Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
Верно, не принес. Он совершенно забыл об этом. Но если бы даже и вспомнил, то, вероятно, ничего не смог бы сделать, ибо на этот раз у него в городе дел было невпроворот.
— Не беспокойся, подруга, — заявил Важ. — Как только я вернусь сюда, принесу вести от твоего отца.
Мария взглянула на него огорченная.
— Ты говоришь, что я могу не беспокоиться, дружок. Но ведь, когда я уходила в подполье, мне пообещали, что я буду регулярно получать вести от отца. А я их до сего дня еще ни разу не получила. То по одной причине, то по другой, но никто мне их еще не доставил. Как я могу оставаться спокойной?!
— Ты права, — согласился Важ. — Но у меня было много других важных и срочных дел.
— Важные и срочные дела… А не важно ли срочно принести тревожащейся дочери весточку от больного отца? Легко сказать: «Не беспокойся, я принесу тебе вести, когда вернусь». А когда ты вернешься? Через месяц? Через две недели? Как можешь ты уговаривать меня, дружок, оставаться спокойной и не тревожиться?
Рамуш поднял глаза от стола с бумагами и сказал, обращаясь к Важу:
— Какую ты взбучку получил, старина!
Паулу также приводил в порядок свои бумаги. Он скромно взглянул поверх очков на того и другого и наконец сказал с легкой дрожью в голосе:
— Дело не в этом, товарищ.
Рамуш не понял, что тот хотел сказать.
— Начнем? — сказал он сурово, голос его внезапно утратил шутливый тон.
2
Они проработали всю ночь и прилегли лишь на короткое время, когда уже стало рассветать. Мария приготовила кофе и принесла для всех хлеба, которого едва хватило бы на одного. Они вернулись к работе. Чтобы закончить ее до обеда, как наметили, нужно было хорошенько потрудиться. Они обсудили многие проблемы движения масс, организации партии и подбора кадров. Чувствовалось, при нынешних темпах партия через короткое время станет в секторе подлинным руководителем трудящихся. На деле, а не только в теории. Почти удивленные, они осознали это изменение. Началось с маленькой ячейки, а теперь трудящиеся пошли за партией, стали постоянно поддерживать ее.
На этом пути были, однако, не только розы. Возникли некоторые щепетильные вопросы. Среди них Важ продолжал придавать особое значение положению в районном комитете, в состав которого входил Маркиш. Он еще раз предложил обсудить положение, которое, по его мнению, требовало принятия срочных мер. Комитет не сумел пока обеспечить руководство районом. Только Сезариу работает хорошо. Афонсу из-за своего конспиративного положения находится сейчас одной ногой здесь, другой там, и он просит, чтобы его перевели в кадры функционеров. Что касается Маркиша, то Важ считает, что тот в основном тормозит развертывание партийной работы в районе.
— О Виторе надо многое выяснить. Так или иначе, цена ему невелика.
— Спокойно, спокойно! — прервал Рамуш. — Тебе повсюду мерещатся враги.
— Возможно, — настаивал Важ, не повышая голоса. — Утверждать я не берусь, но приглядеться надо. И то, что я вижу, достаточно для того, чтобы вывести заключение: этот районный комитет не работает и не дает работать другим. Будущее покажет, нет ли за Витором каких-нибудь более неблаговидных дел.
И он рассказал о девушке с почты и о происшествии у порога кафе.
— Не следует быть слишком недоверчивым, — вступился Рамуш. — То, что ты стараешься расследовать инцидент, это очень хорошо. Но если ты заранее исходишь из того, что Витор кажется тебе каким-то безнравственным типом, то ты не сможешь проанализировать все объективно. Опасно поддаваться первому впечатлению. Нужно проявлять понимание. Наши партийные работники — люди, а не куклы. Не следует ожидать, что революция будет совершена абсолютно идеальными людьми.
— В партии нам нужно больше серьезных людей с высокой моралью, — сказал Паулу. — Я не очень верю в серьезную работу тех, кто несерьезен в личной жизни.
— Не с виторами мы сможем идти вперед, — поддержал Важ. — Нам нужно больше таких товарищей, как Сезариу, Сагарра, Энрикиш, больше простых, честных и преданных, и меньше безнравственных курильщиков.
Рамуш как раз в этот момент постукивал сигаретой по столу. В глазах у него появился агрессивный блеск, как будто Важ хотел задеть его этими словами. Однако выражение лица Важа было бесстрастным, и Рамуш не стал спрашивать, не намекает ли он на него.
— В конце концов, — сказал Рамуш нетерпеливым и раздраженным тоном, — мы обсуждаем не столько дело Витора, сколько всю нашу кадровую политику. Важно определить, должны ли мы действовать как ассоциация английских пуританок, следует ли нам оставаться замкнутыми сектантами или же принимать людей такими, каковы они есть, с их сложностями, недостатками, но также и с их достоинствами…
— Остается определить, каковы же эти достоинства…
Дискуссия оживилась. Решили продолжить до вечера и позвали Марию.
— Хорошая весть! — сказал ей Антониу. — Ты вот всегда жалуешься, что друзья находятся здесь мало времени. Сегодня они у тебя пробудут весь день. Они остаются на завтрак.
Все ожидали, что Мария примет новость с радостью. Было бы естественно, если бы она сказала что-нибудь вроде «ах, как хорошо, дружочки, какие вы милые». Но нет. Она явно смутилась и ничего не ответила.
— Ты как будто недовольна, — сказал Рамуш. — Уж не назначено ли у тебя свидание с твоим «женихом»? (Рамуш называл так бродягу с тех пор, как узнал о нем.)
— Нет, нет, я очень рада видеть вас здесь, — ответила Мария и, как бы опровергая эти слова, повернулась спиною к товарищам и внезапно вышла.
3
Придя на кухню, Мария повела себя странно. Казалось, она производит полицейский обыск, тщательный и торопливый. Она перерыла два выдвижных ящика, обшарила все закоулки, распаковала все, что было завернуто, перевернула кастрюли, корзину, ящик, и, когда кухня оказалась уже в полном беспорядке, она все еще с быстрыми и нервными движениями начала оглядывать все сызнова. Стоя на коленях на полу, она еще раз посмотрела под очагом, когда какой-то шорох заставил ее обернуться. Стоя у двери, с бесстрастным лицом и ясными, холодными глазами за нею наблюдал Важ.
— Ты здесь, друг? — сказала Мария удивленно. — Я не слышала, как ты вошел. Тебе что-нибудь надо?
Из четырех находившихся в доме товарищей ей меньше всего хотелось, чтобы именно Важ застал ее за этими приготовлениями, точно так же, как ей меньше всего хотелось бы жить и работать вместе с ним. Она чувствовала уважение к этому товарищу, но выражение его лица и строгие манеры внушали ей смешанное чувство боязни и стеснения.
Важ несколько мгновений молчал, оглядывая кухню спокойным взором. Потом напился воды, ибо за этим он и пришел сюда.
Мария заколебалась, глаза ее с длинными ресницами были устремлены на товарища, и внезапно, все еще стоя на коленях, она склонилась над скамьей, опустила голову на руки и разразилась рыданиями. Ей очень хотелось удержаться от плача, но чем больше усилий она предпринимала для этого, тем сильнее раздавались рыдания.
Мария догадывалась, что Важ стоит позади нее все в том же положении, с невозмутимым лицом и ясными глазами. Ни один из других товарищей не остался бы так стоять. У Антониу нашлось бы для нее ласковое слово; Паулу, возможно, остался бы молчаливым, но подошел бы и сел у ее ног на полу, а Рамуш — ах, если бы это был Рамуш, он бы давно уже погладил ее по плечу, вселяя уверенность. Мария чувствовала, однако, что любой из этих жестов других товарищей усилил бы ее волнение и вызвал бы еще более горькие рыдания, тогда как молчание и неподвижность Важа скоро отняли у нее всякое желание плакать. Она подняла лицо.
— Что случилось? — проговорил Важ, не тронувшись с места, будто он не присутствовал при приступе плача.
Мария утерла глаза рукой.
— Мне нечего дать вам поесть, — ответила она поспешно. — Я не рассчитывала, что вы останетесь на завтрак. У меня ничего нет в доме.
— Только-то и всего? — Голос Важа был столь же невозмутим, как и выражение его лица.
— У меня в самом деле ничего нет, друг мой. Даже картошки или риса. Все, что у меня осталось, — это дюжина соленых сардинок и четверть буханки хлеба. Что я вам дам поесть?
Спокойным шагом Важ подошел к Марии, свернувшейся клубочком на полу, и уселся на скамью.
— Так что же, ты не можешь пойти купить чего-нибудь?
— Купить? А где взять деньги? У меня осталось всего двенадцать тостанов до конца месяца. — И голос Марии прозвучал с негодованием и иронией, будто она хотела сказать: «Ты думаешь, я бы стала мучиться от того, что у меня нет продуктов, если бы я могла пойти купить? Ну что ж, восклицай теперь: «Только-то и всего?» Оставайся безразличным!»
— Ты меня еще не знаешь, — сказал Важ тем же голосом. — Я провел без завтраков много больше дней, чем ты можешь предположить. Одним днем больше, одним меньше для меня не имеет значения. Остальные товарищи скажут то же самое. Не волнуйся. Не стоит того. — И, поднявшись, он вернулся в рабочую комнату.
