Марлена де Блази - Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

Из банка мы отправились на пристань. Теперь мы чаще всего обедали дома, Фернандо, прогулявшись после работы, стремился к домашнему уюту. У него болели ноги, уставали глаза, он ненавидел жару, холод, ветер и вообще все, что могли предложить небеса, он начинал третью пачку сигарет, а я снова влюблялась в него, счастливая оттого, что войны этого дня для него закончились. Он часто ругал банк, хотя был предан работе всей душой. Защищая банк от коммунистической агрессии, его хозяева могли залезть в деньги вкладчиков или просто прикарманить прибыль в конце месяца. Фернандо весь день работал с людьми, в чьем дыхании отчетливо чувствовался запах «Апероля», но совесть была неспокойна. Кроме одной или двух старых графинь, чьи счета он вел около четверти века, основные его клиенты — еле-еле сводящие концы с концами торговцы из соседей. Он волновался за них, отодвигал сроки платежей, чтобы не пустить волков в мягких фетровых шляпах и кашемировых пальто в двери их домов. Он больше заботился о людях, чем о развитии собственно банка. В те дни, когда началась наша совместная жизнь, работа его обескровливала. Он жаловался, что хочет реставрировать мебель и учиться играть на рояле, жить где-нибудь в деревне и возделывать сад. Он начал мечтать. Господи, как будто медведь с глазами цвета черники вдруг почувствовал силу и вышел из спячки навстречу весеннему свету! Так и Фернандо планировал собственное Рисорджименто.

Возвращаясь домой, мы всегда сидели на палубе, вне зависимости от погоды и количества народа. Утомленный пустотой жизни, мой Чонси Гарднер улыбался, задумчиво глядя сквозь воду, но не забывал пару раз обернуться, чтобы убедиться, что я еще здесь. Он мог рассказать какую-нибудь смешную историю насчет коллег или, гораздо чаще, насчет начальства. Прижав меня резким движением к себе, он целовал мою шею под узлом волос.

В тот вечер он поздоровался и представил мне немолодого человека, синьора Массимилиано. Глаза синьора были не по возрасту ясными, он долго не выпускал мою руку и внимательно смотрел, прежде чем поклониться и медленно пройти на выход. Фернандо рассказал, что этот человек был другом его отца, и когда мой герой был еще мальчиком, Массимилиано брал его на рыбалку на Рива Сетте Мартири, где ловили мелких рыбешек, которых только венецианцы считают пригодными для жарения и еды. Фернандо прибавил, что когда ему было десять или одиннадцать лет, он прогуливал школу, играя на бильярде в Кастелло. Массимилиано встретил его там однажды и поинтересовался, на какой девушке он предпочел бы жениться: на той, которой нравятся мальчики, шлепающие по лужам, или на той, которая предпочитает читавших Данте. Фернандо спросил, почему он не может жениться на девушке, которая любит шлепающих по лужам и читавших Данте мальчиков, а Массимилиано сообщил, что подобное сочетание невозможно и следует, конечно, предпочесть девушек, которым Данте дороже.

— А вот обратит ли на тебя внимание такая девушка?

Фернандо очень проникся, слова попали в цель, как метко брошенные камни, и он читал Данте и в тот день, и днем позже, ожидая, когда появится заветная девушка.

— Как странно, — произнес он задумчиво, — иногда бывает, что беседа или событие остаются с нами, в то время как многое другое, казавшееся важным, тает быстрее апрельского снега.

Я согласилась.

Мой черед. Я рассказываю историю о женщине, которая пошла на Бродвей посмотреть «Человека из Ламанчи», затем прогулялась после театра вниз до Челси, вернулась в квартиру, где спал ее муж, и упаковала все, что хотела бы сохранить.

— Она сказала мне, что легла в постель и несколько часов проспала, а утром, уже из аэропорта, позвонила боссу, чтобы сказать «до свидания». Она улетела в Париж, чтобы подумать, и до сих пор там — думает. Но ей хорошо, она ни о чем не жалеет.

Теперь Фернандо.

— Я был знаком с мужчиной, который мечтал изменить жене в течение всего их долгого брака, потому что Мадонна явилась ему ночью накануне свадьбы и обещала отпустить грех. Через сорок лет он тихо ушел из дома в никуда. Он искренне полагал, что разрыв обетов пойдет на пользу сыновьям.

Моя очередь.

— Я знала женщину, которая была совершенно раздавлена жизнью с постоянно флиртующим мужем, и когда доктор советовал ей оставить мужа, угрожая в противном случае ранней смертью, она сказала: «О чем вы говорите? Мы вместе почти тридцать лет!». Врач спросил ее: «И как вы проведете тридцать первый год? Снова будете мучаться в страхе и апатии, пытаться обуздать гнев? При большом запасе жизненных сил время — единственное, что остается человеку, одаренному воображением».

Его очередь.

— Я знал мужчину, который говорил: «Некоторые люди зреют, некоторые гниют. Мы иногда растем, но никогда не меняемся. Не способны. Никто не может. Все мы постоянны. Не существует души, которая могла бы сделать другую душу непостоянной, даже свою собственную».

Я возразила:

— Я знала человека, который сидел со своей недавней, но уже отдельно проживающей женой в баре недалеко от центра Линкольна и над тарелкой жареных цуккини пытался выяснить, была ли она влюблена в него, на что она сказала: «Не могу вспомнить. Возможно, была, но точно не помню».

Мой герой посмотрел на меня сердито и словно выстрелил:

— Я знал женщину, которая утверждала, что только в три часа утра можно осознать меру вещей. Она говорила, если вы любите себя в три часа утра, если кто-то находится в вашей постели, тогда вы любите его, по крайней мере, так, как любите себя в три часа утра, и если ваше сердце тихо стучит в груди, несмотря ни на мысли, ни на возможное присутствие другого человека в комнате, это, наверное, означает, что все в порядке. Самый тяжелый миг, когда лжешь себе в три часа утра.

Мы играли в «я знал женщину, я знала мужчину» по вечерам, возвращаясь домой, и игра, казалось, изгоняла из Фернандо банкира. Вернувшись домой, освежившись купанием, а также мартини и ужином Пруфрока, он вспоминал, что умеет смеяться.

Однажды осенним субботним утром Фернандо распекал меня за то, что я использовала фамильярную форму «ты» в разговоре с синьором, которому он меня представил на палубе кораблика. Этому человеку было около шестидесяти пяти — мужественный, вежливый, в фуляре и шелковом костюме. Какое-то напряжение определенно чувствовалось между ними. Неужели я совершила грубую ошибку? Пока мы шли через Венецию, молчание висело между нами, расстраивая обоих. Я была озадачена тем, что «ты» вместо Lei, «вы», могло так его опечалить. Это такое потрясающее чувство собственного достоинства? В конце концов, когда мы уже сидели друг напротив друга у «Флориана», он начал разговаривать со мной. Мой герой рассказывал мне историю мужчины с кораблика. Он доктор, у которого практика на Лидо так давно, сколько Фернандо помнит себя. Мать была его любовницей. Это был длительный союз, в котором он задыхался с детских лет. И не только он, но и его отец и брат Уго. Это никогда не обсуждалось, но тихо уничтожало. История вызвала скандал из-за продолжительности измены. Его отец замкнулся в себе, погруженный в длительную болезнь, и в течение многих лет умирал от проблем с сердцем, равно связанных с телом и душой.

— Ты все еще горюешь по нему, — сказала я.

— Не все еще, — поправил он быстро. — Я горюю по нему, потому что теперь могу горевать, леди в длинном белом пальто напрочь изменила мою жизнь. Мне, конечно, неприятно встречаться с Онофрио, да еще ты обратилась к нему на «ты». Но я сожалею о моем отце. Я сожалею, что он ушел в длинную черную ночь молча, оскорбленным. Он оставил мне свой свет. Моя очередь стать тихим, задыхающимся от гнева, и мне ничего не было нужно. Я стал следующим поколением, следующим добровольным наследником старых невзгод. Конечно, я другой, но должен был унаследовать родовые черты, стать таким же, как мой отец, затаившийся в пространстве собственной жизни, как посетитель, опасающийся больше всего, что его потревожат, обидят, к тому же живущий под страхом смерти. Но еще до смерти отца умер брат…

Очень давно покинувший Лидо и свою пропащую семью, Уго был дипломатом на государственной службе в Европейском парламенте в Люксембурге. Ему было сорок, когда он умер от сердечного приступа.

— Его смерть отдается эхом в моей груди, — рассказывал Фернандо. — Только раз мы говорили с Уго о нашем доме: однажды ночью, когда ему было пятнадцать, а мне двенадцать. Мы были одни в комнате, лежали на кроватях в темноте и курили. Я спросил, правда ли это, и он ответил «да». С тех пор я ни с кем об этом не говорил.

— Расскажи мне об Уго, — попросила я. — Какой он был?

— Он был похож на тебя. Неугомонный, очарованный, он жил на острие мгновения. Он мог прожить целую жизнь за час. Все, что случалось с ним, было приключением. Я бы пошел куда угодно, чтобы встретиться с ним, когда он возвращался на несколько дней. Он привез двухместный автомобиль «Морган» с опускающимся верхом, опускал даже зимой и тогда надевал длинный белый шарф. Он хранил шампанское в сапоге, а в красном бархатном чехле два фужера от «Баккара». В день, когда у нас было первое свидание и мы отошли от причала, этот бокал из маленькой бархатной сумочки и серебряная фляжка с коньяком перевернули мое сердце.