Наталья Земскова - Детородный возраст
– Слушай, а ты о чем в своей газете пишешь?
– Ну, считалось, что лучше всего у меня получаются «человеческие» истории, и довольно долго я на них сидела.
– Не политика.
– Нет, конечно.
– Была история на нашу тему. Редактор ездил в область по делам, и ему кто-то рассказал, что в двух соседних селах живут две женщины – русская и татарка, которые лет двадцать назад одновременно рожали в местном роддоме, и пьяная акушерка перепутала детей. Русского вырастила татарка, а татарчонка – русская.
– Бразильский сериал какой-то.
– Все так и отнеслись. Но я поехала, конечно.
– И что?
– Оказалось, правда. Причем эта правда всплыла совсем недавно, может, года три назад. К татарке Язиле стали подходить знакомые и говорить, что есть мальчик в соседнем селе – вылитый ее муж, Мансур. Видишь, даже имена помню… Она их выгоняла, давала себе слово ничего не выяснять, а потом вдруг собралась и поехала. К русской. Приехала, расплакалась – та сразу всё и поняла.
– И что?
– Ну, что… Думали, что теперь делать, говорить или не говорить детям и родственникам.
– А экспертиза?
– Да не понадобилась никакая экспертиза. Язиля достала фотографии мужа в молодости, а другая мать – свои. Дамир, который вырос у татар, один в один походил на русскую мать. А Андрей оказался точной копией Мансура…
– Так неужели за столько лет никто не догадался?
– В том-то и дело, что слухи ходили давно, но обе женщины от них отмахивались, боясь, что отберут ребенка. И каждая потом говорила, что готова была забрать родного, но ни в коем случае не отдавать того, которого растила и считала родным. Думали-думали – решили, что лучше сказать так, как есть. Андрей очень переживал, но в основном из-за того, что его в детстве дразнили татарчонком, и он из-за этого дрался. Дамир воспринял с юмором. Там в семье еще двое детей, так он стал подтрунивать над младшими: что, я вам теперь не брат?
– Ужас.
– Да нет, теперь дружат семьями, и кто-то из них обеих женщин называет мамой. Не помню кто. Это из-за того, что в деревне. Жили бы в мегаполисе, разъехались бы по разным районам и забыли. Русская рассказывала, что ее сразу насторожили черные как уголь глаза ребенка, но она успокаивала себя тем, что у нее черноглазый и черноволосый брат. А Язиля призналась, что всегда мечтала иметь ребенка с голубыми глазами.
– Ну, вот тебе, сработала программа. Хотя, конечно, странная подмена: ребеночку ведь сразу надевают на ручку бирочку с фамилией матери.
– Ой, я же говорю, акушерка оказалась пьяная. Один мой коллега снял об этом документальный фильм, который сразу собрал на фестивалях тучу призов.
– Ну вот, а ты говоришь «журналистика факта». Факт уложился бы в абзац, а тут и фильм, и очерк. Чем сидеть и фантазировать про эльфов и воинов света с волшебными мечами, уж лучше рассказывать то, что было с реальными людьми и как они из этого выпутывались.
– О! Вспомнила еще один сюжет. Этот я сама нашла… Кто-то из знакомых упомянул в разговоре, что его соседка по даче, певица, удочерила девочку-подростка, при каких-то странных обстоятельствах. Отправилась в театр, нашла певицу – ее Людмила Николаевна зовут. Оказывается, эта девочка – дочка другой актрисы, с которой она даже не дружила. Они жили в одном доме, и вот однажды поднимается она к себе по лестнице, а на площадке эта девочка. Два часа назад «скорая» увезла ее мать, и она не хочет идти домой. Отец был пьющий, а на тот момент и вовсе куда-то исчез. Людмила забрала ребенка домой и оставила на время, пока мать не поправится.
– А мать умерла.
– Да, в тот же вечер. И Людмила Николаевна мне рассказала: «Вот представьте, мне ехать на гастроли в Данию, контракт подписан, и такая ситуация… Поломала голову, устроила на два месяца ее в лагерь – благо дело было летом. Моя мама ездила, навещала. А вернулась и вижу: домой Дина не хочет. Спрашиваю: „Поживешь у меня?“ – „Поживу…“ Так всё и решилось. Оформила опекунство, отец не возражал. Только как-то мне ее мать приснилась. Стоит посреди комнаты и спрашивает: „Зачем тебе моя дочь?“ Я растерялась, а потом отвечаю: „Это не она мне, это я ей нужна“. – „Ну что ж, коли так, бери“. Проснулась в холодном поту».
– А теперь?
– Дине что-то около двадцати сейчас, она учится, всё хорошо. Зовет Людмилу мамой и скрывает от новых подруг, что она неродная. Нет, ну представь, споткнуться о чужого ребенка на лестнице и взять его себе! Не так давно мы виделись, и Людмила Николаевна вся сияет: у нее взрослый сын, а теперь вот и дочь подросла.
– Но ведь она могла всё это тебе не рассказывать?
– Могла. Но это тоже часть профессии – сделать так, чтобы тебе рассказали. Часто люди говорить говорят, но «только вы об этом не пишите». А мне всегда казалось, вот об этом как раз и нужно писать…
От этих разговоров с Зоей я, кажется, не устаю.
У нее тоже пока ничего не понятно. Чувствует себя вполне прилично, но Реутова с каждым ее анализом мрачнеет и назначает новые. Анализы анализами, но есть нечто еще, тончайшее и сложнейшее. Понять и изучить это нечто мы сегодня не можем, но можем действовать на уровне интуиции. Нужно быть собранным и не делать неверных движений. Только непонятно, какие верные, какие – нет. Это как в любви в начале отношений, когда всё неустойчиво и зыбко, и любое неосторожное движение или слово может всё разрушить.
Время от времени нас развлекает ящик.
По телевизору мы смотрим всё что угодно, только не новости. Всё самое важное происходит здесь и сейчас, а остальное мозг отказывается воспринимать и анализировать. Ну очередной теракт – и что? В сравнении с тем, что Оля Старцева может погибнуть при родах, а Громкую Зою, скорее всего, простимулируют на шести месяцах, это мелочи бытия.
Ночью, когда я опять вставала и, как привидение, бродила по коридору, оттого что затекла поясница, меня позвала Оля и попросила:
– Маша, дай слово, что ты напишешь об этом роман. Я уж и название тебе присмотрела.
– Какое название?
– «Детородный возраст».
– Ну какой же это роман в отсутствие действия? Все герои – по больничным койкам…
– Зато название хорошее. Ведь жалко, если пропадет.
– Название – хорошее.
– Мне что хотелось сказать… Ты так долго лежишь – и всё время с печальным лицом. Конечно, трудно, в одной и той же позе. Но подумай, когда еще получится просто так полежать, побалбесничать? И сколько раз в жизни ты об этом мечтала? Просто так лежать – и всё! Ну вспомни! Вот теперь и отлежишь и за прошлое, и впрок.
Оля права. Один из способов что-то преодолеть – не сопротивляться, а поддаться. Принять. Пока сопротивляешься, придаешь врагу силы и, как ни странно, отдаляешься от цели. Как же я сама-то до этого не додумалась, любительница парапсихологической макулатуры?..
Глава IV
26–28 недель (1)
Я лежу и смотрю в потолок. Сегодня он праздничный, весь в голубых и розовых воздушных шарах. Вчера у Тихой Зои был день рождения, и ее муж затолкал в палату уйму гелиевых шаров, которые немедленно прилипли к потолку, покрыв едва ли не всю его поверхность.
Реутова, печальная и строгая вопреки этой легкомысленной обстановке, вдоль и поперек измеряет мой живот. Живот всё еще небольшой, особенно когда лежишь, но, если матка напрягается сильно, сразу становятся видны его размеры: раз – и вся поверхность стала гладко-тугой и упругой, как прорезиненная доска, которая стоит колом или асимметричной горкой в зависимости от ее прихоти. Она заметно выросла, раздалась, набрала силу, и если раньше я эти сокращения отслеживала по ощущению, то сейчас их видно воочию. Особенно пугаются дежурные врачи при вечернем обходе:
– У вас что, схватки?!
Привыкнуть к такому зрелищу нельзя, и я стараюсь не смотреть.
– Маргарита Вениаминовна, а это не вредно?
– Что именно?
– Хочу спросить: не вреден ли гинепрал?
– Это самый современный препарат. Возьмите на посту инструкцию, прочтите.
– Читала. Там написано, химия, он же синтетический.
Реутова сделалась еще печальнее:
– Так и написано?
– Но ведь химия…
– Да его «вред» ничто в сравнении с тем, что получит ребенок при преждевременных родах. Аппарат искусственной вентиляции, препараты жизнеобеспечения, антибиотики… Мало того что он испытывает огромный стресс, так еще и не может сосать. Зонд, через который кормят, тоже травмирует, да еще опасность инфекции… Радуйтесь, что изобрели гинепрал, несколько лет назад такого счастья у нас не было, и выбросьте из головы всю «вредность». Сколько дней капают?
– Три. И всякий раз ребенок так бурно двигается, что мне страшно. Он крутится, как маленькая турбина, почти без пауз. Может, ему плохо? А когда капельницу убирают, сразу успокаивается, не буйствует.
– В первые дни такое бывает. Мария Федоровна, мы всё делаем правильно. Я знаю, тяжело и страшно, но это же не на всю жизнь, Помогите мне вам помочь, потерпите, не истязайте так себя.
