Эдуард Асадов - Что такое счастье. Избранное

Дума о Севастополе

Я живу в Севастополе. В бухте Омега,Там, где волны веселые, как дельфины.На рассвете, устав от игры и бега,Чуть качаясь, на солнышке греют спины…

Небо розово-синим раскрылось зонтом,Чайки, бурно крича, над водой снуют,А вдали, пришвартованы к горизонту,Три эсминца и крейсер дозор несут.

Возле берега сосны, как взвод солдат,Чуть качаясь, исполнены гордой пластики,Под напористым бризом, построясь в ряд,Приступили к занятию по гимнастике.

Синева с синевой на ветру сливаются,И попробуй почувствовать и понять,Где небесная гладь? Где морская гладь?Все друг в друге практически растворяется.

Ах, какой нынче добрый и мирный день!Сколько всюду любви, красоты и света!И когда упадет на мгновенье тень,Удивляешься даже: откуда это?!

Вдруг поверишь, что было вот так всегда.И, на мужестве здесь возведенный, городНикогда не был злобною сталью вспоротИ в пожарах не мучился никогда.

А ведь было! И песня о том звенит:В бурях войн, в свистопляске огня и сталиЗдесь порой даже плавился и гранит,А вот люди не плавились. И стояли!

Только вновь встал над временем монолитНет ни выше, ни тверже такого взлета,Это стойкость людская вошла в гранит,В слово Честь, что над этой землей звенит,В каждый холм и железную волю флота!

Говорят, что отдавшие жизнь в боюСпят под сенью небес, навсегда немые,Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!В Севастополе мертвые и живые,Словно скалы, в едином стоят строю!

А пока тихо звезды в залив глядят,Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!В лунных бликах цикады, снуя, трещат,Словно гномы, порхая на самолетиках…

Вот маяк вперил вдаль свой циклопийвзгляд..А в рассвете, покачивая бортами,Корабли, словно чудища, важно спят,Тихо-тихо стальными стуча сердцами…

Тополя возле Графской равняют строй,Тишина растекается по бульварам.Лишь цветок из огня над Сапун-горойГордо тянется в небо, пылая жаром.

Патрули, не спеша, по Морской протопали,Тают сны, на заре покидая люд…А над клубом матросским куранты бьютПод звучание гимна о Севастополе.

А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,Волны, словно ребята, с веселым звоном,С шумом выбежав на берег под балконом,Через миг, удирая, бегут назад.

Да, тут слиты бесстрашие с красотой,Озорной фестиваль с боевой тревогой.Так какой это город? Какой, какой?Южно-ласковый или сурово-строгий?

Севастополь! В рассветном сияньи ночиЧто ответил бы я на вопрос такой?Я люблю его яростно, всей душой,Значит, быть беспристрастным мне трудноочень.

Но, однако, сквозь мрак, что рассветомвспорот,Говорю я под яростный птичий звон:Для друзей, для сердец бескорыстных онСамый добрый и мирный на свете город!

Но попробуй оскаль свои зубы враг —И забьются под ветром знамена славы!И опять будет все непременно так:Это снова и гнев, и стальной кулак,Это снова твердыня родной державы!

Эдуарду Асадову шел двадцать первый год, когда он совершил свой удивительный подвиг. Нет, я не преувеличиваю, назвав его удивительным. Рейс сквозь смерть на старенькой грузовой машине, по залитой солнцем дороге, на виду у врага, под непрерывным артиллерийским и минометным огнем, под бомбежкой — это подвиг. Ехать почти на верную гибель ради спасения товарищей — это подвиг.

Но вот все, что произошло дальше, уже выходит за рамки обычных представлений о подвиге. Любой врач уверенно бы сказал, что у человека, получившего такое ранение, очень мало шансов выжить. И он не способен не только воевать, но и вообще двигаться. А Эдуард Асадов не вышел из боя. Поминутно теряя сознание, он продолжал командовать, выполняя боевую операцию и вести машину к цели, которую теперь он видел только сердцем. И задание выполнил. Выполнил блестяще. Подобного случая я за свою долгую военную жизнь не помню.

Спасибо

За битвы, за песни, за все дерзанияО, мой Севастополь, ты мне, как сыну,Присвоил сегодня высокое званиеПочетного гражданина.

Мы спаяны прочно, и я говорю:Той дружбе навеки уже не стереться.А что я в ответ тебе подарю?Любви моей трепетную зарюИ всю благодарность сердца!

Пусть годы летят, но в морском прибое,В горячих и светлых сердцах друзей,В торжественном мужестве кораблей,В листве, что шумит над Сапун-горою,

И в грохоте музыки трудовой,И в звоне фанфар боевых парадовВсегда будет жить, Севастополь мой,Твой друг и поэт Эдуард Асадов!

Гибнущая деревня

Умирают деревни, умирают деревни!Исчезают навеки, хоть верь, хоть не верь.Где отыщется слово суровей и гневней,Чтобы выразить боль этих жутких потерь?!

Без печали и слез, будто так полагается,Составляется акт, что с таких-то вот порДеревенька та «с данных учетных снимается»И ее больше нет. Вот и весь разговор.

А ведь как здесь когда-то кипела жизнь!С гулом техники, свадьбами и крестинами.Воевали с врагами и вновь бралисьИ трудиться, и свадьбы справлять   с любимыми.

И бурлила бы с шуткой и смехом жизнь,И пошла бы считать она вверх ступени,Если б в душу ей яростно не впилисьВсе, кто жаждал свалить ее на колени!

Почему покидают тебя сыновья?Отчего твои дочери уезжают?Потому что нищают твои края!И тебя в беззакониях попирают!

Сколько сел на Руси, что от благ далеки,Нынче брошены подло на прозябание?!Где живут, вымирая, одни старикиИ стираются с карты былые названья.

Сколько мест, где село уж давно не село,Где потухшую жизнь только пыль покрывает,Где репьем как быльем все до крыш порослоИ в глазницах окон только ветры гуляют…

Впрочем, есть и деревни, где жизнь и труд,И в сердцах еще где-то надежда бьется.Только сел, где не сеют уж и не жнут,Не поют, не мечтают и не живут,С каждым годом все больше под нашим   солнцем…

Так на чем же, скажите, живет Россия?И какой поразил нас суровый гром?!Что ж мы делаем, граждане дорогие?И к чему же в конце концов придем?!

Пусть не знаю я тонкостей сельской жизни,Пусть меня городская судьба вела,Только всех нас деревня произвела,Из которой все корни моей Отчизны!

Это значит… а что это вправду значит?Значит, как там ни ручайся, ни крути,Но для нас нет важней на земле задачи,Чем деревню вернуть, возродить, спасти!

А покуда в нелегкие наши дниЗа деревней — деревня: одна, другая,Обнищав, словно гасят и гасят огни,И пустеют, безропотно исчезая…

22 мая 1998 г.

Москва

Ленинграду

Не ленинградец я по рожденью,И все же я вправе сказать вполне,Что я — ленинградец по дымным сраженьям,По первым окопным стихотвореньям,По холоду, голоду, по лишеньям,Короче: по юности, по войне!

В Синявинских топях, в боях подо Мгою,Где снег был то в пепле, то в бурой крови,Мы с городом жили одной судьбою,Словно как родственники, свои.

Было нам всяко — и горько, и сложно.Мы знали: можно, на кочках скользя,Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,Свалиться под пулей, отчаяться можно,Можно и то, и другое можно,И лишь Ленинграда отдать нельзя!

И я его спас, навсегда, навечно:Невка, Васильевский, Зимний дворец…Впрочем, не я, не один, конечно, —Его заслонил миллион сердец!

И если бы чудом вдруг разделитьНа всех бойцов и на всех командировДома и проулки, то, может быть,Выйдет, что я сумел защититьДом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.

Товарищ мой, друг ленинградский мой,Как знать, но, быть может, твоя квартираКак раз вот и есть та, спасенная мнойОт смерти для самого мирного мира.

А значит, я и зимой, и летомВ проулке твоем, что шумит листвой,На улице каждой, в городе этомНе гость, не турист, а навеки свой.

И всякий раз, сюда приезжая,Шагнув в толкотню, в городскую зарю,Я, сердца взволнованный стук унимая,С горячей нежностью говорю:

— Здравствуй, по-вешнему строг и молод,Крылья раскинувший над Невой,Город-красавец, город-герой,Неповторимый город!

Здравствуйте, врезанные в рассветПроспекты, дворцы и мосты висячие,Здравствуй, память далеких лет,Здравствуй, юность моя горячая!

Здравствуйте, в парках ночных соловьиИ все, с чем так радостно мне встречаться.Здравствуйте, дорогие мои,На всю мою жизнь дорогие мои,Милые ленинградцы!

…Душу художника должны освежать впечатления, это ее резерв. Айвазовский не писал море с натуры. Окно его мастерской выходило не на залив, а во двор.