Эдуард Асадов - Что такое счастье. Избранное

22 мая 1998 г.

Москва

Ленинграду

Не ленинградец я по рожденью,И все же я вправе сказать вполне,Что я — ленинградец по дымным сраженьям,По первым окопным стихотвореньям,По холоду, голоду, по лишеньям,Короче: по юности, по войне!

В Синявинских топях, в боях подо Мгою,Где снег был то в пепле, то в бурой крови,Мы с городом жили одной судьбою,Словно как родственники, свои.

Было нам всяко — и горько, и сложно.Мы знали: можно, на кочках скользя,Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,Свалиться под пулей, отчаяться можно,Можно и то, и другое можно,И лишь Ленинграда отдать нельзя!

И я его спас, навсегда, навечно:Невка, Васильевский, Зимний дворец…Впрочем, не я, не один, конечно, —Его заслонил миллион сердец!

И если бы чудом вдруг разделитьНа всех бойцов и на всех командировДома и проулки, то, может быть,Выйдет, что я сумел защититьДом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.

Товарищ мой, друг ленинградский мой,Как знать, но, быть может, твоя квартираКак раз вот и есть та, спасенная мнойОт смерти для самого мирного мира.

А значит, я и зимой, и летомВ проулке твоем, что шумит листвой,На улице каждой, в городе этомНе гость, не турист, а навеки свой.

И всякий раз, сюда приезжая,Шагнув в толкотню, в городскую зарю,Я, сердца взволнованный стук унимая,С горячей нежностью говорю:

— Здравствуй, по-вешнему строг и молод,Крылья раскинувший над Невой,Город-красавец, город-герой,Неповторимый город!

Здравствуйте, врезанные в рассветПроспекты, дворцы и мосты висячие,Здравствуй, память далеких лет,Здравствуй, юность моя горячая!

Здравствуйте, в парках ночных соловьиИ все, с чем так радостно мне встречаться.Здравствуйте, дорогие мои,На всю мою жизнь дорогие мои,Милые ленинградцы!

…Душу художника должны освежать впечатления, это ее резерв. Айвазовский не писал море с натуры. Окно его мастерской выходило не на залив, а во двор.

Однако жил-то он на берегу у приморской Феодосии и ежедневно видел море и утром, и в полдень, и по ночам… Ну а поэзия, а стихи? Как быть тут? Я мучился, думал, искал примеры, имена, на которые можно было бы опереться. Гомер? Но, во-первых, о его судьбе и авторстве спорят и по сей день. А во-вторых, если он — именно он, то все равно, при всей его гениальности, творения его — это неторопливые сказания, легенды, сказки. Нет, это не то.

Иван Козлов? Но, во-первых, он видел мир много дольше, а главное, в стихах его почти нет острой и зрительной поэтической образности, нет яркого мира и сколько-нибудь многоцветной палитры. Хотя поэтическим даром он обладал, даже восхищал Пушкина. Но Пушкин все равно делал ему скидку. Ведь всюду, говоря о нем, он иначе чем «слепец» его не называет. А если он все время помнил и думал о его темноте, значит, как на равного в поэзии смотреть не мог. Мне нужно было иное:

Пройти весь мир насквозь и видеть, видеть, видеть,Вот так, и только так рождаются стихи!

Роза друга

Отважному защитнику Брестской

крепости и Герою Труда

Самвелу Матевосяну

За каждый букет и за каждый цветокЯ людям признателен чуть не до гроба.Люблю я цветы! Но средь них особоЯ эту вот розу в душе сберег.

Громадная, гордая, густо-красная,Благоухая, как целый сад,Стоит она, кутаясь в свой наряд,Как-то по-царственному прекрасная.

Ее вот такою взрастить сумел,Вспоив голубою водой Севана,Солнцем и песнями Еревана,Мой жизнерадостный друг Самвел.

Девятого мая, в наш день солдатский,Спиной еще слыша гудящий ИЛ,Примчался он, обнял меня по-братскиИ это вот чудо свое вручил.

Сказал: — Мы немало дорог протопали,За мир, что дороже нам всех наград,Прими же цветок как солдат СевастополяВ подарок от брестских друзей-солдат.

Прими, дорогой мой, и как поэтЭтот вот маленький символ жизни,И в память о тех, кого с нами нет,Чьей кровью окрашен был тот рассвет —Первый военный рассвет Отчизны. —

Стою я и словно бы онемел…Сердце вдруг сладкой тоскою сжало.Ну, что мне сказать тебе, друг Самвел?!Ты так мою душу сейчас согрел,Любого «спасибо» здесь будет мало!

Ты прав: мы немало прошли с тобой,И все же начало дороги славыУ Бреста. Под той крепостной стеной,Где принял с друзьями ты первый бой,И люди об этом забыть не вправе!

Чтоб миру вернуть и тепло, и смех,Вы первыми встали, голов не пряча,А первым всегда тяжелее всехВо всякой беде, а в войне — тем паче!

Мелькают рассветы минувших лет,Словно костры у крутых обочин.Но нам ли с печалью смотреть им вслед?!Ведь жаль только даром прошедших лет,А если с толком — тогда не очень!

Вечер спускается над Москвой,Мягко долив позолоты в краски,Весь будто алый и голубой,Праздничный, тихий и очень майский.

Но вот в эту вешнюю благодатьСалют громыхнул и цветисто лопнул,Как будто на звездный приказ прихлопнулГигантски-огненную печать.

То гром, то минутная тишина,И вновь, рассыпая огни и стрелы,Падает радостная волна.Но ярче всех в синем стекле окна —Пламенно-алый цветок Самвела!

Как маленький факел горя в ночи,Он словно растет, обдавая жаром.И вот уже видно, как там, в пожарах,С грохотом падают кирпичи,

Как в зареве вздыбленном, словно конь,Будто играя со смертью в жмурки,Отважные, крохотные фигурки,Перебегая, ведут огонь.

И то, как над грудой камней и тел,Поднявшись навстречу свинцу и мраку,Всех, кто еще уцелеть сумел,Бесстрашный и дерзкий комсорг СамвелВедет в отчаянную атаку.

Но, смолкнув, погасла цветная вьюга,И скрылось видение за окном.И только горит на столе моемПунцовая роза — подарок друга.

Горит, на взволнованный лад настроив,Все мелкое прочь из души гоня,Как отблеск торжественного огня,Навечно зажженного в честь героев!

Суду потомков

Истории кружится колесо,Пестрое, как колесо обозрения.Кого-то — наверх, прямо к солнцу, в гении,Кого-то в подвал. И на этом все.

Разгрузит и, новых взяв пассажиров,Опять начнет не спеша кружить.И снова: кому-то — венки кумиров,Кому-то никем и нигде не быть.

А сами при жизни иные душиИз зависти что-нибудь да налгут,Напакостят, где-то почти придушатИль нежно помоями обольют.

О битвах в гражданскую, о революцииО, как научились судить-рядить!И зло, будто вынесли резолюцию:«Зачислить в преступники! Заклеймить!»

Ну а кого заклеймить, простите?Всех тех, кто вершили и кто решали,И холодно в бронзе или гранитеПотом с пьедесталов на нас взирали?!

Иль тех, кто под небом тоскливо-грознымСтыл в мокрых окопах и вшей питал,Кто в визге свинца и жару тифозномЖивот свой за светлое дело клал?!

Неужто и впрямь они виноватыВ том, что шагали в крови и мгле,И верили чисто, светло и святоВ свободу и равенство на земле?!

Так как же, простите за резкость, можноПлевать чуть не в лица отцам своимЗа то, что в пути их сурово-сложномМаршрут оказался вдруг в чем-то ложнымИ столько надежд обратилось в дым!

Однако, быть может, идеи теМогли бы созреть до больших свершений,Когда б не «великий восточный гений»,Приведший те замыслы к пустоте.

Нет, даже не так, а к абсурду просто:Ведь самый высокий духовный свет,Вдруг сжатый и грубо лишенный роста,Стал бледной коптилкой на много лет.

Но главный трагизм заключается в том,Что тот, кто сражался за свет Свободы,Смотрел на нее и на жизнь народаСквозь прутья седой Колымы потом.

Так можно ль позволить, чтоб так упрямо,Калеча заведомо суть идей,Стремились столкнуть беспощадно в ямуВсех вместе: и жертвы, и палачей!

И сколько погоды бы ни менялись,Запомните, люди, их имена!Склонись перед ними, моя страна,Они ведь за счастье твое сражались!

Взгляните, взгляните: из тишиныУ братских могил, словно став парадом,Лихие бойцы гражданской войныГлядят на нас строгим и добрым взглядом.

Шаганэ