Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)
Когда я приехал снова обсуждать мой сценарный план, на студии не было никого из тех, с кем мы встречались прежде. Меня провели к очень молодому человеку в крошечном офисе, который, ни разу не улыбнувшись, сообщил, как ему понравился мой сценарный план и как он рад, что студия владеет правами на экранизацию.
Он сказал, что, по его мнению, особенно мне удался образ Чарльза Мэнсона, и что, возможно, «как только его удастся полностью отмасштабировать», это будет еще один Ганнибал Лектор.
— Но. Хм. Мэнсон. Это реальный человек. Сейчас сидит в тюрьме. Это его люди убили Шерон Тейт.
— Шерон Тейт?
— Актрису. Звезду. Она была беременна, а ее убили. Она была женой Полански.
— Романа Полански?
— Да, режиссера.
Он нахмурился.
— Мы готовимся заключить с ним контракт.
— Это хорошо. Он хороший режиссер.
— Он об этом знает?
— О чем? О книге? О фильме? О смерти Шерон Тейт?
Он покачал головой: я не угадал.
— Мы ведем переговоры о трех картинах. Там фигурирует и Джулия Робертс. Так вы говорите, Полански не знает о вашем сценарии?
— Нет, я хотел сказать…
Он посмотрел на часы.
— Где вы остановились? Надеюсь, вас разместили в хорошем отеле?
— Да, спасибо, — сказал я. — Я в паре шале от номера, в котором умер Белуши.
Я ожидал, что услышу еще парочку звездных имен и что Джон Белуши в тот вечер приказал долго жить Джули Эндрюс и мисс Пигги Маппет. Но я ошибся.
— Как это умер? — спросил он, наморщив юный лоб. — Белуши не умер. Мы снимаем фильм с его участием.
— Это был его брат, — объяснил я, — который умер много лет назад.
Он пожал плечами.
— Похоже, что дыра, — сказал он. — В следующий раз скажите им, что хотите остановиться в «Бель Эр». Может, перевезти вас в другой отель?
— Нет, спасибо, — ответил я. — Я к этому уже привык. Так что насчет сценарного плана?
— Пусть пока полежит.
Я увлекся двумя старыми театральными иллюзиями, которые нашел в своих книгах: «Мечта художника» и «Заколдованная створка окна». Это были метафоры, которые не вызывали у меня сомнений; но историю, которая их проиллюстрирует, я еще не придумал. Я написал несколько предложений, из которых никак не составлялись начальные абзацы, и несколько абзацев, из которых никак не складывались первые страницы. Поскольку писал на компьютере, я вышел из программы, ничего не сохранив.
Я стоял во дворе отеля и смотрел на карпов, двух белых и одного белого с красным пятном. Они были похожи на тех рыб, что рисует Эшер[48], и это меня удивило: мне никогда не приходило в голову, что в его рисунках есть что-то хотя бы отдаленно похожее на реальность.
Праведник Дундас протирал листья растений. У него была бутылка со специальным средством и тряпка.
— Привет, Праведник.
— Сэ.
— Прекрасный денек.
Он кивнул, и закашлялся, и постучал кулаком в грудь, и снова кивнул.
Отвлекшись от рыб, я уселся на скамейку.
— Почему вас не отправили на пенсию? — спросил я. — Разве вы не должны были выйти на пенсию много лет назад?
Он продолжал свое занятие.
— Да нет же, я — местная достопримечательность. Они ведь просто утверждают , что в этом отеле останавливались все мировые звезды, зато я рассказываю про них всякие небылицы, что, мол, заказывал на завтрак Гари Грант.
— Вы и это помните?
— Черт, нет же. Да кто ж это проверит! — Он снова закашлялся. — А что вы пишете?
— Ну, на прошлой неделе я писал сценарный план для одного фильма. Потом переделывал. А теперь… мне чего-то не хватает.
— А теперь-то что пишете?
— Рассказ, который никак не получается. Про магический фокус викторианских времен, который назывался «Греза художника». На сцену выходит художник с большим холстом, который он устанавливает на мольберт. На холсте изображена женщина. Он смотрит на свою работу и страдает, что у него нет таланта истинного художника. Наконец он засыпает, полотно оживает, женщина сходит с него и велит ему не сдаваться. Не оставлять усилий. И предрекает, что однажды он станет великим художником. А потом возвращается обратно. Свет гаснет. Он просыпается и видит просто картину…
— …а другая иллюзия, — рассказывал я женщине на студии, которая в начале встречи поступила недальновидно, изобразив ко мне интерес, — называлась «Заколдованная створка». Над сценой висит окно, и в нем возникают лица, хотя никого кругом нет. Мне кажется, я могу установить странную параллель между этим окном и, положим, телевизором: в конце концов, сходство очевидно.
— Я люблю смотреть «Сайнфелд»[49], — сказала она. — Вы смотрите этот сериал? Вообще ни о чем. То есть прямо целые выпуски совершенно пустые. А еще мне нравился Гарри Шендлинг до того, как он стал вести новое шоу и сделался противным.
— Иллюзии, — продолжал я, — как все великие иллюзии, заставляют нас задуматься о природе реальности. Но они также обозначают игру слов, а еще выводят на мировой уровень проблему того, чем обернутся развлечения. Фильмы существовали до кино, а телек — до телевидения.
Она нахмурилась.
— Это что, кино?
— Надеюсь, что нет. Это рассказ, если у меня получится его написать.
— Тогда давайте поговорим о кино. — Она пролистала стопку заметок. Ей было лет двадцать пять, и она была одновременно привлекательной и бесполой. Я предположил, что это одна из женщин, которые были тогда на завтраке, то ли Динна то ли Тайна.
Вдруг она на чем-то споткнулась и прочла:
— «Я знал невесту, когда она танцевала рок-н-ролл»?
— Кто это написал? Эта фраза из другого фильма.
Она кивнула.
— Короче, должна вам сказать, что ваш сценарный план… можно назвать спорным. Эта история про Мэнсона — мы не уверены, что она прокатит. Мы можем обойтись без него?
— Но в этом-то вся суть. Я хочу сказать, что книга называется «Сыны человеческие», и она посвящена его детям. Если выбросить Мэнсона, мало что останется, не так ли? Ведь вы купили права на экранизацию именно этой книги. — Я протянул ей книгу, свой талисман. — Отказаться от образа Мэнсона, не знаю, это все равно что заказать пиццу, а когда ее привезут, сетовать на то, что она плоская, круглая и покрыта сыром и томатным соусом.
По ней нельзя было определить, слышала ли она хоть что-то из того, что я сказал.
Она спросила:
— Как вам название «Головорезы»?
— Не знаю. Речь о фильме по моей книге?
— Мы бы не хотели, чтобы люди решили, что речь пойдет о религии. Сыны человеческие . Звучит так, словно фильм антихристианский.
— Ну, можно сказать, я действительно подразумеваю, что сила, которой обладают дети Мэнсона, в известном смысле от дьявола.
— Ах вот как?
— Я говорю об этом в книге.
Ей удалось изобразить жалостный взгляд, из разряда тех, каким смотрят только люди, знающие, что книги — в лучшем случае права на вольную экранизацию, которой можно одарить остальное человечество.
— Ну, я не думаю, что студия сочтет это приемлемым, — сказала она.
— Вы знаете, кто такая Джун Линкольн? — спросил я.
Она покачала головой.
— А Дэвид Гембол? Джейкоб Клейн?
Она снова покачала головой, на этот раз немного нетерпеливо. И протянула мне список, по ее мнению, необходимых исправлений, из которого следовало, что я должен переделать практически все. На страничке было указано «кому»: мне и еще нескольким человекам, чьих имен я не сумел распознать, а еще на ней значилось «от кого»: от Донны Лири.
Я сказал:
— Спасибо, Донна, — и направился обратно в отель.
Целый день я был не в духе. А потом придумал способ переделать сценарный план, чтобы учесть все замечания, приведенные в списке.
Еще день я размышлял, несколько дней писал и наконец факсом отправил третий вариант на студию.
Праведник Дундас, убедившись в моем искреннем интересе к Джун Линкольн, принес мне свой альбом, и я обнаружил, что это псевдоним родившейся в 1903 году Рут Баумгартен, назвавшейся так в честь месяца июня и президента Америки. Это был старый альбом в кожаном переплете, размером и весом напоминавший фамильную Библию. Когда она умерла, ей было двадцать четыре года.
— Жаль, вы ее не видели, — сказал Праведник Дундас. — А фильмов с ее участием почти не сохранилось. Она была такой талантливой. Она была самой большой из всех звезд.
— Она была хорошей актрисой?
Он решительно покачал головой:
— Неа.
— Или необыкновенной красавицей? Если это так, значит, я чего-то не заметил.
Он снова покачал головой.
— Камера ее любила, это точно. Но дело не в этом. Среди девочек на подпевке многие были красивее ее.
— Тогда что же?
— Она была звездой, — пожал он плечами, — и этим все сказано.
Я перелистывал страницы: вырезки с отзывами о фильмах, о которых я никогда не слышал, и оригиналы и копии которых утрачены много лет назад, потеряны или уничтожены огнем: нитратная пленка отличалась повышенной пожароопасностью; вырезки из иллюстрированных журналов: Джун Линкольн, занятая в роли, Джун Линкольн на отдыхе, Джун Линкольн на съемках «Рубахи ростовщика», Джун Линкольн в огромном меховом манто, позволяющем датировать снимок точнее, чем странная прическа и неизменная сигарета.
