Поль Фурнель - Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы
Каждое утро она вставала раньше всех, спускалась на кухню, расположенную на первом этаже, и готовила завтрак. Это было самое удобное время. Она закидывала прямую ногу на край стола вместо перекладины и — не забывая следить за тем, чтобы молоко не убежало — растягивала мышцы. Это упражнение она делала как можно старательнее — насколько позволяла ей ее полнота — и как можно тише, чтобы не разбудить домочадцев. Единственное, о чем она сожалела, так это о том, что приходилось тренироваться в шлепанцах; балетные туфли из сатина, выступающие из-под стеганного нейлонового халата, не могли не привлечь внимание. Чтобы было не так обидно, она выработала привычку перед упражнением делать вид, что завязывает вокруг икр розовую ленту своей воображаемой пачки. Именно этот волшебный жест позволял ей ощутить реальность мечты.
Утренняя тренировка проводилась по строгим правилам. Жозетта навязывала себе целую серию разминочных упражнений, а затем несколько комбинаций с фуэте и антраша. При этом не допускалось никакой фантазии и импровизации.
Минут через двадцать, когда дети и муж сбегали вниз по лестнице, Жозетта уже благоразумно сидела за столом, разрумянившаяся и проголодавшаяся.
За день ей выпадал второй момент относительного спокойствия: после работы, перед тем, как возвращался муж, пока дети делали уроки на втором этаже. Здесь она уже давала свободу своей страсти, но не должна была заходить за границы ковра, который приглушал ее прыжки.
Сначала она чувствовала себя неуверенно из-за отсутствия техники, но и думать не могла о том, чтобы купить какие-нибудь книги, поскольку это выдало бы ее секрет. Она кое-как выкручивалась до того благословенного дня, когда ее единственной дочери Мишлине исполнилось шесть лет.
Под предлогом того, что девочка должна уметь танцевать, но не должна учиться невесть чему, она отправилась в город и обошла все танцевальные курсы, которые сумела найти. Она никак не ограничивала свой кругозор: она любила танцы вообще, и поэтому посещала как студии классического балета, так и кружки современных танцев, включая фольклорный и джазовый.
Это была просто феерия!
Поиски растянулись на два субботних дня, которые стали для Жозетты Баконье незабываемыми. Вместе со своей перепуганной насмерть дочерью, жавшейся к ее юбке, она изучала когорты учениц балетной школы в коротких белых пачках, целые потоки тонких, как лианы, танцовщиц в цветных трико. В красном освещении студии танго перед ней плескались платья с воланами, изгибались талии и выпячивались бедра, сверкали жгучие глаза.
Повсюду раздавалась громкая музыка, та необходимая музыка, которой она была лишена, так как, разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы ставить пластинку во время работы, напевать темы или отсчитывать такт вслух.
Она воспользовалась этими посещениями, чтобы запомнить как можно больше новых фигур, запастись целым набором невиданных движений, которые она затем повторяла перед своей плитой.
Для дочери она выбрала курсы классического танца и проводила ее на первый урок. Очень быстро ей пришлось признать, что Мишлина была неповоротливой, и ничто не позволяло угадать в ней будущую звезду парижской Оперы.
К тому же девочке эти занятия скорее не нравились: она смертельно скучала и не понимала, какой интерес может заключаться в подобном растягивании мышц на ногах.
Но она была послушной дочкой и очень старалась.
Жозетта многому выучилась.
Она с таким вниманием всматривалась, она с таким внутренним жаром сопереживала, что уставала от занятий еще больше, чем дочь.
Очень быстро она стала знатоком классического балета. Пока Мишлина мылась под душем и причесывалась, она присутствовала при занятиях старших учениц, которые готовились к гала-выступлению в конце года.
Телевидение также было источником ценной информации. Однако Жозетте приходилось пользоваться им с большой осторожностью. Каждый раз, когда по телевизору показывали балерин, ее муж говорил:
— Посмотри только, как дергаются эти дурехи!
Эту короткую реплику, подражая папе, разумеется, повторяли их сыновья.
Итак, обычно она стояла за диваном, на котором, развалясь, сидели они все: она стояла сзади, чтобы они не могли видеть, как блестят ее глаза, и не упускала из спектакля ни одного мгновения. Так она открыла для себя Бежара, Каролин Карлсон, звезд Большого театра, Хорхе Дона, Майю Плисецкую и Клодетт...
Однажды какая-то балерина выполнила такое удивительное и такое превосходное движение, что она не смогла устоять перед искушением тут же его попробовать. Она как можно незаметнее подпрыгнула и всем своим весом рухнула на пол за диваном. Она плохо рассчитала свой прыжок.
К счастью для нее, семья подумала, что ей стало дурно; ее уложили на софу и обложили лоб холодными компрессами. К несчастью для нее, телевизор выключили.
Ее дочери исполнилось пятнадцать лет. Ее талия стала тоньше, ноги длиннее; она перешла в разряд «старших». Теперь настала ее очередь готовиться к гала-выступлению в конце года.
Жозетта выбилась из сил. С утра до вечера она мысленно повторяла каждую связку, тряслась от одной лишь мысли о выступлении на публике, перед зрителями, переживала, что другие девочки будут не на высоте... За четыре месяца до события она решила не терять ни секунды и своими руками изготовить романтическую балетную пачку. Она трудилась с увлечением. И, поскольку дочери рядом не было, мерила сама.
Возможно, это выступление переубедит ее мужа. Возможно, увидев, как танцует его дочь, он отступит и пересмотрит свою точку зрения, возможно, вскоре в их доме будет звучать музыка и каждый сможет танцевать вволю...
Когда Мишлина приехала на субботнем автобусе, Жозетта бросилась к ней, увлекла ее в свою комнату и, сияя, подарила ей пачку.
Девушка не проявила ни малейшего энтузиазма.
Жозетта страшно огорчилась.
Но вскоре на нее обрушился еще более страшный удар: Мишлина ей спокойно заявила о своем бесповоротном решении не участвовать в гала-выступлении и оставить балет.
Это ее потрясло.
Жозетта тщательно завернула пачку в оберточную бумагу, убрала в шкаф с зеркалом и больше никогда о ней не говорила. Весь уикэнд она сжимала в кармане скомканный платок и часто шмыгала носом.
Нельзя сказать, что она рассердилась на дочь, но ей было обидно: так долго к этому идти и за несколько недель до торжественного финала все бросить...
Она еще долго переживала свое разочарование.
Теперь у нее уже не было никаких оснований присутствовать на занятиях: отныне она танцевала — правда, без прежней страстности — в своих воспоминаниях.
По-настоящему Жозетта воодушевилась лишь в тот день, когда в город, вслед за другими, уехал ее младший сын. Тогда она устроила себе настоящий праздник: передвинула диван и включила музыку. У нее было такое чувство, будто она добилась чего-то очень важного.
Жозетта была у подруги, когда, оступившись, упал со строительных лесов и погиб ее муж. За ней послали, и она тут же — даже не надев плаща — прибежала на стройку.
Страдала она ужасно.
Она никогда бы не поверила, что это и есть смерть. Ей так хотелось остаться со своим супругом наедине, хотя бы на час-два, но у нее не было и минуты. Следовало в деталях продумать организацию похорон, подписать справку у доктора, обмыть и одеть умершего, принести цветы, убрать дом, украсить помещение, где должен стоять гроб, известить всех родственников и — самое главное — целый день принимать ото всех соболезнования, слышать в сотый раз, какое это несчастье и что первыми всегда уходят лучшие... Она утирала слезы, шмыгала носом и возвращалась к своим обязанностям.
Весь день ее неотступно преследовала одна и та же мысль: она корила себя за то, что была небезупречна по отношению к своему супругу. Особенно она винила себя за то, что ничего не сказала ему и хранила в тайне такую важную часть себя самой. Сколько раз она собиралась ему во всем признаться и каждый раз признание откладывала. Она чувствовала, как в ней просыпаются угрызения совести, с которыми ей отныне предстояло жить.
День выдался бурным.
Мишлина и мальчики должны были приехать только на следующее утро.
У Жозетты было столько дел, что она смогла передохнуть лишь после полуночи.
Деревня спала. В тихом и мрачном доме светилась оранжевым светом комната с гробом.
Жозетта застыла на пороге комнаты, наконец-то одна. Немые слезы текли по ее щекам. Она так устала, что уже не чувствовала усталости, зато чувствовала, как в ночном мраке к ней подбираются угрызения совести.
Она долго смотрела на труп, затем на цыпочках подошла к шкафу. Перед зеркалом она разделась до трусов и майки. Затем открыла дверцу и развернула бумажный пакет с балетной пачкой.
Она застегнула ее на талии, стянула на затылке волосы, зажала их расческой и устроила для покойного супруга свое первое торжественное выступление.
