Вениамин Чернов - Упреждающий удар
Трое татар попадали мешками на землю; остальные, вздыбив коней, приостановились, развернулись и, низко припав к гривам своих лошадок, как вихрь унеслись за бугор - исчезли, как будто и не были...
Поднявшись на бугор, где только что были враги, Евсей Великий увидел их вновь - построившись волчьей стаей, они взбирались на вершину Воробьевой горы, как чалмой, опоясанной земляными городками.
Сотенный взглядом и слухом измерил расстояние до городков - было с версту...
Быстрым шагом повел он свое войско на вершину горы. Рядом крупно вышагивал с залитым кровью лицом - татарская стрела разрезала надбровье - десятник-ведомец. Позади трусцой бежал, иногда переходя на борзый шаг, татарский ватаман Кириллка, назначенный старшим над московскими татарами - заместо убитого Мишки-мурзы...
"Комонь бы моим татарам!" - сожалеючи посмотрел на Кириллку - колченогого, со злым перекошенным лицом. Верхом на своем обученном коне татарин страшен в бою; человек и лошадь - едины; умение на полном скаку поражать цель из лука, ловкость воя умножается на силу лошади.
А пехом татарин не тот...
Солнце по-летнему жарко палило, накаляя металл.
Обливаясь соленым потом, прошли болотистую лощину, заросшую осокой; оказались у подножия пологой Воробьевой горы.
Татарские стрелы, лущенные сверху больше из-за озорства, чем для боя, падали обессиленно на излете, больно, до крови жаля незащищенные места, чиркали по железным шапкам, заставляя быстрее бежать кровь по жилам, изгоняя усталость, будя в душе ненависть к врагам...
Нужно прорваться к самострелам, посечь их и, не ввязываясь в бой, спуститься к реке - там должна сейчас быть сеча - решалась судьба всего сражения.
Поставив вперед самых сильных и умелых воев, хорошо укрытых в бранную одежду, в железных личинах, с копьями-долгомерами в левой руке (в правой - тяжелый меч), - сотенный Евсей повел своих на штурм...
...Вот уже гребли. С городков начали бить прицельно. Запахло еловым дымом - то татары за крепостной стеной зажгли костры.
"Не стали бы огненные стрелы метать в реку! - забеспокоился русский сотенный. - Долгонько ж я шел, - уж, наверно, воевода на подходе, а мы еще городки не взяли, самострелы не посекли!" И, как бы подтверждая его опасения, копье-стрела с горящей гривой и дымящим хвостом мелькнула в воздухе, скрылась за береговым крутояром.
Кто-то сзади набожно зачастил молитву сиплым голосом.
"Поп-вой, - догадался сотенный, - за всех нас, грешных, наяривает, божьим именем дух подымат..."
Еще раза два взлетали огненные копья-стрелы и уносились в реку.
"По ушкуям бьют!.. Два али три самострела у них", - заработала мысль. Судя по лучным стрелам, летящим навстречу, он прикинул, сколько татар сидит за городками: "Не более сотни... Да около самострелов десятка три..." Подбежал ко рву один из первых и, не оборачиваясь: - Гребли на копья... - и, стараясь, чтобы его не опередили, уперся концом копья в дно неглубокого рва, ухватился двумя руками за шейку копья - на пол-аршина ниже наконечника, - и что есть силы оттолкнулся...
Несколько стрел тюкнули по груди, животу и, не пробив пластинчатую броню под красным летним кафтаном, подобно рыбкам, застрявшим жабрами в сетях, зависли в ткани одежды...
Он перепрыгнул было уже ров, как очередная стрела ужалила в незащищенное бедро, и, когда приземлился на другой стороне, боль, как плетью, стеганула по раненой ноге.
Сотенный Евсей сжал зубы, побежал, но с каждым шагом боль разгоралась, - как каленым железом жгло в ране, - будто нож воткнули, поворачивали, задевая живую кость, - не давала ступать...
Нога распрямилась и не сгибалась. Он попытался на ходу выхватить стрелу, но сделал хуже - обломил ее.
Слезы поневоле выскакивали из глаз, радужной пеленой закрывая мир, мешая смотреть и видеть... Он продолжал шагать - бежать, волоча ногу... И почти что последним поднялся на земляной вал; остановился, протер глаза, высморкался.
Кто-то пытался ему перевязать рану, что-то спрашивали, но он ничего не слышал - все внимание было приковано к ратоборствующим, к большим самострелам.
Хвостатая черная тень накрыла вершину горы, дерущихся около костра: с одной стороны русские, с другой - ближе к берегу, где стояли гигантские деревянные станины самострелов, - татары.
Под станинами лежали сложенные черные копья - стрелы.
Бились в ближнем бою: тыкались копьями, рубились мечами, саблями.
Евсей Великий будто бы очнулся: увидел себя со стороны сидящим на хребтине земляного вала, держащим за шею копье, с мечом в ножнах. Вокруг - вои из личной десятки...
"Ох, вояка!" Сколько помнил, такого с ним еще не бывало - не к добру это!.. "Господи! Не отвороти лик свой от раба твоево!" - сотенный Евсей двуперстно перекрестился.
...Бой шел не так, как хотелось, - его вои оказались в худшем положении: ниже татар, сгрудились; задние не могли сражаться."Надо задним стрелами бить, головешками кидаться - поджечь!.. - Он видел, что его войско превратилось в разъяренную толпу мужиков - пусть и сильных каждый по отдельности... - Моя вина! Как только меня ранили, нужно было сразу же вместо себя назначить ково-нибудь - любой десятный справился бы... - Он знал своих воев - лично назначал десятных... - Но откуда столько татарвы взялось?!" И только теперь, приглядевшись, понял, что те татары, ежесекундно по двое-трое поднимающиеся на площадку с самострелами, были из-под крутояра, из-под берега...
Они вновь забегали вокруг своих больших самострелов, настораживая их для стрельбы.
"Теперь уж точно - воевода пошел, - подумал Евсей; он не видел даже луга, но сомнений не было - к горе подходил вятский полк. - Чо я сижу?! Надо иссечь большие луки - иначе подожгут ушкуи!"
Выхватив меч, он поднял копье, шагнул вперед - боль насквозь прострелила ногу; яростно-зло улыбаясь, перемогая боль, хромая, побежал туда, где мелькал голубой кафтан десятника (часть русских - десятка полтора - во главе с десятником прорвалась к станинам самострелов и билась в окружении, стараясь добраться до самих луков...)
С грозным кличем сотенный ватаман с десятью воями врезался в гущу врагов. Неистово работая мечом, копьем, а где и просто сшибая и подминая татар, пробился к голубому кафтану и вместе с ним ведя бой, дотянулся до самострела - затюкал мечом по звонкому сухому дереву, коже, по скрученным жилам... Дуга с силой выпрямилась - лягнула по ту сторону татар - трое по-птичьи, раскинув руки, отлетели к крутояру, скатились под гору...
Евсей Великий забежал на то место, откуда только что сбросило татар, и увидел реку - по ней, построившись полукольцом, подходил воеводский полк. Против него вышла стая двухвесельных лодок - около трех сотен татар. Плывя параллельно русским, держась правого берега, чего-то выжидали - для нападения их было маловато.
"Видать, большую часть лодок посек Иван... Ждете-пождете, когда огненные змеи полетят на ушкуи?!" - Евсей Великий ясно представил, что произойдет, если он не уничтожит оставшиеся самострелы - татары подожгут корабли русских, нанесут огромный урон, а потом налетят на лодках - постараются добить...
"Уложу всех, сам погибну, но большие луки посеку!" Сотенный Евсей оглянулся - за те несколько мгновений, которые смотрел на реку, враг окружил, отрезал их от остальных и теперь пытался расколоть прорвавшихся и по отдельности перебить. Все явственнее становился перевес татар, на место одного убитого приходило два; русские, рассеченные на небольшие группы, сражались каждый за себя.
Медлить было нельзя. Евсей Великий повел воев на соседний, стоящий выше, правее от него, самострел; но то ли устал, или же из-за потери крови (в сапоге хлюпает, от крови слизко...) вдруг почувствовал, как закаменели руки, ноги, закружилась голова.
Он пропустил вперед себя десятника в голубом кафтане с воями.
Они, подобно жнецам, пошли косить татар и, потеряв половину воев, дотянулись до самострела, тюкнули по жилам; повернули обратно - ринулись вниз, на последний самострел, - где уже застыли, ожидая команды, с дымящими факелами татары, готовые вот-вот поджечь стрелу-копье и пустить ее в реку...
Голубокафтанный ватаман с пятью воями смог-таки прорваться - добил оружие врага...
Сотенный Евсей Великий остался с тремя - с такими же, как он, отяжелевшими и обессилевшими от ран - воями, в плотном окружении, на полпути до нижнего самострела...
Полуоглушенный, простоволосый, без железной личины, в изорванном и спущенном с плеч кафтане, ничего не видя, - перед глазами черно-красная пелена, - вращал мечом вокруг себя, пытаясь не подпустить врагов.
Вот он уже один - товарищи изрубленные, бездыханные, рухнули на землю. Собрав всю оставшуюся волю и силу, сотенный еще боролся.
Левая рука безжизненно висела, рот хватал-кусал воздух, из глотки вырывались всхлипы; на страшном лице сверкали белками обезумевшие, полные жгучей ненавистью глаза...
Движения становились все медленнее и медленнее...
Несколько татар вскочили ему на спину, повисли, стараясь заломить руку с мечом - "Живьем хотят!.." - меч выпал у него; хрипящего и богохульно матерящегося, повалили на спину, но секунду спустя неимоверным усилием скинув сидящих, смог все-таки повернуться на живот; упершись рукой, приподнялся, встал во весь свой великий рост, схватил татарина - тот завизжал, рубанул руку ниже подлокотника - кисть Евсея шлепнулась под ноги - в пыль. Сотенный взревел, ринулся вперед, размахивая и тыкая брызжущей кровью культей...
