Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
— Ничего себе. Взять и забыть друга. Разве можно просто так забыть друга, а? Может быть, ты просто не решался рассказать о ней? — Сильная боль в животе, Андреа почти задыхается.
— Пожалуйста, успокойся. Просто было так много всего… Почему бы я не решался рассказать о ней?
Значит, все-таки было, все-таки было, все-таки, черт побери…
— Потому что между вами что-то произошло. У вас что-то было?
— Нет, Андреа.
— Но она твой друг?
— Мне очень нравилось говорить с ней, вот и все.
— Вот как. И все? Ты точно ничего не забыл? Вы даже не прикасались друг к другу?
— Мы обнимались.
Господибожемой, ну что он еще ЗАБЫЛ рассказать?
— Вот как, а еще?
— Что — еще?
— Еще, кроме того, что вы обнимались. Если уж ты забыл это, то, наверное, забыл и кое-что другое. Ты, похоже, не просыхал!
— Прекрати. Я же сказал, что ничего не было. — Снова подергивания в лице, его нервное «я», которое хочет исчезнуть.
— Может быть, ты что-то нарочно забыл?
— АНДРЕА! — Он снова смотрит на нее, вид у него оскорбленный, как будто оскорбили его.
— Я просто не понимаю, как можно ЗАБЫТЬ такую важную вещь.
— Это не было такой важной вещью, мы всего-навсего обнялись. — Он говорит сердито, и вот уже нет пути назад.
— Когда? Когда вы обнялись?
— Перед самым отъездом, кажется. — Теперь в его голосе слышится усталость.
— Кажется? То есть ты не уверен?
— Оооооо, Бооооже… — Она его совершенно измучила.
— То есть вы общались? И она очень расстроилась, что ты уехал, ведь так, Каспер?
— Андреа, пожалуйста, перестань! — Он вот-вот уйдет. Но Андреа уже ничего не слышит. Она видит: перед глазами мелькает образ за образом, а потом вдруг презрительный смех: конечно же, это проклятая Ирена смеется над Андреа! Ирена, которая варит колдовское зелье, чтобы отнять у нее Каспера.
Остался еще один очень неприятный вопрос:
— Она в тебя влюбилась?
— Не знаю, — тяжкий вздох. — Не думаю.
Почему — не думаю? Почему нельзя ответить четко и ясно хотя бы на один вопрос? На вопрос «А»: «Нет». На вопрос «Б»: «Ирена — чертова ведьма». На вопрос «В»: «Я считаю, что ей не место в нашей жизни». И вот Ирену ведут к кирпичной стене, ее черные волосы развеваются по ветру. Какая же она страшная: нос крючком, бородавки, желтые когти тянутся к Касперу. Выстрел в лоб. Ирена падает на гравий. Народ (то есть Андреа) ликует.
Ну и самый последний, самый-самый тяжелый вопрос:
— Вы и дальше будете общаться?
— Да, пожалуй, будем.
Она встает с дивана, выключает телевизор. «Давай, Рики, давай!» Сколько же в этом проклятом мире проблем, куда же от них деться? Две таблетки и в спальню — туда наконец-то пробралось солнце, поднявшись над крышами домов. Андреа закрывает за собой дверь, но он все равно понимает, что она плачет. Понимает, как больно, когда кто-то вторгается в твою жизнь и переворачивает ее с ног на голову.
* * *Это воспоминания Каспера, которые Андреа украла. Красное небо и море, пирс, уходящий в бесконечность. Она видит две спины, две головы, тесно прижавшиеся друг к другу, тела — тайны. Они не знают, что Андреа их видит — на самом конце пирса, в тишине ночи. Это их ночь. Их тишина. Самое тяжкое воспоминание Андреа.
Каспер и Ирена. Ирена и Каспер.
Она записывает их имена парой. Они созвучны, как мясной соус и спагетти. Как пюре и сосиски.
Он больше не нужен Андреа. Он спит, потасканный и пьяный. В нем живо воспоминание об Ирене — ничего не поделаешь, но как противно! Она представляет себе, как он утыкается носом в волосы Ирены (такие благоухающие, блестящие), а та кладет руки ему на спину. Какая-то печаль. Наверное, большая печаль. Вопль из горла, из самого нутра: «НЕТ! Тебе нельзя ехать!»
«Но я должен».
«Нельзя, нельзя, я не хочу, не уезжай, пожалуйста!»
«Я должен ехать, меня ждет жена, я обязан вернуться!»
«А как же твои желания?»
«А желания я спрячу на самое дно. Надо уметь чем-то жертвовать».
«Но почему?»
Он просто уезжает, так и не дав ответа. По-прежнему чувствуя ее запах — даже сейчас, во сне.
Но сцена на пирсе — самая тяжкая.
Ничего не происходит. Они просто сидят. Рядом. Делятся друг с другом своими секретами — и даже если бы они заметили Андреа, то лишь рассмеялись бы, шаловливо толкая друг друга: никакого молчаливого участия. Пряди волос на лбу Ирены. Рука Каспера убирает их, чтобы смотреть ей в глаза.
«Она мой хороший друг. Я люблю тебя».
«Ты моя жена. А она пусть просто останется со мной».
Почему? Почему — вот вопрос на все ответы. А ответов нет. Таких, какими они должны быть: постижимые, непоколебимо истинные.
* * *Когда звонит телефон, она слышит по голосу Каспера, что это Ирена. С Иреной его голос становится мягким, обволакивающим: такой нежный, такой подкупающий, — и Андреа пытается понять, где же настоящий Каспер: тот, что остается с ней, или тот, что достается Ирене. Что из этого — он? Когда он бывает самим собой? Андреа никогда не слышала, чтобы он говорил с ней так, как сейчас, обращаясь к Ирене. Это ужасно! Андреа и гонит прочь, и жадно вбирает в себя этот голос, эти тайны. Они как редкие бабочки: можно поймать руками, воткнуть в тельце иголку, подписать… но у нее не получается. Андреа слышит не все! Она кричит и хлопает дверями, кричит и хлопает, пока Каспер не прекращает мурлыкать. Он кладет трубку, но легче не становится. Он разочарованно смотрит на нее, а она — сплошное больное тело, слишком большое: ему не хватает места! Больное от черноты, от нечистот.
— Ну и?.. Как дела у Ирены?
— Не очень, — произносит он, отвернувшись, каким-то баюкающим слащавым голосом: сразу видно, что ему промыли мозги. — Ирене нелегко, — говорит он и смотрит в сторону, вдаль: он где-то далеко. КАК БУДТО АНДРЕА ЛЕГКО! Он рассказывает. Он что-то рассказывает, что-то безумное. Что Ирену изнасиловали — это же ужасно, Андреа становится стыдно, что она… Но потом он добавляет, что парень, который это сделал, — приятель Ирены, что она не может заявить на него в полицию, потому что вообще-то он неплохой человек.
— Ты что, не понимаешь, что это полный идиотизм? — шипит она в ответ, а Каспер все еще держит в руках белый телефон (из спальни), как будто Ирена по-прежнему там, как будто он обнимает ее.
Но он не замечает никакого идиотизма в словах Ирены. Никогда нельзя знать наверняка, что другие люди чувствуют в глубине души, считает он. Какие ужасы стоят у них перед глазами.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ее не знаешь.
— А ты знаешь?
— Она мой друг.
Проклятые бредни, проклятая девка! Андреа ничего не понимает, внутри одна мантра, пароль: «Лишь бы ее не было». Она застряла: ни туда, ни сюда, она ходит по кругу. Крутись, Андреа! Но Андреа не хочет. Она отказывается принимать этого нового человека, который вдруг поселился внутри у Каспера. Ее Каспера.
* * *Андреа на кухне: ждет, когда Каспер положит трубку; они говорят уже целый час, и Андреа больше не в силах подслушивать, пытаться понять слова, обращенные не к ней. Она зажимает уши, закрывает глаза, видит перед собой Карла с собранными чемоданами на пороге. Видит, как Лувиса лежит на постели, уткнувшись в подушку. В те времена ее лица было так мало: только розовые губы и голубые тени для век. И еще спина и руки — собрать и вымыть посуду, принести сумки из магазина.
Андреа видит себя в будущем: жена моряка с длинными руками, широкой спиной, горестным взглядом. Каспер в дальних странах, вечно в пути. Скрипичные пальцы ищут новых приключений.
Сцена на пирсе — это не ее воспоминание. Внезапно появляется Ирена. Ирена — цвет его мыслей, как музыка, как путешествия, а Андреа — что-то серое и мрачное, она ковыряет его счастье острыми пальцами.
Неужели ты хочешь лишить его этого? Что же ты за похититель счастья? Андреа знала, что эта мысль возникнет. Ей нечего ответить. Только стыд и самобичевание. Страх и мысли о шоколаде. Ее злобные глаза, злобные уши все перевирают, злобный нос вынюхивает улики на одежде Каспера.
Черные ботинки — I
(1979)
Внизу, где стоит обувь, не хватает пары черных ботинок.
— Лувиса! — кричит Андреа. — Где Карл?
— Карл в Италии.
Голос у Лувисы странный.
— Долго он там будет? — кричит Андреа.
Вопрос остается без ответа.
Два месяца — это много, если ты чего-то ждешь. Если ждешь того, кто, возможно, никогда не вернется домой.
* * *Теперь черные ботинки стоят внизу. Но все еще на коврике у двери, а не под батареей, среди остальных.
Они грязные. Раньше такого не было. Андреа надо спать, но она слышит голоса, слышит плач. Крадется на цыпочках, чтобы не спугнуть. В кухне два входа. Две двери. Обе закрыты. Но Андреа слышит, у какой двери Лувиса, и выбирает прямой путь. Теперь Лувиса плачет навзрыд. Андреа осторожно открывает дверь. На нее смотрит красными заплаканными глазами Лувиса, которая мгновение назад сидела, уткнувшись лицом в колени. Всхлипывания. Андреа не узнает это лицо.
