Марлена де Блази - Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
После того как все было сделано, я отрезала себе кусок пудинга и села между моим продавцом рыбы и Роберто, заметила Донато, капитана налоговой службы с хорошим аппетитом, который о чем-то договаривался с гитаристами, кивая головой в мою сторону. Руджеро попросил внимания, и в зале стало тихо. Медленно, пренебрегая ревностью и завистью, в ритме гитар и не особенно спрашивая разрешения, Донато подошел, поднял меня, красную от газовой плиты и пахнущую шоколадом, поцеловал руку и увлек в танго между столами. По своей доброте Миша преподал мне уроки танго как подарок много лет назад. Потом были вечера по вторникам с синьорой Кармелой под аккомпанемент компьютерного чуда от IBM. Медленное плавное скольжение, внезапный взрывной поворот. («Сдерживайте, сдерживайте свои страсти, — предостерегала синьора Кармела. — Крутой изгиб, шея вытянута, выше подбородок, выше, выше, глаза смотрят прямо, взгляд немигающий, с поволокой».) Я никогда не танцевала танго где-либо, кроме гимнастического зала средней школы в Покипси. Теперь я плавно скольжу и разворачиваюсь, в руках обаятельного плута, государственного чиновника, который прекрасно двигался и еще лучше выглядел в тесных серых форменных брюках. Я бы предпочла быть одетой во что-нибудь красное и обтягивающее, и чтобы волосы пахли розами, а не жареным луком, и мне кажется, что я недостаточно «поволакиваю». Донато «тлеет» несколько больше, чем следовало, а венецианцы уже на ногах и аплодируют. Фернандо дал понять, что пора уходить.
Пока гости глубоко погрузились в бокалы, мы тихо пожелали Руджеро спокойной ночи и направились к берегу. Мы выходили через бар и увидели группу пожилых гостей, собравшихся вокруг громадного чана с горячим помадным пудингом и выскабливающих его дочиста чайными ложками, облизывая пальцы на манер американских мальчишек. Мы слышали, как один из них сказал:
— Ma l’ha fatto l’americana? Davvero? Ma come si chiama questo dolce? Правда, американка это приготовила? И как называется этот десерт?
Глава 10
Я ЗНАЛ ЖЕНЩИНУ, Я ЗНАЛА МУЖЧИНУ
Но нельзя ежедневно давать приемы. Однажды утром я лежала лицом вниз на нашей фантастической кровати, драпированной тканью цвета охры, под кружевным балдахином и плакала. Что со мной происходило? Фернандо считал, что всему виной низкое кровяное давление. Он думал, что надо обратиться к врачу, и все будет хорошо, я же так не считала. Я понимала, что профессиональный уровень не отмечается ни в каких списках. Нужно знать хотя бы имя доктора, чтобы найти его номер. Я растеряна. Я обратилась в туристический офис, и сотрудники уверили меня, что в Венеции всего один англоговорящий доктор — аллерголог. Меня заверили, что он симпатичный. Я приняла их слова на веру и отправилась в офис на Сан-Маурицио. Маленький, усталый, куривший сигарету за сигаретой врач расспрашивал меня из бархатных глубин кушетки наполеоновского периода, установленной как можно дальше от деревянного стула с прямой спинкой, который был мне предложен в комнате-пещере.
— У вас нормальная сексуальная жизнь?
Я задумалась. Он что, намекает, что у меня аллергия на секс?
— Для меня нормальная, — сообщила я.
После паузы, поскольку экономка должна была обсудить с ним меню ланча, он подошел, пощупал пульс и сказал:
— Э-э-э, причина в том, что вы пугливы, cara mia.
Я до сих пор надеюсь, что он имел в виду: «Э-э-э, причина в том, что вы напуганы, моя дорогая». Я осведомилась о гонораре, и он выглядел шокированным, что я запятнала наш тет-а-тет разговором о деньгах. Через несколько месяцев пришел счет на 350 тысяч лир, около 175 долларов, очень солидный гонорар, специально для богатых американок.
Я начала замечать американских туристов. Они выглядели лучше остальных, для меня носовой тембр их голосов был как рефлекс по Павлову. Меня тянуло к ним, но никто из них не мог быть частью моего венецианского окружения, а я жаждала общения. Сидя в кафе или стоя в очереди на вход в галерею, я изобретала способы знакомства. Это было несложно, они охотно шли на контакт, расспрашивая, давно ли я в Венеции и куда поеду дальше, естественно, предполагая, что я такой же путешественник, как и они. Когда я сообщала, что живу здесь и скоро выйду замуж за итальянца, атмосфера менялась. Богатый друг однажды объяснил мне, что как только дама обнаруживает, сколь высока ее ценность, какое положение она занимает, она сначала говорит о своем «портфолио» и только потом вспоминает, что она «женщина». Когда я рассказывала свою историю, меня тут же переносили из категории «американка» в другую, экзотическую, и я уже не принадлежала к землячеству. Я двигалась в ином направлении. Я годилась, чтобы порекомендовать, где поужинать, назвать имя фармацевта, который выдаст антибиотик без рецепта, или, быть может, чтобы получить комнату экстра-класса в моем доме.
Я обсуждала тему объединения женщин разного положения в Британском женском клубе Венеции. Мы могли бы помогать друг другу. Мне было известно, что восемь членов клуба объединены общим разочарованием от жизни в Италии и от итальянских мужей в частности. Большинство жили на большой земле, в далеких Удине и Порденоне и, таким образом, должны были добираться по земле или по воде на ежемесячные встречи англичанок. Многие из них приехали в Италию девочками, приглашенными на лето черноглазыми мальчиками, или чтобы провести год в университетах Рима, Флоренции или Болоньи, каждая когда-то была охотницей, ищущей по запаху собственную добычу. На Лидо я познакомилась с троими.
Всегда носящая тюрбан и поддельные жемчуга женщина восьмидесяти двух лет по имени Эмма вышла замуж за городского гида на дюжину лет моложе себя, и юноша вскоре бросил ее, сбежав к прежней любовнице. Ее истории уже полвека, но она говорила обо всем как о свежем оскорблении. Каролина, пятидесятилетняя блондинка с удивительным полудюймовым промежутком между передними зубами, выбежала из дома за покупками, хотя и знала, что за молочной лавкой ее поджидают бандиты. Думаю, она — жертва собственной тупости. Я не могу припомнить имя тучной, болезненно желтокожей женщины со странной стрижкой, которая жила неподалеку от церкви Сан-Николо. Я однажды стояла на пороге ее дома и видела свадебную фотографию: долговязая девочка в веснушках и круглолицый мальчик с кудрявыми волосами, стоящими дыбом в стиле Помпадур — верхний край едва доставал до подбородка невесты, — и неестественная слащавая поза. Я часто встречала их на взморье, вспоминала фотографию и улыбалась. Думаю, они до сих пор влюблены друг в друга.
Президент клуба — жена британского консула. Она родом с Сицилии, говорила по-английски хриплым голосом со странным трансильванским акцентом. Не успевала я появиться, как ее муж, маленький скучный зануда, сразу начинал советоваться по неотложной проблеме: бархат на парадном первом этаже палаццо XVII века, расположенного напротив Академии, скоро совсем износится. После собраний я спускалась по грандиозной мраморной лестнице, в то время как члены клуба задерживались в красных покоях, где проходили заседания, чтобы выпить, посплетничать, пожаловаться на собственные итальянские семейки. Хотя некоторые из них были мне симпатичны, фамильярность тяжело задевала. Кроме того, я не была уверена, что прижилась бы здесь двадцать лет назад, когда главной темой для беспокойства были имбирные бисквиты для капризных итальянских мужей.
Каждый день в пять тридцать я неукоснительно встречала Фернандо у банка. Мне нравилось это делать, хотя после работы он часто бывал взвинченным. Однажды вечером он попросил меня подождать в офисе, объяснив, что ему нужно пять минут для приведения в порядок некоторых бумаг. Он закрыл за собой дверь, и я осталась одна в большой, прихотливо украшенной комнате, которую он не любил, полагая ее символом своей собственной оторванности от жизни. А мне нравился его кабинет, со стенами, покрытыми фресками с изображениями кокетливых нимф; на зеленом мраморном камине — наша фотография, сделанная в Сент-Луисе; в комнате чувствовался аромат старой кожи, сигарет и одеколона моего героя. Листая финансовый журнал, я размышляла о том, как мне здесь нравится. Взгромоздившись на стул, я задернула изящные шторки перед камерой наблюдения. Теперь я сидела за столом и ждала своего незнакомца, задрав ноги и раскачиваясь в кресле, и мрамор его стола холодил бедра.
Из банка мы отправились на пристань. Теперь мы чаще всего обедали дома, Фернандо, прогулявшись после работы, стремился к домашнему уюту. У него болели ноги, уставали глаза, он ненавидел жару, холод, ветер и вообще все, что могли предложить небеса, он начинал третью пачку сигарет, а я снова влюблялась в него, счастливая оттого, что войны этого дня для него закончились. Он часто ругал банк, хотя был предан работе всей душой. Защищая банк от коммунистической агрессии, его хозяева могли залезть в деньги вкладчиков или просто прикарманить прибыль в конце месяца. Фернандо весь день работал с людьми, в чьем дыхании отчетливо чувствовался запах «Апероля», но совесть была неспокойна. Кроме одной или двух старых графинь, чьи счета он вел около четверти века, основные его клиенты — еле-еле сводящие концы с концами торговцы из соседей. Он волновался за них, отодвигал сроки платежей, чтобы не пустить волков в мягких фетровых шляпах и кашемировых пальто в двери их домов. Он больше заботился о людях, чем о развитии собственно банка. В те дни, когда началась наша совместная жизнь, работа его обескровливала. Он жаловался, что хочет реставрировать мебель и учиться играть на рояле, жить где-нибудь в деревне и возделывать сад. Он начал мечтать. Господи, как будто медведь с глазами цвета черники вдруг почувствовал силу и вышел из спячки навстречу весеннему свету! Так и Фернандо планировал собственное Рисорджименто.
