Сергей Каледин - Записки гробокопателя
— Он имел приказ? — тихо спросила Габи.
— Сам. Командира пожалел. Тот его от штрафной роты когда-то спас. Рост подрался и финкой сухожилие одному парню перерезал. Командир тогда дело замял. Ну, вот он с ним сквитался… и потом еще Рост был уверен, что в него до смерти не попадут. У него чувство боя обостренное… Откуда пуля летит, чувствует… интуиция…
— Я знаю: такое есть! Вайтер. Дальше, — прошептала Габи.
— Он матери своей совсем с войны не писал писем. Они договорились, что будет писать, если ранят. А нет писем — значит, жив-здоров. Так он ей за всю войну только четыре письма и написал.
— Он не любил свою мать? — вжав голову в плечи, спросила Габи.
— Н-не очень…
— Как это может быть?
— Может. У него родители были богатые, врачи оба. И до революции, и после. У них даже машина была. А он просил велосипед на день рождения. И мать купила ему, но.. — Юрка сделал паузу и поднял вверх палец… — Но подержанный. Поняла: сами богатые, а велосипед старый, чтобы подешевле?.. Да к тому же дамский.
— Ну и что? — удивленно пожала Габи плечами.
— А то: понял, что у него мать скупая, вот в чем дело! В принципе. И даже не в этом…
— Хм… — Габи задумалась, постукивая пальчиком по зубам. — Странно… еще рассказывай про него.
— Еще, еще?.. Чего же еще?.. Ммм… вот он войне, например, был рад.
— Что-о-о?
— Вот то… ну, не совсем чтобы рад, но во всяком случае… Он в июне перед войной прыгал с парашютом, ну, для спорта. И неудачно: ногу растянул. К врачу пойти поленился, а на работу на следующий день не смог. А тогда с прогулами строго было. А он сидит дома, на работу не ходит. А в воскресенье война началась, он сразу — в военкомат.
— Это не есть радость. Это есть счастье в несчастье.
— Ну, называй как хочешь, короче — не в тюрьму.
— Скажи, он это все сам рассказал? Он любит хвалить себя?
— Рост?! — удивился Юрка. — Это Вита из него все выуживает втихаря, а потом мне…
— Генук, — сказала Габи. Она сделала резкое движение рукой. — Это теперь ясно. Я тоже могла быть с такими как Рост. Последнее: зачем он имеет волосы накрашенные?
— И эта туда же!.. Что они вам всем дались- его волосы?! Ну, красит и красит. Хочется человеку, пускай себе красит, что хочет. Хоть задницу. Пушкин вон когти какие отращивал, — Юрка показал, какие, — что он, от этого писать хуже стал или что?!
— Зачем ты кричишь? — удивилась Габи. — Ты, наверное, от голода в приступе?
В Загорске моросил дождь. Юрка привязал Котю, и они с Габи вошли на территорию лавры. Из-за дождя народу было мало. Габи посмотрела на соборы, сказала, что они ей нравятся, и поинтересовалась у какой-то бабушки, где учатся «молодые люди на попов». На попов учились за чугунной оградой. Там парень в черном кителе, надев на голову целлофановый пакет, мел пустой двор. Наметенный мусор он большим совком носил в слабо горящий костер.
Габи окликнула его.
— Как я могу посетить ваши занятия? — спросила она.
Парень оглядел ее с ног до головы и показал пальцем на одноэтажное строение. И еще раз оглядел ее.
— Габи, извини, — сказал Юрка, когда они отошли от ограды. Он аккуратно застегнул спустившуюся молнию на ее бежевом комбинезоне, чуть не зацепив янтарные бусы. — Так-то лучше будет, все-таки религия.
Габи фыркнула и оглянулась. Парень за оградой мел дальше и поглядывал в ее сторону.
— Вот так! — поддразнил Юрка. — Это тебе не ваши попы с лысиной… Наших не соблазнишь…
— Дурак! — спокойно сказала Габи. — Я имела интервью с вашим митрополитом.
Она позвонила в дверь указанного строения, оттуда вышел молодой человек тоже в черном кителе и вежливо пояснил, что если Габи имеет специальное разрешение епархии, то она может посетить занятия. А если нет, то — не может.
— Это странно, — сказала задумчиво Габи и разочарованной, очень красивой походкой пошла к дверям собора.
— Ну-ка! — уже резко остановил ее Юрка на паперти. Он с треском застегнул молнию комбинезона, непонятно каким образом снова спустившуюся чуть ли не до пояса.
— Какие вы русские?! — возмутилась Габи. — Плювать на улице, бросать… как это… остатки сигареты можно, а ходить свободно нельзя!..
— Да это не просто свободно! — развел Юрка руками. — Все же видно, хоть бы лифчик, а у тебя вместо лифчика одни бусы! Я пойду кобеля проведать, может, сгинул, дай ему Бог здоровья!
Габи он нашел в соборе.
— Ваша мадонна имеет глаза, в которых, как у тебя, стоит грусть. — Габи несколько раз посмотрела на икону, на Юрку, на икону, на Юрку. — Ты тоже имеешь библейские глаза. Только она Бога рожает, а ты? Я все знаю от Виты. Она подошла к служительнице торговавшей свечами, и выбрала самую толстую свечу. Та что-то сказала ей, Габи резко вскинула голову и взяла свечу потоньше.
— Для Германии, — пояснила она Юрке. — Мы уже должны ехать на дачу, не правда ли?
Юрка кивнул.
— Правда, жрать хочется.
— Ты очень любишь добиваться выгоду! — Габи передернула плечами и вдруг встала как вкопанная: — Момент! Ты же отказался от еды на десять дней и ночей.
— Да? — Юрка тяжело вздохнул. — Может, это я пошутил, а?
Перед нужной остановкой Габи, помолчав, вдруг нахмурила лоб.
— Ты продолжаешь любить Виту, но она уже не есть больше твоя родственница. И она тебя как-нибудь очень любит… Должно это значить, что у вас интимный контакт?.. Ты приходил к ней в постель?
Юрка ошалело поглядел на нее…
— Почему не-е-ет? — удивилась Габи. — Это бывает… Если любовь, разный возраст не играет роли…
— Поспи, Габи, — родительским голосом посоветовал Юрка и пригнул ее голову к себе на плечо. И вдруг вскочил. — Подъем, проедем! Котя!
Вместо забора по периметру дачи Вербицких рос кустарник. Его стригли, если не забывали. Этим летом не забыли.
На двух серебристых елях, посаженных еще покойным Сеней, были развешаны самодельные лампиончики, переделанные из елочной гирлянды. На каждом лампиончике было нарисовано лицо: детское или взрослое.
— Вита выдумала, — сказал Юрка. — Как кто родится или поженится — так его сюда. А рисует сестра Виты.
— А что случается, если идет дождь? — удивилась Габи.
— Краски хорошие. Импортные. Это Лида, — Юрка ткнул пальцем в лампиончик.
— А ты?
— Меня Мила замазала после развода. У Лиды теперь физик. Вот он!
Габи подошла вплотную к елке и взяла шарик в руки. На нее смотрел человек с бородой, в очках и с большой лысиной.
— Я как-нибудь теперь понимаю Лидию, — задумчиво сказала Габи, выпуская лампион из рук. — Он очень умный… Как Юрген… Мой муж. — Она ткнула себя пальцем в грудь.
— Умный-то умный, а жениться не торопится. Котя! Ты где?
Вдалеке зашуршали кусты: ломился Котя, и тут смех на веранде сменился задушевным лаем. Послышался удар, похожий на мощный шлепок, и в распахнутую дверь высунулись две ощеренные собачьи морды…
— Откажи-и-ись!.. — прохрипел мужичий голос, который трудно было представить себе на этой розовой веранде. — У-у, стервы!..
Собаки взвыли и утянулись внутрь.
На полу веранды сидел здешний сторож Федор Палыч. К поясу его поверх устарелого пиджака были привязаны две длинные веревки, которые тянулись под топчан. Под топчаном скулили собаки, ударенные, по всей видимости, железным прутом, которого сторож держал в руке. Возле старика суетилась немолодая женщина, очень похожая на Виту, только некрасивая. Свободной рукой сторож держал пустой стакан, который не выпустил во время падения со стула. По мокрым штанам и по запаху нетрудно было понять, что водку Федор Палыч пролил. Чем и был сейчас недоволен. Людмила Леонидовна помогла ему подняться и усадила за стол. Красивый черноволосый парень налил водки в его пустой стакан. Он же подал ему ушанку с проплешинами, откатившуюся в угол.
— Здравствуйте! — сказал Юрка. — Это Габриэль, знакомая Виты. Из ГДР.
— Здравствуйте, — Людмила Леонидовна кивнула Габи. — А сама Виталия когда прибудет?
— Да она вчера приехала. Они вместе приехали, — показал Юрка на Габи.
— Здравствуйте, Габриэль, — уже приветливее повторила Людмила Леонидовна. — Проходите, Габриэль… красивое имя.
— Так я чего говорю-то… Эта лабуда мещанская…
— Соседи, — перевел слова сторожа черноволосый парень.
— Не перебивай, — сторож шлепнул его по руке, давая понять, что он не случайно употребил именно это слово. — Эта лабуда кошатиной в войну торговала. И провода замкнула в среду. А я чуть кенарей коптильным газом не подушил. Ты понял?! — рявкнул Федор Палыч, поворачиваясь к Габи. — Хорошо, в обходе недалеко был. Вижу, мать честная, Есся бежит… — Он показал на черноволосого.
— Изя, — поправила сторожа Людмила Леонидовна.
— Во-во: Есся. И меня кличет: кенари, мол, орут, елабызным голосом.
