Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Внезапно на часах без четверти, и он — будто не знал, будто не высчитывал время на дорогу до вокзала! — смотрит на часы и восклицает: «Ой!» И так же внезапно — поцелуй на прощание, и его ботинки бесследно исчезают. И никаких доказательств того, что он только что был здесь, кроме слишком приятного аромата лосьона после бритья.
Все было спланировано заранее: время и место. Поздно что-то менять, Андреа, какой бы ни был у тебя страдальческий вид.
На часах почти два, без одной минуты, и пусть он говорит, что любит Андреа, а не Ирену! Она же знает, она понимает…
— Может быть, я вернусь поздно, — говорит он, и ей хочется, чтобы Ирена была невыносимо скучной. Чтобы он вернулся домой и больше никогда не захотел с ней встречаться. Чтобы оказалось, что в Эстонии он все видел не так, опьяненный и одурманенный.
Но Андреа знает, что так не случится, что все было иначе.
— Ирена? Да, она приятная… Красивая? Нет, не сказал бы, но в ней есть что-то… особенное. Не могу объяснить.
Между ними какая-то тайна. Они познакомились на гастролях, Андреа с ними не было. Они говорят по телефону, и Каспер смеется. Эхо его смеха. Такая редкость. Диковинная птица, которую дано слышать только Ирене. Он и сейчас смеется этим смехом: они сидят в летнем кафе «Думбрун», близко-близко, сдвинув чашки. Может быть, касаются друг друга. Может быть, в эту минуту он краснеет.
Суббота тянется бесконечно. Андреа решает, что завтра снова поедет в Столицу, и как бы Каспер ни просился, его она с собой не возьмет. Он звонит из «О’Коннорс», и Андреа отвечает, что у нее все хорошо. Она говорит, что у нее есть занятия поинтереснее, чем думать о них. Затем, не в силах слышать смех на заднем плане, звон бокалов и вилок, сообщает, что ей пора. «У меня важные дела, понимаешь? Жду интересного звонка. Собираюсь в магазин за продуктами, но буду не объедаться, а НАСЛАЖДАТЬСЯ. Понимаешь, Каспер, я жду того, чего нет, и потому у меня нет времени ждать тебя».
Андреа убивает его голос. И Ирену убивает — гр-р-р! — мысленно.
Он приходит домой, и, конечно же, ничего не произошло: «Мы ведь просто друзья». Смени пластинку! Скажи что-нибудь другое, скажи правду!
— Ты ведь знаешь, что тебе не о чем беспокоиться. — Он целует ее в лоб. — Какая же ты глупая, Андреа.
Но глупая Андреа все равно беспокоится. Выспрашивает, задает слишком много вопросов, пока Каспер не отпускает ее руку со вздохом, не перестает гладить по щеке. Отворачивается со странным выражением лица.
— Прости, Каспер.
— Ничего, — говорит он пустым, ровным голосом, не глядя на нее.
— Я… я не имела в виду ничего плохого!
— Я же сказал, все в порядке.
Затем упорная борьба с комком в горле, который — наконец-то! — взрывается, и уж тогда с Андреа не управиться.
Марка зубной пасты
Лето вовсе не короткое, дождя нет. Неподалеку раздается сигнальная мелодия машины с мороженым. У Андреа нет аппетита. Она стоит за желтой занавеской, ждет скрипучего велосипеда. Совершенно особенного велосипеда Каспера. Синего с широкими шинами. И пока она ждет, лета остается все меньше.
Она испекла хлеб. Запах фенхеля наполнил квартиру, смешиваясь с запахом свежевыстиранного белья и лимонного «Аякса». В спальне по всему полу разбросаны листы бумаги. Черные буквы образуют бессвязный узор. Стоя у окна, Андреа не может различить ни единого слова, но чувствует мимолетную радость: это ее слова! И тут же пугается: а вдруг их никто никогда не прочитает? Вдруг они навсегда останутся непрочитанными словами, которые можно раздавить, шагая по комнате? Какой смысл в словах, которые не видно и не слышно? В ожидании уходит время. Пока желтая занавеска скрывает Андреа, никто ее не увидит.
На секретере лежит список дел, которыми надо заняться. Большие витиеватые буквы. Андреа вычеркивает то, что ей делать не хочется, — и вот ничего не остается. Андреа за занавеской хочется (новый список):
1) дом у моря;
2) уборщицу;
3) зубную пасту, после которой не тянет на сладкое;
4) платье, которое радует всех своим цветом;
5) вечеринку, которая удастся, как бы Андреа ни выглядела;
6) тело, собственное, которое никогда не растолстеет;
7) поездку в «Дисней Уорлд»;
8) Карла с кольцами дыма;
9) голос позвонче и слова почетче;
10) Каспера, который никогда ее не разлюбит.
Кстати, а где Каспер? В каком-то ресторане, с каким-то другом. Сказал, что старый школьный приятель — но почему бы ему не встретиться тайком с Иреной? Даже не тайком. Конечно, если бы Андреа вдруг вышла из дома, села бы невзначай на велосипед и совершенно случайно поехала в город, по дороге заглядывая во все пабы, а там обнаружила Каспера, грызущего орешки с чилийским перцем в компании Ирены, то его возмущение было бы вполне обосновано: «Как можно требовать от меня честности, если ты со своей паранойей уже и шпионить начала?»
«Но вы же здесь сидите, я имею право… ты же сказал…»
«Но я ведь не могу говорить правду, пойми, когда ты так поступаешь!»
«Что? Я не понимаю!»
«Нет, ты ничего не понимаешь, что бы я ни говорил. Я говорю тебе: „Я тебя люблю“, но ты даже этих простых слов не можешь понять!»
И ей пришлось бы — ноги заставили бы ее — идти домой. И по возвращении она, несомненно, приняла бы пару таблеток, чтобы овладеть ситуацией и не стать совсем несносной, как только он вернется — далеко за полночь, со вкусом чилийского перца на языке.
«Вообще-то следовало бы побольше двигаться, — думает Андреа, — есть побольше моркови, пересадить цветы, отправить кому-нибудь открытку. Позвонить Янне, Каролине, дорисовать картину, собрать с пола бумаги, вычистить кастрюли, купить лекарство для желудка». Но она запуталась в желтой занавеске, и теперь ей придется стоять здесь, окутанной желтой тканью, пока не вернется Каспер и не разрежет материю, выпустив Андреа на свободу. Она к тому времени проголодается и ослабеет, хлеб в горящей печке почернеет, и он бросится тушить (но сначала освободит Андреа!), он скажет: «Моя бедная, любимая!» — и отнесет ее на кровать, и станет целовать ее больные ступни. Может быть, они даже займутся любовью, не закрывая балконную дверь, чтобы все было слышно соседям.
Звяканье велосипедной цепи, Андреа закрывает глаза в надежде. Потом слегка наклоняется вперед и видит самого обычного папу с портфелем под мышкой. Он машет рукой, она машет в ответ, хотя совершенно ясно, что он машет не ей! Он, разумеется, машет самой обычной маме и самой обычной дочке этажом ниже.
Недавно звонила Лувиса. Она спросила, в достаточном ли количестве Андреа принимает витамины. Обычный мамин вопрос. Андреа не может придумать обычного папиного вопроса. Она совершенно самостоятельно выпутывается и идет на кухню: открывает холодильник, наверное, пятый раз за последний час. Масло и жирный сыр для Каспера. Легкий сыр и обезжиренное молоко для Андреа. И еще морковь. Моркови ей не хочется. Никогда не хочется моркови. Открывает буфет и берет горсть мюсли. Если почистить зубы, сладкого хочется не так сильно. Об этом писали в одной газете, но не указали марку зубной пасты. Марка зубной пасты. Андреа пробовала разные, но ей все равно хочется шоколада. Хочется таблеток, но не хочется их хотеть.
Когда Каспер уехал, Андреа купила в магазине большой красный цветок. Красивый красный цветок — она не знает, как он называется. Она хочет полюбить быть дома наедине с собой. С собой в повседневности. Повседневность: все дни. Означает ли это, что все дни похожи друг на друга? Каждый день — повторение предыдущего.
В коттедже повседневностью было мытье посуды, хлопья на завтрак, Лувиса на кухне, Карл на розовом диване после работы, Лувиса с пылесосом, огибающим ноги на полу. Или — пустота на диване и открытка из Дальних Стран на кухонном столе — слова, почти невидимые в обилии еды. Подъем рано утром, Лувиса с вечера красиво накрывает стол для Андреа и Лины-Саги — сиреневые подтарельники, розовые ложки, салфетки в тон. От всего этого становится тепло в животе и хочется как можно дольше сидеть за столом — пусть завтрак никогда не кончается! Иногда на столе вообще ничего нет, он совершенно пуст: красиво накрыть для себя самой не получается, в теле возникает не приятное тепло, а какое-то отчаяние. Тарелка, ложка, стакан — не хочется. Совсем не хочется есть. Потом длинные школьные коридоры: рыжие кирпичные стены, твердые блестящие шкафы — иди и читай, что они написали на этот раз. Не хочется приближаться, не хочется видеть свой собственный бледно-желтый шкаф, а на нем — мерзкие слова. Но в конце концов приходится дрожащими руками вставлять ключ в замок, слыша хихиканье за спиной.
Андреа почти всегда подходит к шкафам первой, чтобы не открывать свой под чужими взглядами, а может быть, даже успеть стереть или смыть, пока никто не пришел. С другой стороны, вовсе не хочется сидеть потом и ждать, поэтому она идет в туалет, а если прийти совсем рано, то не будет даже подножек. «Ну и уродина! Ну ты и тошнотная, Андреа!» А потом — одна за парту, стирательная резинка в затылок, приглушенное хихиканье — и тишина.
