Озембловская к своему излюбленному примеру, Сергею Павловичу Дягилеву.
– Знаю. У него был тончайший нюх на таланты, и эти таланты он по своему усмотрению комбинировал в одном проекте, где их звучание усиливалось.
– Это правда, конечно, но это то, что лежит на поверхности и чему учат в школе. Гениальность Дягилева в том, что он интуитивно избегал повторений, тиража, ведущего к масскульту. Он безжалостно изгонял своих балетмейстеров и художников, как только они начинали повторяться. Штампа, воспроизводства даже великой комбинации боялся больше всего на свете. Поэтому «Русские сезоны» продержались так долго. Везде, где только мог, он нарушал стереотипы, искал новые имена и новые ходы.
– Почему ты заговорила о Дягилеве?
– Потому что вся твоя жизнь – многолетний штамп, который ты воспроизводишь и воспроизводишь, прости, как курица! Потому что Дягилев – лучшее, что дал миру двадцатый век. У него, кстати, не было детей, – проговорила она после паузы.
Обе женщины устало замолчали.
– А ты сама… Неужели у тебя не было этой проблемы?
– Проблемы штампа или проблемы ребенка?
– Обеих.
– Конечно, были. Но согласись, что я хорошо выкрутилась, когда в пятьдесят поменяла жизнь, страну – всё. Вы только начинали выезжать, когда я приехала сюда, в эти пампасы. Я бросила враз мужа и любовника, чтобы освоить новое пространство. Конечно, это не решило всех моих проблем, но года четыре я кайфовала. Пока не осознала, что смена декораций, пусть и радикальная, увы, не панацея. Но свои результаты она дала.
– Ты ехала «от» или «в»?
– Трудно сказать однозначно. Родители очень переживали, что лишили нас родины, в основном родины в Логосе, где «белых яблонь дым», «у лукоморья дуб зеленый», князь Мышкин и «темные аллеи». Всю жизнь я жила с ощущением, что эта Россия где-то есть, но нам туда нельзя. Понимая, что это мираж, я сделала всё, чтобы приехать сюда и не жалеть потом всю жизнь, что не сделала этого… Была, правда, еще одна причина. В тех кругах, где я вращалась, ощущался какой-то «кризис жанра», какая-то избыточность: друзья один за другим погибали от наркотиков и пустоты, было очевидно, что нужно искать выход.
– И ты нашла то, что искала?
Озембловская помедлила с ответом.
– Россия в Логосе, разумеется, существует, и существует только здесь, но утеряно очень многое, без чего нельзя, невозможно. Когда я приехала, здесь было неизвестно даже имя Дягилева…
– Оно лежит за пределами Логоса.
– К счастью, и поэтому стало достоянием мировой культуры. Сергей Павлович, например, совсем не интересовался драмой, полагая, что балет есть высшее проявление театра. То есть я хочу сказать, мы в эмиграции в чем-то были более русскими, чем те, кто жил здесь… Но я отвлеклась, ты спрашивала про ребенка. Ребенка быть не могло: в молодости был неудачный аборт, болела, почти не лечилась – вот и всё. Наверное, я не очень-то самка.
Маргарита улыбнулась:
– С тобой легко, ты называешь вещи своими именами.
– Да, я стараюсь.
– Странно, что твои мужья не писатели, не художники, не музыканты.
– Первый как раз был танцовщик, но мы продержались недолго – два года. Кстати, после развода он быстро очутился в Америке, попал в труппу Баланчина и долго был солистом. А мне танцевать надоело довольно скоро. Думаю, тело мало было для этого приспособлено – уставало, болело, ленилось. Как раз нарисовался фабрикант, которому, как и тебе, оказались нужны семейные обеды, пятеро детей и жизнь по расписанию. От меня он, естественно, пришел в ужас, и я сбежала к английскому дипломату, сотруднику посольства в Париже. Из озорства – через окно и среди ночи. Пол почти во всем разделял мои взгляды на жизнь, но очень скоро я поняла, что нужна ему не как «я», а как представительская особа, со мной было удобно. Как и мне с ним. Из всех прочих этот брак казался наиболее логичным, но Пола через пять лет отозвали, а ехать в Англию я не хотела.
– Почему же?
– Она не была такой «русской», как Франция. Вскоре я вышла за сотрудника германского посольства. Там показалась бешеная любовь на всю жизнь, чтение Гейне и Ремарка, концертные залы. Эрих был меня моложе, с ним мы прожили долго, лет семь. Он научил меня плавать, кататься на роликах, ездить верхом и… играть в казино. Боже, сколько же мы проиграли! Но ни разу, ни одного разу нас это не расстроило, клянусь. Он даже радовался, когда мы проигрывали, искренне веря, что «повезет в любви» и мы никогда не расстанемся. Бедный…
– И что же?
– Как обычно, со временем сделалось скучно, Эрих стал выпивать, я – уезжать при всякой возможности. У него не ладилось с карьерой, как у многих мальчиков, долго подающих надежды, которые так и остаются надеждами. Им нужно было заниматься, а мне уже не хотелось. На одном из курортов встретила Майкла и недолго думая уехала в Штаты, которые, впрочем, всю жизнь терпеть не могла, работала у него переводчиком, но он занимал в посольстве высокий пост, и с ним всё время надо было где-то существовать декорацией. Обожаемая мною свобода с этим мужем никак не монтировалась, а вскоре Майкл серьезно сел на иглу (меня это не увлекло), и я сбежала в Россию. Видишь, всё можно рассказать в двух-трех словах. Если, конечно, не вдаваться в параллельные интриги.
– Я насчитала всего пять. Пять мужей.
– Шестой нарисовался здесь, писал диссертацию о «Мире искусства», пришел сюда за консультацией и со временем остался.
– Он тоже был моложе?
– Немного, лет на пять.
– И что?
– Альфонс и неудачник. Но он очень помог мне ассимилироваться в России, а так я едва не увязла. Не умела заплатить за квартиру, вызвать водопроводчика, нахамить в магазине. По дорогам нашим ездить – и то не могла. Не понимала ваш сленг и на всё таращила глаза. Он называл меня барыней и очень смеялся, когда я пыталась готовить. После него желание выходить замуж пропало, здесь это создает дополнительные сложности. Ты станешь смеяться, но я до сих пор плачу ему алименты и покупаю рубашки.
Маргарита подошла к Ингриде, молча ее обняла:
– Хорошо у тебя. Уходить не хочется. Но поздно, пора. – Направилась в прихожую к амурам и вдруг резко вздрогнула от слов хозяйки:
– Подожди, мы еще кофе не пили.
Кофе здесь был совершенно ни при чем. Предложение выпить кофе означало, что хозяйка собирается погадать. Но это был интимный ритуал, о нем нельзя было просить – изредка, крайне редко, Ингрида предлагала его сама, когда считала, что это необходимо. В ее гадании отсутствовали жесткие неизбежности, и было то, что всегда есть в русских сказках: пойдешь налево – коня потеряешь, пойдешь прямо – погибнешь сам, пойдешь направо – получишь корону и что-то там еще. Вообще к традиционному гаданию она относилась резко отрицательно, объясняя, что часто оно является программой, которую человеку потом неосознанно приходится отрабатывать. Вариантов же дальнейшего развития событий – тридцать – сорок, так что не факт, что вас сориентируют на самый продуктивный.
– Даже я, – обычно добавляла Ингрида, – их вижу восемь-семь, не больше, так что уж говорить об этих шарлатанах.
Как-то она обмолвилась, что обучалась своему искусству в специальных частных школах в Чехии, Японии и Китае, но было очевидно, что Озембловская обладает парапсихологическим даром, а он – учись не учись – либо есть, либо нет.
