Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)
Я перелистывал страницы: вырезки с отзывами о фильмах, о которых я никогда не слышал, и оригиналы и копии которых утрачены много лет назад, потеряны или уничтожены огнем: нитратная пленка отличалась повышенной пожароопасностью; вырезки из иллюстрированных журналов: Джун Линкольн, занятая в роли, Джун Линкольн на отдыхе, Джун Линкольн на съемках «Рубахи ростовщика», Джун Линкольн в огромном меховом манто, позволяющем датировать снимок точнее, чем странная прическа и неизменная сигарета.
— Вы ее любили?
— Не так, как любят женщин…
Мы помолчали, и он перелистнул страницу.
— Моя жена убила бы меня, если бы сейчас услышала.
Снова молчание.
— Ну да. Тощая мертвая белая женщина. Возможно, что и любил. — Он закрыл альбом.
— Но ведь для вас она не умерла, не так ли?
Он покачал головой. И ушел. А альбом остался у меня.
Секрет иллюзии «Греза художника» заключался в следующем: женщину плотно привязывали к обратной стороне полотна. Полотно было дополнительно укреплено проволокой, и когда художник легко и небрежно вносил на сцену холст и ставил его на мольберт, женщина там уже была. А само полотно было устроено как штора и могло подниматься и опускаться.
А иллюзия «Заколдованная створка» выполнялась с помощью зеркал: зеркало, поставленное под определенным углом, отражало лица людей, стоявших за кулисами.
И сегодня многие иллюзионисты используют на своих представлениях зеркала, чтобы заставить зрителей думать, будто они видят то, чего нет.
Это просто, если вы знаете, как это делать.
— Прежде чем мы начнем, — сказал он, — я должен вам сказать, что никогда не читаю сценарий. Я пришел к мысли, что это сковывает мое творческое воображение. Не беспокойтесь, мой помощник составляет конспект, чтобы быстро войти в курс дела.
У него были борода и длинные волосы, и он немного походил на Иисуса, правда, я сомневался, что у Иисуса могли быть такие безупречные зубы. Он представлялся мне самой важной персоной из тех, с кем я говорил до сих пор. Звали его Джон Рей, и даже я о нем слышал, хоть и не вполне понимал, чем он занимался: кажется, его имя обычно значилось в начале фильма, сразу после слов ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ПРОДЮСЕР. Голос со студии, назначивший встречу, сообщил, что они, то есть студия, очень воодушевлены тем, что он «присоединился к проекту».
— А разве конспект не сковывает ваше воображение?
Он усмехнулся.
— Что ж, мы все считаем, что вы проделали впечатляющую работу. Даже очень впечатляющую. Осталось лишь несколько нерешенных вопросов.
— Например?
— Ну, этот Мэнсон. И идея с его выросшими детьми. Мы тут в офисе набросали кое-что: попробуйте взять за основу. Один парень, скажем, Джек Головорез — это идея Донны…
Донна скромно наклонила голову.
— Его сажают за сатанизм и поджаривают на электрическом стуле, а он, умирая, обещает вернуться и всех уничтожить. Дальше действие уже в наши дни, и мы видим молодых парней, подсевших на игру «Головорез», у героя которой его лицо. И поскольку они играют в его игру, они становятся им одержимы. Может, у него что-то странное в лице, на манер Джейсона или Фредди[50].
Он замолчал, словно ожидая моего одобрения.
Тогда я сказал:
— И кто же придумал эту компьютерную игру?
Он указал на меня пальцем:
— Вы ведь у нас писатель, душа моя. Хотите, чтобы мы сделали за вас всю работу?
«Надо думать о кино, — решил я. — Они ничего другого не понимают». И сказал:
— Но ведь то, что вы предлагаете, это как «Мальчики из Бразилии»[51], только без Гитлера.
Он выглядел озадаченным.
— Был такой фильм Айры Левина, — сказал я. Но в его глазах не промелькнуло и тени узнавания. «Ребенок Розмари». — Никакой реакции. — «Щепка»[52].
Он кивнул; монетка провалилась в автомат.
— Принято, — сказал он. — Вы пишете роль для Шерон Стоун, а мы сделаем все возможное, чтобы ее заполучить. У меня есть выход на ее команду.
На этом я ушел.
Той ночью было холодно, а в Лос-Анджелесе такого быть не должно, и воздух еще сильнее пах микстурой от кашля.
Недалеко от Лос-Анджелеса жила моя давняя подруга, и я решил встретиться с ней. Я позвонил по номеру, который был у меня записан, начав поиски, растянувшиеся почти на весь вечер. Мне давали новый номер, я по нему звонил, там мне снова давали номер, и я снова звонил.
Наконец, набрав очередной номер, я узнал ее голос.
— А ты знаешь, где я? — спросила она.
— Нет, — ответил я. — Просто мне дали этот номер.
— Это телефон больничной палаты, — сказала она. — Здесь лежит моя мама. С кровоизлиянием в мозг.
— Прости. У нее все в порядке?
— Нет.
— Прости.
Мы неловко помолчали.
— Как ты? — спросила она.
— Довольно плохо, — ответил я.
И рассказал ей все, что со мной случилось. И что я при этом испытываю.
— Почему все так получается? — спросил я.
— Просто они боятся.
— Почему боятся? Чего?
— Потому что ты им нужен, пока с твоим именем связаны только успешные проекты.
— В смысле?
— Если ты дашь добро, студия снимет фильм, который обойдется им в 20–30 миллионов долларов, и если фильм провалится, твое имя навсегда будет связано с этим провалом, и ты потеряешь свой статус. Если же ты откажешься, ты ничем не рискуешь.
— В самом деле?
— Типа того.
— А откуда ты все это знаешь? Ты музыкант и не имеешь отношения к кино.
Она устало засмеялась.
— Я здесь живу. Все, кто здесь живет, это знают. Ты не пробовал поспрашивать людей про сценарии?
— Нет.
— Так попробуй. Спроси. Парня на автозаправке. Кого угодно. У всех есть сценарии. — Тут кто-то к ней обратился, и она ответила, а мне сказала: — Извини, нужно идти, — и повесила трубку.
Я не нашел обогреватель, если он там был, и замерзал в своем крошечном шале, точно таком, в каком умер Белуши, с бездарной картинкой на стене и промозглой сыростью в воздухе.
Я приготовил себе ванну, чтобы согреться, но когда из нее выбрался, мне стало еще холоднее.
Белые золотые рыбки сновали взад-вперед, то прячась, то появляясь из-под листьев кувшинок. У одной из них была темно-красная отметина, в принципе похожая на отпечаток губ: странное клеймо, оставленное полузабытой богиней. В воде отражалось серое утреннее небо.
Я мрачно смотрел на воду.
— У вас все в порядке?
Обернувшись, я увидел стоящего рядом Праведника Дундаса.
— Рано вы встаете.
— Плохо спал. Страшно холодно.
— Надо было сказать администратору. Вам бы принесли обогреватель и еще одеял.
— Мне это даже в голову не пришло.
Дышал он с огромным трудом.
— А у вас все в порядке?
— Нет, черт побери. Стар я. Вот доживешь до моих лет, парень, у тебя тоже будет не все в порядке. Но когда ты помрешь, я буду еще тут. Как работа?
— Не знаю. Я больше не пишу сценарий, а «Греза художника», рассказ о волшебных фокусах викторианских времен, не двигается с места. Действие происходит на морском побережье в Англии, в дождь. На сцене фокусник показывает свое искусство, и публика неуловимо меняется. Это их глубоко трогает.
Он медленно кивнул.
— «Греза художника». Ну-ну. А себя вы кем представляете, художником или иллюзионистом?
— Не знаю. Мне кажется, ни то, ни другое.
Собравшись было уходить, я вдруг вспомнил одну вещь.
— Мистер Дундас, — спросил я, — а у вас есть сценарий? Написанный вами?
Он покачал головой.
— И вы никогда не писали сценариев?
— Только не я.
— Честно?
Он ухмыльнулся:
— Честно.
Я вернулся к себе. Пролистал английское издание своих «Сынов человеческих», спрашивая себя, как получилось, что была издана такая нелепая писанина, зачем Голливуд купил на нее права, и почему теперь они не хотят снимать по книге фильм.
Вновь принявшись за «Грезу художника», я потерпел прискорбную неудачу. Герои были как неживые. Они не могли ни дышать, ни двигаться, ни говорить.
Я пошел в туалет и пустил в унитаз ярко-желтую струю. По зеркалу пробежал таракан.
Вернувшись в гостиную, я создал новый файл и написал:
Я вспоминаю Англию. Шел дождь.Театр на пирсе, странной тени след…Смешались страх, и магия, и ложь.Страх слыть безумцем вечно вводит в дрожь.Как в сказке, магия спасет от бед.Я вспоминаю Англию. Шел дождь.В моей душе лишь пустоту найдешь,Над одиночеством не одержать побед.Смешались страх, и магия, и ложь.Клубок из правд всем видится как ложь.Лицо скрывая, не увидишь свет.Я вспоминаю Англию. Шел дождь…Маг палочкой взмахнет — и даст ответ,Всю правду скажет — только толку нет.Я вспоминаю Англию. Шел дождь.Смешались страх, и магия, и ложь.
Я не знал, хорошее ли вышло стихотворение, но это не имело значения. Я написал нечто для себя новое и неожиданное, и это было чудесно. Заказав завтрак в номер, я попросил принести обогреватель и парочку одеял.
