Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь
Естественно, я осталась на ночь. И на несколько часов позабыла о тяготах прошлого и будущих неурядицах. Я целовала его с неподдельной нежностью, близость впервые была не обязанностью, а наслаждением. Мне удалось достичь с ним гармонии. О том, что я, по сути, сама себе подписала смертный приговор, и думать не думала.
Настало утро. Я рассказала, что Лино вышвырнул меня на улицу. Густаво предложил пожить у него, пока не найдется другая квартира, и скрепил договор поцелуем. Я сделала вид, что не ожидала такого радушия, и с радостью согласилась. Он хотел помочь мне перевезти вещи, но я отказалась. Еще не хватало, чтобы Сократ узнал, в какой дыре я поселилась! Да и камера хранения вызвала бы немалое изумление.
Я пылко, с искренней благодарностью обняла его и пообещала, что мы вскоре увидимся. Ведь я не покину пост на скамье у дверей корпуса В.
– Будь по-твоему, – согласился он.
Сущий ангел. Покладистый и милосердный.
Мы вышли вместе. Я проводила его до машины. Как все-таки жестока судьба! Я всегда отчаянно нуждалась в таком человеке, и она послала мне его с тем, чтобы непременно потом отнять…
Он широко улыбнулся мне на прощание, весело помахал, опустив боковое стекло и высунув руку наружу.
СелестаЛино мрачный-мрачный, мрачнее тучи. Трудно поверить, но даже смерть первенца он переносил с большим мужеством.
Я постоянно замечала улучшения, успехи, а он – только упадок и ущерб. Всего за десять дней Мило научился ходить сам, без помощи специалиста по лечебной физкультуре. Он еще спотыкался, нетвердо ступал, но все равно, какое достижение! Глядя, как сын ковыляет, я плакала от счастья. Лино же – с досады и злости. Даже не сказал: «Молодчина! Ты смог, у тебя получилось!» Пробормотал лишь: «Ужасно! Лестницу ему не одолеть».
Впереди еще много трудностей, кто спорит? Предстояла кропотливая работа. Но каждый день мой любимый мальчик радовал меня чем-нибудь новым. Говорил отрывисто, но куда ясней, чем прежде. Правильно держал ложку, доносил ее до рта.
Волосы у него отросли, стали блестящими, густыми. Так приятно гладить его по голове! Лицо округлилось, щека почти зажила, губы меньше сохли. Он откликался на мою ласку, целовал меня, обнимал. Милый, трогательный. От умиления я забывала обо всех страданиях и тревогах.
– Мама, мамочка, – шептал он, и мое сердце таяло.
Внезапно наваливалась усталость, взгляд становился тусклым, бессмысленным. Однако Мило не жаловался, терпел.
– Он никогда не будет прежним, – шипел сквозь зубы муж. – Жалкий калека! Таким и останется!
– Не говори так! Ты видишь его по вечерам, когда он утомился. Весь день мальчик трудится, старается изо всех сил!
– Я прошу одного: перестань себе лгать и рассказывать сказки! Будто вера горами движет, будто все у нас наладится, если надеяться и терпеть. Чушь! Дикий бред!
Я старалась не обижаться и не сердиться. Меня ведь тоже одолевали сомнения. Хоть это было прежде, давным-давно. Я твердила себе, что каждый переживает по-своему, что мужчине труднее верить в лучшее, что у отца с сыном – особые сложные отношения, что расстаться с иллюзиями непросто, что Лино тоже должен потихоньку выздороветь.
Пришлось нелегко. Муж пил все чаще, заявлялся в больницу нетрезвый, смотрел наглыми масляными глазами, громко кричал на меня, грубил. Мама, конечно, заметила, в каком он состоянии.
– Селеста, он ведет себя недопустимо. Чего доброго, еще прибьет тебя!
– Ну ты же знаешь, человек вымещает все свои горести и страхи на самых близких, любимых и любящих.
Я знала, я чувствовала, что Лино меня любит. Больше, чем когда-либо. Он просто не мог справиться с собой.
Мама права, он вел себя недопустимо. Мучил меня, донимал, изводил. Все силы высасывал.
– Ну чего уставилась? Хватит смотреть с укором! Хочешь мне что-то сказать? Говори, не тяни. Я тебя слушаю!
– Я ничего не хочу, угомонись. И говори потише, Мило напугаешь. Ему сейчас нужен покой.
Он принимался обиженно сопеть, вздыхать, невнятно бурчать. Отходил в сторону и вдруг с размаху ударял ногой в стену.
В понедельник доктор Сократ не выдержал и приказал ему удалиться. Лино взбесился из-за того, что Мило попросил позвать к нему Маргерит.
– Какого черта тебе нужно? Забудь о ней! Совсем дурак, что ли? Не понимаешь, что это она тебя погубила?
– Она не виновата, папа.
– Да ну? А кто виноват? Сдурели вы с матерью…
Я попыталась его урезонить.
– Нельзя все сваливать на Марго, есть и другие причины.
Его лицо побагровело.
– Это какие же? Назови! Хватит играть в молчанку, давай, вываливай! Или тебе нравится меня доставать?
С самого первого дня Мило постоянно звал тетку. Иногда спрашивал о ней напрямую, иногда намекал, что ему ее не хватает. Позавчера, к примеру, он долго смотрел на занавешенное окно, потом вдруг выдохнул:
– Нас двое…
– Двое? – удивился доктор Сократ. – Нет, нас скорее трое. Ты, мама и я. Посчитай сам!
Откуда ему было знать?Нас двое, или мы едины.Два сердца бьются точно в такт.Шагаем порознь мы, но вместе.Неразличимы, равновесны.Хоть каждому своя дорога отпущена,предрешена,Дорога в нас берет начало[6].
Я осторожно дернула доктора за рукав, указала глазами на дверь. Мы вместе вышли в коридор.
– Это начало стихотворения! Он вспомнил его! Представляете?
– Только первую строфу, да и ту не полностью. – Доктор Сократ постарался остудить мой пыл. – Однако вы правы, сын преподнес вам неожиданный подарок. Хотел порадовать.
– Нет, доктор, он не подарок мне передал, а тайное послание, зашифрованное сообщение, ходатайство, настоятельную просьбу. Это стихотворение Сюпервьеля он выучил специально для Маргерит и прочитал на день ее рождения. Они знали много стихов наизусть и постоянно пополняли обширный запас. Марго придумала такую игру: она, к примеру, читала первую строфу, а Мило должен был подхватить, продолжить. Он был тогда еще совсем маленьким. Ясно слышу их дружный заливистый смех. И стишок, который они читали, повторяется у меня в голове снова и снова, по кругу.
Отблеск того веселья на миг оживил взгляд Мило. А мне послужил немым укором. Ни я, ни отец никогда не хохотали с ним вместе. От души, во все горло, без страха, без оглядки на прохожих.
Когда и как становишься непоправимо взрослым, теряешь способность радоваться? Мы все были детьми, в каком возрасте умирает память об этом? Горькая утрата, роковая ошибка, зачем вообще ее совершать?
Марго и Мило смеялись до упаду, буквально катались по полу. Видели бы вы, как они готовили розыгрыши перед первым апреля! Или смотрели дурацкие комедии по телевизору…
Всегда вместе, сообща, заодно. Кипящая энергия, непрерывное общение, постоянный обмен.
Я знаю, как они нужны друг другу. И что мне теперь делать?
– Если вы считаете, что это послание, даже ходатайство, мадам Руссо, думаю, вам следует на него откликнуться. Проситель заслуживает уважения.
Маргерит здесь, рядом.
Никто о ней не говорил, но все знали, что она тут. Кроме Мило. Каждое утро Марго приходила и садилась на каменную скамейку у входа. Иногда расхаживала по газону, и тогда ее было видно из окна. Поэтому я опускала шторы.
Когда нас сюда перевели, я соврала сыну. Сказала, что Маргерит уехала на очередные раскопки. В Анатолию. Первое, что в голову взбрело. Он нахмурился, встревожился, огорчился. Никак не ожидал, что любимая тетка внезапно исчезнет, не попрощавшись. Ни словечка ему не черкнет, не позвонит.
В дальнейшем я о ней не упоминала, однако постоянно боялась, что обман раскроется. Дважды я спускалась к сестре, пыталась уговорить ее уйти и больше не приезжать. В ответ она молчала. Упрямо не покидала свою скамью, обеими руками вцеплялась в каменный край. Не драться же с ней! Я малодушно отступила, сдалась. Отчаялась, больше не знала, что хорошо, что дурно.
В то утро Мило опять попытался ее позвать – и ему вдруг стало хуже, да так, что я испугалась. Он резко сдал, откатился назад, перестал стараться, утратил волю к жизни. Будто и не было никаких успехов, улучшений, двухнедельных трудов и борьбы. Стал заикаться, мычать, с трудом подбирал слова, заговорил отрывисто, как в самом начале. Угрюмо смотрел исподлобья, упорно теребил одеяло.
– М-м-ма… П-п-пусть… М-м-марго…
– Ты же знаешь, милый, я не могу до нее дозвониться.
Доктор Сократ попросил нас с мамой подойти к нему. Сказал серьезно, веско, строго:
– Без мотивации Мило не справится, а он ее теряет на глазах. Мальчик одержим желанием увидеть тетку. Ее к нему не пускают. Это серьезное препятствие на пути к выздоровлению. Его мир расколот, распылен, нестабилен. Крепкая эмоциональная связь могла бы стать опорой, направить его, поддержать. У него в голове – полнейший хаос, пока что ему кажется, что порядок навести невозможно. Необходимость разобраться, понять, каким он был и к чему должен стремиться, приводит его в отчаяние, отнимает массу сил. Присутствие близких, дорогих ему людей, безусловно, пойдет на пользу. Он нуждается в их участии.
