Наталья Нестерова - Воспитание мальчиков
Закончу эту главу событиями современными. Год назад мой внук Кирюша пошел в детский сад. И буквально в первые дни случилось невероятное — Кирилл бросился на воспитательницу с кулаками. Я была в шоке. Не потому, что я боготворю внука, ясное дело, боготворю. Но еще хорошо его знаю, вернее — чувствую, будто у нас общая нервная система.
Мой внук не мог броситься на воспитательницу с бухты-барахты. Есть дети, годовасики-двухлетики, которые, злясь, могут стукнуть маму или папу, бабушку или дедушку. Нормально, ничего страшного. Как еще карапуз покажет свои чувства? С Кириллом и такого не было никогда. В Кирюшиной маме, моей невестке Гале, умер великий педагог. То есть умер для масс, но счастливо достался моему внуку и, дай бог, другим внучатам достанется. Галя столько времени проводила с Кириллом, столько с ним занималась, что я диву давалась — откуда у этой взрывной девушки неисчерпаемое терпение? Какие-то вещи Кириллу внушены с пеленок и закрепились основательно.
Заходим с ним в лифт. Вместе с нами какая-то женщина.
— Нельзя ездить в лифте с незнакомцами, — говорит ей Кирюша.
— Ой, — смотрит она на меня растерянно, — выйти?
Другой раз с нами ехал мужчина. Кирилл и ему заявил:
— Нельзя с незнакомцами ездить в лифте.
— Мужик, ты ведь не один, а с мамой, — польстил мне попутчик.
— Это бабушка, а не мама! — возмутился Кирилл. — Не видно, что ли?
От факта не отвертишься: мой внук набросился на воспитательницу. Замечу, что эта воспитательница справедливо считается одной из лучших в саду. Галя провела расследование. Что-то вытрясла из Кирилла, опросила персонал садика. Восстановила картину. Дело обстояло так.
Кирилл шалил. Я допускаю — вел себя безобразно.
Воспитательница сказала:
— Сейчас вызову милицию и она тебя заберет!
А Кирюшу никогда не пугали ни милицией, ни Бабаем, ни Кощеем Бессмертным, ни Бабой Ягой. И ему постоянно внушалось: ТЕБЯ НИКОГДА НИКТО НЕ МОЖЕТ ОТ НАС ЗАБРАТЬ. Далее, конечно, следовало про незнакомцев в лифтах и прочие правила выживания детей в мегаполисе.
Когда воспитательница пригрозила, Кирилл поверил, воспринял ее слова как реальную перспективу. Испугался, заревел и бросился с кулаками. Галя поговорила с воспитательницей, та с пониманием отнеслась к правилам Митиной и Галиной семьи.
Кирилл не мчится в детский сад радостно, но ходит без принуждения. У него притух комплекс единственного ребенка, он понял, что в коллективе надо завоевывать авторитет, никто не спешит восхищаться его талантами и знаниями. Садик — это как на работу ходить. Все работают: мама, папа, дедушка, бабушка, дяди и тети. Не работают, когда болеют, но болеть хуже, чем работать. В саду у них едва хватает времени на обычную прогулку на свежем воздухе или на игры в помещении: весь день занятия, хореография сменяется музыкой, лепка — чтением, рисование — устным счетом. Скучать не приходится, воспитатели-надзиратели, очевидно, ушли в прошлое.
Случилось однажды так, что у Кирилла в саду стремительно развился круп: мой внук задыхался, теряя сознание. И ему вовремя оказали помощь, спасли. Галя говорит: «Какое счастье знать, что твой сын в надежных руках!» Для меня тоже счастье.
И все-таки время от времени внук меня спрашивает:
— Бабуля, ты любишь жить на даче и я люблю, почему мы не живем там? Вдвоем? Всегда-всегда-всегда?
Отделываюсь пустыми словами, ухожу от ответа, переключаю внимание, шучу про родителей, которые не отдадут сыночка ни за какие коврижки. Знаешь, что такое коврижки? Давай, завтра испечем?
По большому счету, Кирилл прав. И моя мама, став бабушкой, посвятила себя внукам.
Без рассказа о ближайших предках сыновей не обойтись. Если знаешь, кто вырастил человека, ты
знаешь его наполовину. Вторая половина — твое личное впечатление. Про своих дальних предков мы знаем мало. Сыновей растили бабушка Саша, я и муж.
БАБУШИНСТВО
Есть слово «материнство», а слова «бабушинство» нет. По недоразумению. Явление, состояние, образ жизни есть, а слова нет.
У меня никогда не было бабушки. Мамина мама умерла в год моего рождения. Папина мама, бабушка Юля, жила в Москве. Биологическая бабушка, она была ко мне, мягко говоря, равнодушна.
В детстве я отчаянно завидовала приятелям, у которых были бабушки. Дедушек практически не наблюдалось, их в войну поубивало. Но бабушки! Добрые, ласковые, всегда угостят — пряником, конфетой, яблоком. Мне гостинцы доставались за компанию, когда вместе с друзьями приходила к их бабушкам. Живые ангелы — вот кем для меня были бабушки. Приятелям-то благодать: чуть с родителями неполадки — бегом к бабушке. Она всегда пригреет, утешит, одарит и родителям фитиля вставит. Мне бежать было не к кому. Года в три, выучив пяток букв, я писала жалобные письма бабушке Юле в Москву. Помню мысленные тексты: бабушка, я тебя люблю; бабушка, забери меня; бабушка, подари мне куклу с закрывающимися глазами. Лет в одиннадцать я обнаружила в кладовке эти послания. Набор криво написанных букв: «АБПНТС…» Но листов много, штук десять. Это при том, что я была единственным ребенком и росла в обстановке родительского обожания.
К бабушке Юле меня повезли в последнее лето перед школой. Отпуску предшествовали переговоры с бабушкой по телефону. Тогда это было событием. Требовалось сходить на почту и вызвать бабушку телеграммой на московскую почту для разговора. И не раньше, чем через три дня. В помещении почты, куда мы приходили в назначенное время, было много народа. Периодически в динамике звучал голос телефонистки: «По вызову Магадана, третья кабина», «По вызову Киева — вторая кабина». Мои родители волновались, я хорошо видела, да и все люди были взволнованно напряжены. Войдя в кабину, орали в микрофон, точно силой голоса могли улучшить связь. Ожидающие невольно и с интересом прислушивались: кто-то умер, у кого-то родился ребенок, кому-то срочно нужны деньги. Меня, когда раздалось заветное: «По вызову Москвы…» — в кабину не взяли, втроем там было не повернуться. Лет через десять мама мне рассказала, что бабушку Юлю наш приезд не обрадовал. И она спросила: «Надеюсь, вы хорошо одеты?»
Не хотела позориться перед соседями. Хотя бабушка Юля работала всего лишь санитаркой в больнице. Родом она, мой отец, два его брата и сестра из Минусинска. По преданию, наш прадед был ссыльнокаторжным. Политическим, естественно. Когда я спрашивала отца, а есть ли доказательства, может, уголовником был? Папа отвечал: «Наталья! Кто признается? А политический — звучит гордо».
От той поездки в Москву у меня остались в памяти картинки, как секундные киноролики. Я обнимаю за шею бабушку, изо всех сил сжимаю, чтобы показать свою любовь. «Задушишь!» — говорит она и разнимает мои руки. Я ем виноград, ягоды с большими косточками и жесткой оболочкой. Я высасываю из виноградин сок, шкурки и косточки складываю на стол. «Ты ешь как свинья», — говорит бабушка. Мы в подмосковном селе, где живет мой дядя, брат отца. Во дворе стог сена, я в него забираюсь. Выходит папа с вилами, поддевает пук сена, перекидывает в сарай. Я высовываю голову из стога, папа меня заметил. Схватил, больно трясет. У папы лицо белое от испуга, и он все время повторяет: «Наточка, дочка, как же ты, что же ты, я же тебя, я же чуть же не убил тебя…» Мы идем вдоль кукурузного ПОЛЯ, папа что-то язвительное отпускает про «царицу полей». Мама хмурится: «Не распускай язык! За такие разговоры знаешь, что бывало». «Что бывало за разговоры про кукурузу?» — допытываюсь я, но родители не объясняют.
Маминого отца в тридцать седьмом году арестовали и расстреляли. Детям врага народа и вдобавок внукам раскулаченного пришлось несладко. Надежда на облегчение появилась, когда во время войны моего дядю Васю представили к званию Героя Советского Союза. В хибарку с земляным полом (Сибирь, Омская область), где жила бабушка с тремя детьми, провели свет, выдали отрез материи «бостон» и американские консервы. Но потом, когда разобрались, что дядя Вася с подпорченной биографией, ему дали только орден Боевого Красного Знамени.
Мама, ее сестра — моя тетя Маша, их брат — дядя Виталий (дядя Вася умер от ран в госпитале) всегда и твердо придерживались убеждения, что власть ругать нельзя, никогда и ни при каких обстоятельствах — ни шепотом, ни жестом, ни намеком. Мама и дядя Виталий впоследствии стали членами КПСС и в коммунистические идеи верили искренне, свято. Но ведь в «Манифесте» Маркса и в «Программе КПСС» действительно содержатся прекрасные слова про справедливость и равенство, про общество без угнетения.
Мои родители поселились в Донбассе случайно. Отец был двадцать седьмого года рождения. После школы его призвали в армию и отправили в военное училище. Он получил лейтенантские погоны, когда война кончилась. Служил в Германии, привез оттуда маме шубу, крепдешиновое платье, туфли — все по нищим отечественным обстоятельствам фантастически шикарное. И еще привез покрывало на кровать — шелковое, переливающееся как парча. Это покрывало сослужило мне большую службу. Когда я играла в принцесс-королевен, покрывало становилось то мантией, то плащом, то, привязанное на талии, превращалось в царскую юбку. В середине пятидесятых годов, во время так называемой хрущевской демобилизации, отец уволился из армии. Ехать было некуда. Из Сибири родню разбросало от Дальнего Востока до Киргизии. Друг папы уговорил ехать в Донбасс — там шахты, там хорошие заработки. Мои папа и мама оказались в Кадиевке, где у нас не было ни родных, ни близких. А у моих приятелей были — сестры, братья, дядья и тетки, бабушки.
