Поль Фурнель - Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы
Покончив с процедурами, она заснула как дитя, сжав кулачки, с легким сердцем и спокойной душой.
Проснувшись часов через пять, она тут же почувствовала, что происходит что-то странное: гипс как будто сжимался. Она добралась до кухни и наспех засыпала новую дозу порошка. В четыре часа пополудни пустила струю из аэрозоля.
Утреннее ощущение вроде бы подтвердилось: гипс сжимался. Ей даже показалось, будто рука распухает и синеет.
Она испугалась.
Натерла еще одну желтую таблетку. Ершик уже не пролезал между гипсом и рукой, да и вязальная спица проникала в щель с большим трудом.
А рука все больше распухала и все больше синела.
Гипс начал мстить.
Клодина смотрела на него и недоумевала. За что он так зло ее наказывает?
Она села в кресло, не сводя с него глаз. А он все сжимался и сжимался.
Она запаниковала.
Не понимая, как это получилось, она выбежала на площадь и закричала:
— На помощь! На помощь! Он душит мне руку!
Как по волшебству, вмиг на площадь высыпала вся деревня.
Вот, значит, что такое гипс, эта огромная бело-серая загогулина, из которой торчит синяя рука. В рассказах мадам Вассерман гипс был более чистым, а рука и вовсе не упоминалась.
От боли и от страха Клодина кружилась на месте. Она сжимала себе шею правой рукой, как будто пыталась тем самым ослабить тиски, сдавливающие левую.
Все подумали, что ее уже не спасти.
На четвертой скорости примчалась «жюва» мэра.
Сначала доктор Дефлер выглядел очень недовольным. Затем рассердился и даже разгневался.
Стиснув зубы, он разрезал гипс маленькой циркулярной пилой и бросил его в урну. Клодина отметила, что от обычной доброжелательности доктора не осталось и следа.
А потом Клодина увидела свою руку, распухшую, посиневшую, увечную; это была ее рука, ее собственная рука с врезавшимися в кожу гипсовыми осколками.
Она бессильно откинулась в глубь кресла, ее нижняя челюсть слегка дрожала.
Доктор сел за свой стол и начал кричать.
— Разумеется, это очень опасно! Вы понимаете, что еще чуть-чуть и вам придется ампутировать руку?! Это же надо! Забить гипс инсектицидами! Зачем? Зачем?
Клодина рассеянно чесала руку, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Она перевела взор на доктора, посмотрела ему прямо в глаза и произнесла:
— А если бы там были блохи?
Уникальный экземпляр
Большой Дом по-настоящему оживал лишь восемь дней в году, на Пасху — в эти дни дама принимала свою последнюю правнучку.
Мадлена, а ее звали Мадленой, была невероятно разумна для своих девяти с половиной лет: каждый год она прибывала, напичканная наставлениями и переполненная готовностью помогать, слушаться, не шуметь, не доводить бабушку, не вынуждать ее бежать впереди собственной палки.
Мадлена любила Большой Дом или, по крайней мере, ту его часть, которую она знала. Пока девочка у нее гостила, дама нанимала Симону на полный рабочий день и требовала накрывать стол в большой столовой, где они обедали и ужинали тет-а-тет. Затем они переходили в розовую гостиную, и Мадлене разрешалось приоткрыть дверь в кабинет прадедушки и заглянуть внутрь. Прадед умер более пятнадцати лет назад, но его кабинет оставался совершенно неизменным: с восточными коврами, огромными кожаными креслами, зелеными абажурами, плотными бархатными шторами и — самое главное — с бесчисленными книгами, расставленными вдоль четырех стен, от пола до потолка.
Мадлена любила книги страстно; она тоже пыталась заставить ими свою комнату и поглощала их столько, сколько родители могли купить, а друзья одолжить.
Эти ежегодные недельные каникулы она использовала для того, чтобы спокойно почитать чуть больше обычного. И, разумеется, больше всего она мечтала о том, чтобы расположиться в кабинете и там вволю начитаться, но у прабабушки на этот счет было другое мнение. Кабинет считался святыней: туда заходили два-три раза в год вытирать пыль, а в остальное время запирали и хранили в том виде, в котором он находился, когда к его владельцу пришла смерть и погрузила его с головой — на этот раз навечно — в третий том «Мыслей» Паскаля издания Леона Бруншвига: перо, сжатое в правой руке, судорожно прочертило последнюю черту на последней карточке.
У прадеда был девиз, который он часто повторял: «Читать — да, но не что угодно и по порядку». Так он перечитал, снабдив своими комментариями на карточках, изрядное количество самых различных книг, в основном это была беллетристика и философия: даже после выхода на пенсию он читал исключительно в кабинете, с пером в руке и карточкой на столе.
И, разумеется, прабабушка переняла систему покойного мужа.
За месяц до прибытия Мадлены она спрашивала в книжном магазине каталог «Розовой библиотеки». Целую неделю она выбирала, отбирала и отмечала названия, после чего отправленная за покупками Симона привозила не меньше дюжины книг.
Дама все их прочитывала, классифицировала, пытаясь согласовать то, что считала новым, и то, что полагала старым, — например, Инайда Блайтона и графиню де Сегюр, Жоржа Шоле и Андерсена, — затем складывала в большую стопку в гостиной и решительно ждала правнучку.
Мадлену ожидала двойная пытка: запрет переступать порог большого кабинета и стопка ожидающих ее книг. Ведь, чтобы получить право на прочтение какой-либо книги, ей надлежало закончить чтение предыдущей, да еще и обсудить ее с прабабушкой! Обычно с утра она прочитывала одну книгу и рассказывала о ней за чашкой утреннего кофе; во время послеобеденной сиесты она прочитывала другую и рассказывала о ней за чашкой вечерней травяной настойки и, наконец, уже в кровати, тайком, она принималась за книгу, предназначенную на следующее утро. Это была настоящая пытка. А ей хотелось рыться в книгах, ей хотелось начинать одну и пробегать ее как можно быстрее, зная, что за ней ждут своей очереди тысячи других. Она мечтала листать наугад, прерываться и снова вчитываться, увлекаться и погружаться в описываемую историю так, чтобы было невозможно от нее оторваться. Она не сомневалась, что такое чтение вряд ли поможет ей узнать, как история заканчивается.
Она мечтала о правильно расставленных, прижавшихся друг к другу книгах, о маленьких брошюрах, приникших к большим фолиантам. Ей хотелось их выбирать за нежную шероховатость переплета, чарующие названия, глубокую таинственность сотен страниц без картинок, головокружение от чтения ради чтения, без остановок, без перерывов. А запах, который она чувствовала, просовывая голову в проем приоткрытой двери, запах, что распространялся по кабинету и распускался настоящим букетом, едва открывалась старая книга! А тяжелые, слегка пожелтевшие по краям страницы, которые так легко переворачивались! А истории: эти чудеса, этот мир населенный взрослыми персонажами, взрослыми заботами, взрослыми страстями, мир, о котором взрослые рассказывают взрослым, настоящие драмы, настоящие бандиты, настоящие поцелуи! Разумеется, она уже многое знала о мире взрослых, но он ей казался таким увлекательным, что она хотела знать о нем еще больше.
А прабабушка, видите ли, ей выдает «Розовую библиотеку» в час по чайной ложке!
— Потерпи, — слышала она постоянно.
— Ты слишком мала.
— Ты в этом ничего не поймешь.
— Тебе будет скучно.
Скучно!
— Это отобьет у тебя охоту читать.
Отобьет охоту читать!? Охоту читать скорее отобьют тявканье Дагобера и приступы гнева Клод, двух ее любимцев из «Клуба Пятерых»; хотя гнев Клод чем-то напоминал гнев взрослых.
А ведь она уже знала так много! Она сама догадалась, что графиню де Сегюр били по попе палкой не шутки ради и что мсье Дорсель хранил один секрет...
Всю неделю она была паинькой. Она стискивала зубы, проглатывала «Розовую Библиотеку» по порядку, обсуждала ее с прабабушкой как можно рассудительнее и осмысленнее.
Зачастую она даже специально не рассказывала о том, что ей нравилось в книге. Например, она никогда не пересказывала полдники «Клуба Пятерых» из опасения показаться чересчур наивной и отдалить тот день, когда ее допустят до кабинета. Часто она напротив признавала правоту родителей, отчитывающих своих детей, правоту полицейских, преследующих бандитов, и старалась в своих суждениях выглядеть как можно взрослее. Нередко она судила Клод строже, чем ей бы хотелось: она вслух укоряла героиню за независимость, уверенность и «мальчишечий» характер, хотя втайне ими восхищалась.
Прабабушка часто говорила ей с улыбкой:
— Мадлена, до чего же ты рассудительна!
А та еще и добавляла рассудительности, лишь бы доставить ей удовольствие.
Накануне отъезда Мадлены, к ночи, разразилась ужасная гроза. Большой Дом весь гудел и трещал. На последнем этаже стучали по стене оконные ставни. Мадлена проснулась от особенно раскатистого грома: она тщетно ждала, когда вернется сон, долго ворочалась в постели и, в конце концов, отчаялась заснуть. Как и у ее друзей из «Клуба Пятерых», на всякий случай, у нее под подушкой всегда лежал фонарик. Она встала, надела шлепанцы и халат и, взяв подмышку книгу, тихонько вышла в коридор. В комнате прабабушки было темно и тихо.
