Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)
От друзей он услышал, что она «сделалась странной».
Решив, что села на иглу, а то и чего похуже, сам отправился в Голливуд и нашел ее под мостом.
Очень бледная, она кричит ему: «Я заблудилась!» — и плача убегает. ВЫСОКИЙ ЧЕЛОВЕК, ОДЕТЫЙ В ЧЕРНОЕ, хватая за рукав, советует оставить все как есть: «Забудь о ней», — но это невозможно…
(В СЕПИИ
вы видите их обоих подростками, МОЛОДОЙ МАКБРАЙД и СЕСТРА хихикают в подъезде: «Я покажу тебе мой…» — и прижимаются друг к другу все ближе…
КАМЕРА ДВИЖЕТСЯ за летящей бабочкой.
Мы слышим, как они прерывисто дышат и сопят в темноте.
КРУПНЫЙ ПЛАН он кончает ей в руку, она облизывает ладонь: корчит гримаску, улыбается…
НАПЛЫВ ее губы, и зубы, и язык.)
ФЛЭШБЕК
Вебстер говорит, что возьмет на контроль, Лос-Анджелес — город, где сгинет любой, девчонок он пачками пожирает,
бросает на свалку, счета пополняет.
ПЕРЕБИВКА
ФИОЛЕТОВАЯ КИСКА. ИНТ. ПОГРУЖЕНИЕ,
ТРИ ОБНАЖЕННЫЕ ЖЕНЩИНЫ танцуют за доллары
Вебстер заходит и с одной говорит,
сует двадцатку, показывает фотографию,
та стоит так близко, что
мог бы дотронуться (но вышибалы на страже,
напичканные стероидами, они бы руки-то переломали),
и ему кажется, она знает, о ком он спросил.
Вебстер уходит.
ИНТ. КОНДОМИНИМУМ ВЕБСТЕРА. НОЧЬ.
Дома ждет видео.
ЖЕНЩИНА, прекрасная, как жизнь
выстрелом из грудной клетки (груди выставлены напоказ)
дает совет: оставить все как есть,
забыть, — а она придет к нему,
очень скоро.
НАПЛЫВ
ИНТ. МАКБРАЙД В ОТЕЛЕ. НОЧЬ.
МакБрайд лежит на кровати один,
смотрит ненавязчивое платное порно.
Он раздет. Мажет член вазелином,
медленно и лениво, кончать ему неохота.
СТУК в окно. Привстает на постели,
безвольный и напуганный (все-таки третий этаж),
открывает окно.
Входит СЕСТРА, с виду как мертвая,
умоляет о ней забыть.
Он сам знает, как ему поступить.
Сестра плетется к двери.
А там ждет его ЖЕНЩИНА В ЧЕРНОМ.
Брюнетка в коже, чертовски странная,
С улыбкой переступает порог.
Они в постели.
Сестра стоит в сторонке, она не ушла.
И смотрит, как брюнетка трахает МакБрайда
(кожа у нее синяя, как у мертвеца. И она одета).
Брюнетка коротко машет рукой.
С сестры ниспадает одежда. Зрелище жуткое:
кожа вся в ранах и порезах; одного соска нет.
Она снимает перчатки, и мы видим руки:
пальцы словно ребра или куриные крылышки,
словно их обглодали, а потом достали из помойки,
эти сухие кости с клочьями плоти и хрящами.
Она засовывает пальцы в рот брюнетке…
И РАСТВОРЯЕТСЯ ВО ТЬМЕ.
ИНТ. ОФИС ВЕБСТЕРА. ДЕНЬ.
ЗВОНИТ ТЕЛЕФОН. Это МакБрайд: «Можете не искать.
Я ее нашел и возвращаюсь домой.
Вам причитаются пятьсот долларов и моя благодарность».
КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ. Вебстер смущен и расстроен.
Далее МОНТАЖ. Проходит неделя,
мы видим, как он ест, пьет, писает, напивается.
Мы видим, как он выгоняет из постели СВОЮ
ПОДРУЖКУ.
И как снова играет с видео…
ВИДЕО-ДЕВУШКА смотрит на него и говорит,
что скоро вернется. «Обещаю, скоро».
ПЕРЕБИВКА
МЕСТО, ГДЕ ПРЯЧУТСЯ ЕДОКИ. ПОДЗЕМЕЛЬЕ.
Бледные люди стоят, как скотина в загоне.
Мы видим МакБрайда. У него на груди не осталось
плоти.
Белое мясо. И можно видеть сквозь ребра:
сердце не бьется. Зато легкие дышат свободно,
вдох и выдох. Гной вытекает из глаз
на запавшие щеки. Пытается помочиться,
но ничего не выходит. Он хочет умереть.
СОН:
Вебстер беспокойно спит,
Он видит МакБрайда, труп под мостом,
Все В ПЕРЕБИВКУ, и много всякой еды,
чтобы стало понятно: это искусство.
ЭКСТ. ЛОС-АНДЖЕЛЕС. ДЕНЬ.
ВЕБСТЕР уже одержим.
Он должен найти женщину из видео.
Кого-то он бьет, кого-то трахает,
а в памяти засело: «Я скоро вернусь, очень скоро».
Наконец он в тюрьме. И за ним приходят
ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ в сопровождении БРЮНЕТКИ,
которые, отперев камеру, проводят его к выходу,
они покидают тюрьму. Через дверь.
Его ведут к автостоянке. Все ниже,
ниже стоянки, куда-то под
город, где затаилось и скорчилось нечто, чмокая и шипя,
и что-то, блестя, смеется, а что-то вопит.
За ними бредут остальные просто-едоки…
Они приковывают Вебстера наручниками
к КРОШЕЧНОМУ ЧЕЛОВЕКУ
в вагинах и зубах
и отводят
в САЛОН КОРОЛЕВЫ.
(Здесь отступление: проснулась жена,
разбуженная страшным сном. «Ты меня ненавидел.
Ты привел домой женщин, которых я не знала,
а они меня знали, и мы подрались,
а когда стали кричать, ты вылетел отсюда со свистом.
Но прежде сказал, что нашел себе девушку для траханья
и еды».
Это пугает меня несильно. Когда люди пишут,
их посещают мелкие бесы. Так что я пожимаю плечами.)
Наручники сняли. Оставляют одного.
Драпировка из красного бархата поднимается,
является Королева. Мы узнаем ее,
это женщина с видео.
«Мир так славно, так удобно делится
на просто-едоков и их добычу».
Так она говорит. Ее голос мягок и сладок.
Таков медовый муравей: крошечная голова,
Грудь, крошечные ручки,
а дальше — набитый медом живот,
огромный и отвислый,
прозрачный, весь из меда, и сладкий, как порок.
У КОРОЛЕВЫ прекрасное маленькое личико,
бледные груди с голубыми прожилками и розовыми
сосками
и белые руки. Но там, ниже грудей, —
зыбкая гора, вместившая кита,
медовый муравей, огромный, как амбар,
иль слон, иль динозавр, или любовь.
Опаловая плоть зовет его к себе.
Бедняга Вебстер кивает и подходит.
(В длину она, должно быть, футов двадцать пять.)
Она велит ему раздеться.
Член набух. Но он дрожит и выглядит потерянным.
Он стонет: «Я никогда так сильно не хотел».
Она берет его в рот, и лижет, и сосет…
Здесь мы задержимся. Язык взглядов
Становится банальным жестким порно
(а губы глянцевы и красен язык).
НАПЛЫВ на ее лицо. Слышно, как он шепчет: «О.
О, детка. Да. О. Возьми его, возьми в рот».
Она открывает рот с усмешкой,
откусывает член.
Кровь бьет струей
ей прямо в рот. Она не проронила почти ни капли.
Мы не станем переводить камеру на его лицо,
только ее.
Теперь, когда лишился члена, и кровь уже не хлещет,
его лицо. Он потрясен и — отныне — свободен.
Несколько едоков его уводят.
И он в цепях рядом с МакБрайдом.
В грязи валяются начисто обглоданные скелеты,
они усмехаются, им снится, что из них варили суп.
Бедолаги.
Вот почти и все.
Оставим их теперь.
ПЕРЕБИВКА в проеме двери стоит БРОДЯГА,
с тремя холодными пальцами ДРУГОГО БРОДЯГИ,
они голодают, но чертовски здорово трахаются руками,
а по этим телам, покрытым ворохом старого тряпья,
картона и газет,
невозможно определить их пол.
ПЕРЕБИВКА
и вновь мы наблюдаем за полетом бабочки.
Белая дорога
«… Хотел бы я, чтоб вы однаждыпришли в мой дом.Я многое бы мог вам показать».Моя невеста вдруг потупит взор и вздрогнет.Ее отец, его друзья — все рады.«И что же, мистер Фокс?» — хихикает блондинкав углу. Волосы — пшеничные колосья,и тучей грозовой глаза, крутые бедра,и изогнувшись, смеясь, ждет продолженья.«Мадам, я не сказитель, — и поклонясь, спрошу: —Быть может, вам есть что сказать?»И вновь улыбка.Кивая, встанет, губы шевельнутся:«Городскую девочку, простушку, бросил любовник,школяр. Крови давно не шли,и живот уже было не спрятать,она — к нему, проливая горючие слезы.Он по головке гладит,клянется: женится, и они убегут,однажды ночью,к тетке. Она и верит;хотя, конечно, видела, как он смотрелна хозяйскую дочь,что красива и богата, — верит.Или хочет верить.В его улыбке читалась хитрость,в его глазах, черных и жгучих, и рыжине волос. Что-тотолкнуло ее с утрапораньше отправиться в их потайное местечко,под дубом,и взобравшись на дерево, ждать.В ее-то положении.Возлюбленный крался в тени, прячась от света,с ним была сума,из нее достал он мотыгу, нож, простыню.Работал он споро, копалвозле терновника, под дубом,тихонько насвистывал, рыл ей могилу, напеваястарую песню…Спеть ее вам, люди добрые?»Она умолкает, а мы все и хлопаем, и кричим,ну, может, не все.У моей нареченной волосы черные,щеки как персик и алые губы,вид недовольный.А красавица (Кто она? Из постояльцев, должно быть.)поет:«Вышел лис в сиянии ночи,И стал у луны просить что есть мочиЛунного света,Чтобы всю ночь идти до рассвета,Ведь до логова так далеко!Э-о! Э-о!Ведь до логова так далеко. Э-о!»Голос ее так сладок, но у суженой он еще слаще.«И когда могилка была готова,Маленькая могилка, ведь она была невеличкой,Даже и с брюхом,Стал он расхаживать взад и вперед,Ходил вокруг дуба, подбирал слова:Доброй ночи, крошка, любимая,меня в лунном свете так к тебе тянет,к тебе, с ребенком под сердцем. Иди, обниму.И обнимал он полуночный воздух рукой,в другой сжав короткий, но острый нож,и ударил ножом во тьме ночной,раз и другой.На дубе дрожа, она наблюдала, стараясь потишедышать,Но дереву дрожь предалась. Взглянул он наверхи сказал:Держу пари, это совы,А потом снова: Иль кошказабралась? Эй, киска… Она замерлаи не дышала, в дерево вжалась. На рассветевзял он мотыгу и ножи ворча и ругаясьдвинулся прочь.Нашли ее в поле, бродила онаИ была без ума.Листья застряли в ее волосах,Песнь на устах:Ветвь сгибалась,Ветвь ломалась.Я видела нору,Что вырыл Лис.Поклялись любитьИ вместе жить.Я видела нож,Что вынул Лис.Говорят, у ребенкалисья лапа вместо руки.Со страху, ворчат повитухи. А школяр сбежал».Она садится, хлопают все.Улыбка замерла в уголках губ: но мне известно,Что я найду в ее серых глазах. Она смотрит,ей интересно.«Я читал, на Востоке лисы преследуют священникови ученых,принимая облик женщин, домов, гор, богови процессий,но их выдают хвосты», — я начинаю,но отец суженой прерывает.«А ты, моя радость, ты сказку хотелаНам рассказать?»Невеста краснеет, щеки алее роз:«Хотела, отец. Но только не сказку, но сон,что мне снился».Голос ее тих и нежен, голос чарует,А там, за окном, звуки ночи: ухают совы,но, как говорится, коль живешь возле леса,сов бояться тебе не с руки.Она на меня взглянула.«Ах, это вы! В моем сне вы примчались, позвали:Радость моя, пойдем ко мне в дом,Вниз по белой дороге.Ты столько всегоУвидишь в пути!Я спросила, как ваш дом найти,Вдоль белой дороги, длинной и темной, в тени дерев,где днем все желто и зелено, а утром и вечером тьма.И ночьючерным-черно; нет лунной дорожки на белойдороге…Сказали вы, мистер Фокс, и мне это странно, но снытак предательски четки и темны,что можете вы зарезать свинью, и тушу еепривязать к седлу черного жеребца.И вы улыбались,да, мистер Фокс, и красные губы блестели, сверкали глаза,зеленые, что ловят девичьи души, и желтые зубы,что сердца их разрывают».«О Боже», — я улыбался. Глаза все застыли на мне,не на ней,хоть говорила она. Глаза, о, глаза.«И вот, в моем сне, мне мнится, как будто я еду в ваш дом,куда вы так часто меня приглашали,пройтись по полянам и тропкам, увидеть запруды,скульптуру из Греции, тис,тополей аллею, и грот, и беседку.И вот в моем сне, во сне я не хотелаидти туда с компаньонкой,с отцветшей, сморщенной девой, которая не сможетоценить ни ваш дом, мистер Фокс;ни бледную вашу кожу, ни глаза-изумруды, ни уговоры.По белой дороге я поскакала, по кровавому следу,на Бетси, моей кобыле. Деревья вверху зелены.С дюжину миль след вел все прямо, потом завернулчерез луга и канавы, вниз по тропе(и я напрягала зренье, чтобы его различить,капля за каплей: видно, свинья, как подобает, была уж мертва),А узду натянула уже перед домом.Но дом-то каков! Огромный, прекрасный,и пейзаж вкруг него, и окна, колонны,белого камня колонны, редкого и дорогого.Скульптура была в том саду, перед домом,Спартанский ребенок и лис у него в одежде,вонзивший зубы в живот, нежную плоть раздирая,дитя не кричит и не плачет,разве плачет холодный мрамор?В глазах только боль, и стоял он на постаменте,вкруг которого вырезаны семь слов.Я обошла постамент, прочитала:Будь смел,будь смел,но не слишком.Привязав на конюшне кобылу,меж черных жеребцов,с безумьем и кровью в глазах,я никого не встретила дорогой.Тогда вошла я в парадный вход — и вверх по лестнице.Огромные двери были прикрыты плотно,в ответ на стук никто не вышел.Во сне (ведь это сон был, мистер Фокс, не забывайте,ах, что-то вы бледны) ваш дом меня зачаровал,охвачена была я любопытством (вам оно известно,я по глазам читаю), убийственным для кошек.Наконец нашла я дверцу, незапертую,и ее толкнула.Шла по обшитым дубом коридорам,где на полках бюсты, безделицы,я шла, и звук шагов ковры скрывали,и наконец вошла в огромный зал.И снова, выложенные красным камнемна белом мраморном полу, слова:Будь храбр,будь храбр,но не слишком.Иль кровь твояхолодной станет вдруг.И там ступениширокой лестницы, застеленные краснымковром, ведущие из зала,и я по ним пошла, но тихо-тихо.Вот дверь дубовая: и вот уж яв столовой, так я поняла, узревостатки страшной трапезы на блюдах,остывшей, с роем пировавших мух.Там недожеванной рука лежалаи мертвое лицо, а в жизнита женщина похожа на меня».«Господь нас защити от снов подобных! —воскликнул тут отец. —Как это возможно?»«Но то был сон всего лишь», — я сказал.И женская улыбкаблеснула в глубине тех серых глаз. О уверенья,куда без них? «За столовой была другая комната,такая, что эта вот гостиница могла быв ней поместиться, и была полната комната вещей, лежавших грудой.Колец, браслетов, ожерелий, платьев,жемчужных нитей, меха, и шелков,и юбок кружевных, и муфт, и перьев,ботинок женских, шляп и драгоценныхрубинов и алмазов. Ну а дальшерешила я, что я попала в ад. Во сне…Там дальше грудойлежали головы, все женщин молодых. А на стенетам части тел прибиты. И грудами лежали груди,и печень, и желудки, и глаза… Нет, не могу.И все вокруг гуделоот мух: жужвельзежужвельзежуж, как я разобрала.Я не могла вдохнуть зловонный воздух,бросилась оттуда, и зарыдала, прислонясь к стене».«То логовище лиса было, значит», — блондинка говорит.(«Нет, конечно», — шепчу я.)«Они неаккуратны, вечно в норахваляются и кожа-кости,и перья от добычи. Их зовут французыРенар, шотландцы — Тод».«Имен не выбирают», — тут говорит отец моей невесты.Он дышит тяжело, и все они, как видно:огонь камина лица освещает, они красны, от эля,от огня,а на стенах висят трофеиохотничьи. Невеста продолжает: «Снаружи слышу шум,движенье…Бегу назад по красному ковру,все по ступеням вниз, но поздно: дверь распахнулась!Кубарем скатившисьи без надежды, в страхе и бессильия спряталась за стол. — И смотрит на меня. —И тут вошли вы, да, то были вы,вы распахнули дверь, ввалились, держа за горложенщину. Рыжеволоса, молода, она кричала и отбивалась как могла,а вы, вы насмехались, весь в поту. Довольнойбыла усмешка ваша. — Лицо моей невесты багровеет. —Скинули вы плащ, короткий, старый,вы, мистер Фокс, пока она кричала, ей горло перерезалиот ухадо уха; слышать мне пришлось,как задыхалась, булькала, давиласьона своею кровью, я молилась,закрыв глаза, ждала конца, но долго, о, слишкомдолгобыла она жива. Я выглянула из укрытья.Вы улыбались, меч держа в руках,в крови по локоть».«Но ведь это не так», — я ей напомнил.«Да, то был сон. Лежалаона на мраморе, а вы кромсали, резали и рвали.Вы отделили голову от плеч,Меж мертвых влажных губ язык засунув.И бледные отрезали ей руки.И груди отрубили, а потомВы начали рыдать и выть. Внезапно,вскочили вы, за волосы держа,по лестнице помчались с головой. Как тольковы удалились, я рванулась к двери.Вскочив на Бетси, я галопомдомой помчалась белою дорогой».И тут все поглядели на меня. Я поставил кружкуна старый, на видавший виды стол.«Не было так, не может быть так, — тут я всех заверил. —И не дай Господь, чтоб было так.Сон дьявольский. Такогоуж никому не пожелаешь».«Но прежде чем покинула тот доми загнала до пены я кобылу,с которой мы стремглав вперед летелипо белой той дороге с красным следом(и разве то свиньи вы кровь пролили, а, мистер Фокс?)и прежде чем я оказалась здесь,упав без чувств, не говоря ни слова,перед отцом, и братьями, друзьями…»Любят честные фермеры лисью охоту,Слушают, под ноги глядя, молчат.«Так вот, но прежде, мистер Фокс,я подхватила с пола, из лужи крови,руку. Той женщины, что на моих глазахвы растерзали». «Но ведь не было так…»«Не сон то был, зверюга и убийца!»«Но ведь не было так…»«Ты монстр, ты Жиль де Рэ!»«И не дай Господь, чтобы было так!»Она улыбнулась, улыбкой холодной и злой.Волосы пышные у моей невесты,и розы цветут на устах. На щеках же красные пятна.«Вот, мистер Фокс! Держите! Вот белая ручка!»Меж грудей она прятала (мечтал я о них,о нежных веснушчатых грудях)и теперь положила на стол, предо мной.И все они алчно смотрели,как я ее взял, ту вещицу.Покрытая шерстью, подушечки, когти.«Ведь то не рука!» — говорю им. Но кто меня слышит!Со свистом кулак врезается в ухо, по плечу бьет дубинка,я шатаюсь,и тут настигает удар сапога, я падаю на пол.И градом удары посыпались.Плачу, кричу, извиваюсь, ту лапу держа.возможно, что вою. Теперья вижу ее, сероглазую эту блондинку,как губы ее разомкнула улыбка,как юбкой шурша, выбегает, взглянув напоследокна то, что творится. Далекий ей путь предстоитв эту ночь.И когда ускользает, я с пола отчетливо вижу: под юбкойтам хвост между ног; я мог бы сказать им,но уже не скажу ничего. Сегодня она побежитна всех четырех своих лапах по белой дороге.Но если охотники? Вдруг?Будь храбр, шепчу, умирая. Будь храбр, но не слишком.Вот и конец рассказу.
Королева ножей
