Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь
– Веселое? Разве платья бывают веселыми и забавными? Ну, раз ты настаиваешь, хорошо, куплю. Вот только дорогое оно страсть!
– О цене не беспокойся. Я торгуюсь лучше всех, забыла?
Когда мы гуляли вдвоем, Мило преображался. Превращался из мальчика в истинного джентльмена, обольстителя, сердцееда. Или в мудреца, хитреца, купца, что торгует коврами-самолетами. Продавцы, женщины и мужчины, не могли устоять перед ним. Буквально плакали от умиления и бормотали:
– Боже, малыш, ты такой милый! Хорошо бы наш сын был на тебя похож.
Так что я купила красно-белое платье за полцены.
Если бы случилось чудо и Селеста с Лино посмотрели бы фильм о наших с Мило приключениях, интересно, они изменили бы мнение обо мне? О своем сыне уж точно узнали бы много нового.
Сценарий основан на биографии главных действующих лиц.
Мальчик задыхается в семье, где отец шагу не может ступить без нотаций, придирок и требований, а мать тщетно пытается всем угодить и совсем сбилась с ног. Его тетка с детства придушена собственной мамашей и прежде понятия не имела, что такое смех, беззаботное веселье, счастье. Вместе они – словно искра и порох. Красочный фейерверк.
Мило, твой дар бесценен.
Когда тебе было три, я тоже ощущала себя трехлетней. Мы вместе возились в песочнице, делали куличики, а потом с радостным визгом крушили их лопатками.
Пятилетними бегали наперегонки: «На старт, внимание, марш!» И ты всегда приходил первым.
Семилетними передавали друг другу сообщения азбукой Морзе или придумывали другой шифр, какую-нибудь тарабарщину.
Девятилетними растили в банке кристаллы и наблюдали за муравьями.
Ты подарил мне детство. Прежде у меня его не было. Не было блаженной легкости, радости бытия. Счастье доставалось мне урывками и от этого становилось еще драгоценнее.
Разве можно нас разлучить?
Я сняла номер в пригороде. Гостиница смахивала на тюрьму, зато находилась поблизости от автобусной остановки. Из камеры хранения забрала только самое нужное, остальное пусть пока полежит. Меня одолевали мрачные воспоминания. С тех пор как Селеста перестала жить с нами, Жанна отдала меня в интернат. Вечно я уезжала, возвращалась, не имела собственного угла.
Помню, как впервые переступила мрачный порог. В кабинете директора висел лозунг закрытой школы: «Вырастим и воспитаем тех, кому в детстве не повезло». Я спросила у мамы:
– А мне тоже в детстве не повезло?
Она на меня зашикала. Клюнула в щеку на прощание и пробормотала:
– Когда-нибудь ты все поймешь и будешь мне благодарна.
Я осталась одна с чемоданом.
В центр реабилитации приехала около десяти утра. Обрадовалась, что вокруг него дивный парк. Мило так любит деревья, ему здесь понравится! Надо же, какие огромные, выше всех корпусов. В регистратуре мне объяснили, что его палата находится в корпусе В, на третьем этаже. Нужно пройти по дорожке, посыпанной белым гравием. Чем ближе я подходила, тем сильнее у меня билось сердце. От страха и радостного предчувствия. Мне нельзя с ним видеться, я смирилась с запретом, буду тише воды, ниже травы. Но вдруг он почувствует, что я здесь? Вдруг Селеста сжалится и позволит нам чуть-чуть побыть вместе? Мы не скажем Лино. Это будет наш секрет.
Я поднялась на лифте. Селеста стояла в коридоре, ждала, наверное, пока Мило сделают нужные процедуры. Едва увидев меня, она, возмущенная, гневная, бросилась наперерез, стремясь помешать, задержать, не пустить. Зашипела как можно тише, чтобы в палате ее не услышали:
– Все-таки притащилась! Редкостный эгоизм! Понять не могу, откуда такое упрямство? Это же глупо, в конце концов! Ты все усложняешь, все портишь. Правила не для тебя писаны, как всегда?
Жестокие слова. Но мне нечего возразить. Я кротко пролепетала:
– Все-все, ухожу, подожду снаружи. Скажи мне только одно: ему лучше?
– Лучше? С чего бы вдруг? Как ты себе представляешь его состояние? У него ноги ватные, он двух шагов сделать не может. Путает право и лево, забывает слова, не заканчивает половину фраз. Он старается, но ему тяжело, тяжело! Ужасно! Нет, Маргерит, мне нечем тебя утешить. Увы, ему не лучше.
Селеста заплакала.
У меня от жалости сжалось сердце. Я спустилась вниз, уселась на белую каменную скамейку неподалеку от входа в корпус В. Солнце поднялось высоко, стало жарко. Я сняла джинсовую куртку, подставила голые плечи палящим лучам. Уставилась в небо с немым вопросом: «За что? За что? За что?» Ясное дело, мне не ответили. Некому отвечать. Но есть же какой-то смысл во всем этом хаосе и сумбуре?
Я долго-долго неподвижно сидела на каменной скамье. Не знаю, сколько прошло времени. Дверь открывалась и закрывалась. Мимо меня проходили санитары, врачи, посетители. Мелькали неясные силуэты. Я не оборачивалась. Упорно смотрела вдаль, словно кроны деревьев и небо могли мне помочь, успокоить, избавить от дикого отвращения ко всему и ко всем.
Неожиданно рядом со мной легла чья-то тень. Послышалось деликатное покашливание.
– Мадемуазель, вы не встаете с этой скамьи с самого утра. У вас все в порядке?
Глубокий, ласковый, мягкий, обволакивающий голос. Незнакомый приятный акцент.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? Поверьте, я не хотел помешать, я просто…
Он сел рядом со мной.
– Это моя любимая скамья. Я прихожу сюда каждый раз, как у меня выдается свободная минутка. Летом, конечно, не зимой. Лучшее место, чтоб зарядиться энергией, напитаться солнечным светом, позагорать, в конце концов.
Я поневоле посмотрела на непрошеного собеседника. Интерн в белом халате, на бейджике имя: «Г. Сократ». Он подал мне руку.
– Позвольте представиться, Густаво Сократ. Специалист по лечебной физкультуре. Я здесь работаю.
– Очень приятно.
– А вы не из болтливых.
Я присмотрелась к нему повнимательней. Невысокого роста, брюнет.
Он улыбался, и я сразу вспомнила всех тех, кто до него пялился на меня с улыбкой. Считает меня привлекательной, оглядывает, примеривается.
– Что-то не так? Я вас обидел?
– Вы бываете в корпусе В? На третьем этаже?
– И на третьем, и на втором. Не только в этом корпусе. Здесь лежит кто-то из ваших близких? Вы за него волнуетесь, да? Никто не приходит сюда просто так.
Я выпрямилась, расправила плечи.
– В палате на третьем этаже – мой племянник. Его зовут Мило, ему двенадцать, черепно-мозговая травма после падения с велосипеда. Вы его знаете?
– Мило? Ну еще бы! – расцвел Сократ. – Вихры торчат во все стороны, в карих глазах пляшут золотые и зеленые искорки. Мило привезли только вчера, мы все сразу его полюбили. Ему предстоит нелегкий путь, нужно набраться терпения, враз это не исправишь. Однако у парня неплохой потенциал. Мы начали работать, и, судя по всему, он нас еще удивит.
– Над чем именно вы работаете? Какие навыки он утратил? Что ему предстоит? Он понимает, что сильно сдал? Это его беспокоит?
– Слишком много вопросов, мадемуазель. Я не могу ответить разом на все. Лучше поднимитесь к нему сами и посмотрите. Посетителей к нему допускают.
– Меня – нет, – призналась я с тяжким вздохом. – Мне запрещено его навещать, потому что он получил травму по моей вине. Его родители не могут меня простить. Я сама на себя злюсь. А больше всех злится моя мать. Вам рассказать подробней? Так слушайте: вместо занятий мы устроили соревнования. Дурацкая безответственная затея. Мы съезжали с холма, по проселку, через лесок. Он упал, скатился вниз весь в крови. Жуть и мрак. Это не все, как вы догадываетесь. К размолвке привели и другие причины: особые обстоятельства, разочарования, рухнувшие надежды, претензии, обиды, ложь. Не то сказала, зря промолчала. Ну, вы понимаете. Нет времени объяснять, вдаваться в детали. Слишком долгая, нудная запутанная история. Могу обещать лишь одно: я буду приезжать сюда ежедневно и сидеть на этой скамье с утра до вечера, хоть всю ночь, если позволят. Потому что я знаю, я чувствую, что нужна ему. Мило, моему любимому Мило трудно без моей помощи.
– Послушайте, мадемуазель…
– Меня зовут Маргерит.
– Красивое имя и красивое платье. Веселое и забавное. Мне пора к пациентам. Но я непременно вернусь. Мы еще увидимся, коль скоро вы намерены сидеть на этой скамье с утра до вечера.
Он мне не поверил. Вертлявые девицы неспособны усидеть на одном месте девять часов подряд. Этот подвиг совершают лишь нищие, которым некуда деться. А симпатичная молодая особа в нарядном красно-белом клетчатом платье никак не может быть нищей. Ведь так?
Насколько я помню, мама никогда мне не говорила, что я красивая.
Другие намекали. Довольно часто. Весьма по-разному.
Густаво Сократ скрылся за стеклянной дверью. Я решила размяться, прошлась по газону. По моим расчетам, окно палаты, где лежал Мило, выходило именно сюда. Хватит ли ему сил добрести до окна? Я нарочно надела яркое клетчатое платье, чтоб привлечь его внимание, если он выглянет. Только бы солнце не слепило, не светило прямо в глаза!
