Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

– Я свою работу сделал, заплатите, как договорились, – сказал он ему, принимая за Лоренсо.

Но Оренсио понятия не имел, о чем говорит приказчик.

– Вы сделали то, что вам положено делать, – ответил он. – Если бы мы отложили это до завтра, нам вообще нечем было бы платить.

Приказчик ушел разозленный. Ночь напролет он накачивался ромом, а на следующий день пришел к ним в дом с мачете. Он поднялся на балкон; дождь перестал, Баби и Лоренсо завтракали. Лоренсо улыбнулся приказчику и полез за бумажником в карман пиджака, чтобы заплатить то, что обещал, как вдруг мачете, описав в воздухе дугу, нанес ему удар в голову. Баби сидела рядом с ним и наливала ему кофе, когда струя алой крови брызнула на ее выступающий живот. Несколько секунд, которые показались ей вечностью, она видела, ничего не видя, слышала, ничего не слыша, и ничего не понимала. И тут безутешный крик отчаяния нарушил величественную тишину гор.

Бабушка похоронила деда в маленькой роще из красных деревьев, дубов и вязов, возле фонтана с дельфинами, и закрылась у себя в комнате. Она была настолько убита случившимся, что даже не интересовалась обстоятельствами, которые привели к гибели ее мужа. Оренсио сказал ей, что приказчик был пьян и потому набросился на Лоренсо. Несколько недель Баби была оглушена случившимся несчастьем и не вникала в юридические последствия того, что произошло. Лоренсо не оставил завещания, и Оренсио стал его единственным душеприказчиком. Через месяц он отдал Баби трех коров, назначил ей пять мер земли в роще, вокруг могилы, и выставил из дома. Он остался полновластным хозяином гасиенды.

Баби переехала в Сан-Хуан, но возвращаться в дом своего отца не захотела. Она сняла маленький домик в Трастальересе, и там в 1904 году родился Карлос, мой отец. Через двадцать восемь лет там родилась я, и я прекрасно помню этот дом. У него была цинковая крыша, которая летом нагревалась, как сковородка, маленький балкон с балясинами, а стены выкрашены в зеленый цвет папоротника. Когда шел дождь, там замечательно спалось, будто под шум водопада. Баби так и хотела, потому что это напоминало ей жизнь в Адхунтасе.

Дом стоял в стороне от городских плавильных мастерских; туда городская жизнь еще не дошла, и было достаточно места, чтобы соорудить корраль для скота. Баби стала продавать сыры, заворачивая их в банановые листья, и ходила с ними из дома в дом. Вскоре она начала делать изумительные десерты, которые каждую неделю продавала в лучшие рестораны Сан-Хуана. Особенно ей удавались пирожные под названием «Цыганское объятие», «Кокосовый поцелуй» и «Плавающий остров» и вкуснейшие взбитые сливки, украшенные меренгой из гуайабы, которые она окрестила «Нежность Пуэрто-Рико». Торговля шла так бойко, что скоро она наняла нескольких помощниц.

Баби растила Карлоса как нельзя лучше. Она была не в состоянии дать ему университетское образование, но отдала его в ремесленное училище, где он получил специальность столяра. Позднее она помогла ему обзавестись мебельной мастерской на соседнем ранчо, где занимались обработкой древесины. Там отец делал замечательные вещи из деревьев, что поднимались в роще Адхунтаса, которую он унаследовал от своего отца.

Дядя Оренсио умер своей смертью в кровати, когда мне было три года. Я хорошо это помню, потому что в тот самый день бабушка Габриэла отправилась в Понсе, чтобы убедить мою маму сделать аборт.

Я никогда не видела дядю Оренсио, но мне всегда казалось, что я знала его всю свою жизнь. Каждый раз, когда грузовик с древесиной проезжал мимо, я представляла себе, что эти куски дерева и есть куски дядиного тела, разделанного ножом мясника. Бессовестный человек, он и в самом деле заслуживал такой участи за то, что присвоил себе наше наследство.

После того как Кинтин обнаружил рукопись, прошло несколько дней, и за эти дни он смог убедиться, что Исабель действительно пишет роман. Когда он звонил ей с работы домой, прислуга всегда отвечала, что Исабель заперлась в кабинете и велела ее не беспокоить. Она писала целыми днями и почти не выходила из дома: перестала видеться с подругами, не ходила ни в химчистку, ни на рынок. Она не делала никаких распоряжений по дому и все переложила на прислугу.

Кинтину все это очень не нравилось. Он хотел знать, что еще написала Исабель, но сколько он ни искал за словарями, ничего нового не находил. Папка кремового цвета лежала нетронутая так, как он ее оставил неделю назад. Должно быть, Исабель и в голову не приходило, что кто-то может прочитать рукопись.

Кинтин спрашивал себя, почему Исабель решила написать книгу именно сейчас. Может быть, она хочет уйти от действительности? Ей не дают покоя тайные сожаления? Он никогда не думал о том, что Исабель может быть несчастлива в браке. Они подходили друг другу во всем, несмотря на все те драмы, с которыми им пришлось столкнуться в последние годы. Он считал, что иметь семью и свое дело – суть вещи непреложные. И то, и другое должно быть у человека – это единственный способ преуспеть в жизни. Он основал компанию по импорту товаров, которую назвал «Импортные деликатесы», без единого сентаво в кармане, несмотря на сопротивление брата и сестер. Но он был верен своим принципам. Он верил, что правда и ложь, добро и зло действительно существуют в нашем мире.

Исабель думала иначе. «Нет ни правды, ни лжи, все зависит от того, через какое стеклышко смотреть» – эта фраза, которую она вычитала у какого-то испанского писателя, была одной из ее любимых. Это и было главное различие между ними, различие между историком и писателем.

Исабель все больше уходила в себя. Когда Кинтин возвращался вечером с работы, она почти не разговаривала с ним. Раньше они ужинали около семи, а потом сидели на террасе – разговаривали или читали, радуясь обществу друг друга. Раз в неделю ходили в кино или в гости. Однако в последнее время Исабель все время повторяла, что устала и что ей не хочется никуда идти. Она стала рано ложиться спать или запиралась в кабинете. Когда Кинтин спрашивал: может, она чем-то недовольна, она отвечала – ничем.

Спустя неделю Кинтин как-то проснулся на рассвете. Было еще темно, Исабель спала. Никого из прислуги не было. Кинтин пошел в кухню и зажег свет. Он хотел найти рецепт ромового пунша, которым собирался удивить гостей, приглашенных сегодня вечером на праздник компании «Импортные деликатесы»; четвертого июля он всегда устраивал праздник для служащих, чтобы поддерживать в них патриотические чувства. Он достал «Поваренную книгу бостонской кулинарной школы» с полки, где лежали книги по кулинарии, и тут его ждал сюрприз. К его ногам упала еще одна папка кремового цвета. Кинтин поднял ее и поспешно убрал на место. Он услышал, как по ступенькам поднимается Эулодия, и не хотел вызывать подозрений. Он переписал рецепт ромового пунша как ни в чем не бывало. Позавтракал в одиночестве, принял душ, оделся и уехал на работу. Однако ночью он встал в два часа, тихонько прошел в кухню и достал рукопись из-за книг. Сел на табурет и стал читать. На этот раз название было другое: «Часть третья. Семейные корни» и содержала всего три главы.

Кинтин с удивлением прочитал девятую главу, где Исабель описала их любовные отношения, когда они были женихом и невестой и она жила в Понсе. Она поведала всему свету тайну, которую он не доверил бы никому. Как она могла так безответственно поступить?! Бесстыдные описания сцен их любви в саду ее дома на улице Зари и потом в отеле «Рузвельт» заставили его покраснеть, как девочку. Он чувствовал, что его предали, и ему было стыдно. При одной только мысли о том, что скажут люди, если книга будет издана, у него закружилась голова. Пусть прошло двадцать восемь лет, все равно Исабель не имела права раскрывать подобные тайны!

Кинтин находил написанное все менее и менее увлекательным. Ему даже расхотелось читать дальше. Он встал с табурета и направился к раковине, намереваясь сжечь бумаги. Но, когда зажег спичку и сжег первую страницу, его одолело любопытство.

Он погасил новую спичку и опять сел на табурет, держа листы в руках; глубоко вздохнул. Нужно взглянуть на вещи спокойнее, обуздать свой проклятый нрав. Он решил, что лучше всего читать отстраненно, с оценивающих позиций. Он будет читать рукопись, как если бы он был литературным критиком; в конце концов, художественный аспект, как и документальный, должен быть на достойном уровне. Стиль – не последнее дело, равно как и умелое использование литературных приемов.

Он никогда не любил романы, но вынужден был признать, что книга Исабель пригвоздила его к стулу. Читать о своей семье и о себе самом было занятием отталкивающим и притягательным одновременно. Собственная жизнь казалась интереснее, чем она была на самом деле; будучи описанной, она становилась более глубокой и значительной. Однако было и унизительно видеть историю своих близких, переосмысленную таким образом.