Наталья Нестерова - Воспитание мальчиков

Мы заговариваем о том, что в нашем детстве не было игровых приставок, видеомагнитофонов, плееров, пейджеров, сотовых телефонов. Не просто «не было» — возможность их существования не рассматривалась. На громадных ЭВМ работали с перфокартами женщины, ничем не отличавшиеся от закройщиц из ателье. Кстати, ателье индивидуального пошива было много, одевались там, а не в магазинах с их сиротским ассортиментом. Обувь чинили у сапожников, никому бы в голову не пришло выкинуть ботинки, у которых стерлась подошва. Автомобили не имели подушек безопасности, подъезды домов — кодовых замков, улицы — камер наблюдения, магазины — вольницы самообслуживания. Никто не следил за погодой, метеозависимых людей не существовало, про зловредные нитраты и холестерин не ведали, про СПИД не догадался написать ни один фантаст. Медсестры шестидесятых — семидесятых никогда бы не поверили, что могут существовать одноразовые шприцы, что можно избавиться от изнурительной стерилизации инструментов. Тамара Ивановна, делая маме уколы, от шприцов, привезенных из Мексики, собирала иголки. Неизвестно зачем, от восхищения. «Наташа, — говорила она, — ты посмотри, какие тонкие и острые! А сколько мы мучились со ржавыми!»

— Женя, детей нет!

— Придут, куда денутся. Интересно ты про наше детство вспомнила. Действительно — другая страна, другие реальности. Пошел в магазин — и купил хорошую клюшку.

Женя начинает рассказывать, как хоккейные обмундирование и снаряжение они мастерили сами, потому что купить-достать его было невозможно ни по какому блату, даже Алиса Степановна не могла. Как точили коньки, как смертельно боялись сломать лыжи — вторых не купят.

Мы вспоминаем, как до дрожи мечтали о джинсах и кроссовках. Еще раньше — о плаще-болонья. Этот плащ был меткой, символом, пропуском в сообщество избранных. Я умирала от горя — у меня нет плаща-болонья. На Толкаловке, громадном рынке — помеси барахолки, антикварного торжища и места сбыта спекулянтских, купленных в Москве у фарцовщиков, товаров — мама за немыслимые деньги, за всю свою зарплату, наконец, купила заветный плащ. Пятьдесят четвертого размера, мужской. Мама его перешила, подогнала под мою фигуру. Ура! Теперь я среди избранных.

— О чем мечтают наши дети? — спросила я мужа.

— Понятия не имею, — ответил он. — Но уж точно не об одежде.

— Тебе не кажется, что их увлечение экстремальными видами спорта — следствие нашего парникового воспитания? Мы сами через край в детстве хлебнули опасностей, а детям поставили заслон. Теперь они, великовозрастные, прыгают с неба с парашютами. Зачем? Единственный ответ — чтобы испытать себя. Не удалось испытать в детстве, сейчас наверстывают.

— Наташа! Ты всегда очень точно ставишь вопросы. Но!

— Что «но»?

— Но тут же сама на них отвечаешь. Парить на парашюте, говорю тебе со знанием дела, — большое удовольствие. Не надо искать в мальчиках ответы на вопросы, которые сама придумала.

— Хорошо! Я и так изо всех сил стараюсь не лезть в их жизнь. Но посмотри на часы!

Женя протяжно зевает, трясет головой, как застоявшийся конь. Мы уже не в том возрасте, не в тех силах, чтобы сутками дискутировать, вливать в себя поочередно спиртное и чай-кофе, продолжать споры.

Открывается входная дверь и захлопывается. Стараясь не шуметь, мальчики переобуваются, что-то падает, они гогочут.

Мы с Женей выходим: оба в халатах, мама со всклокоченными волосами, папа с прищуром — глаза закрываются, спать ему хочется отчаянно.

Мне не терпится воскликнуть: «Где вы были?»

Но Женя опережает:

— Почему не звонили?

— Папа, мы с мамой договорились выходить на связь не каждый час, а через три часа.

— Выходили?

— Нет, — вступает Митя. — Зачем вас будить поздней ночью?

— Затем! — глубокомысленно произносит Женя и уходит в спальню, где падает на кровать и мгновенно засыпает.

Я знаю, что через несколько минут мои сыновья придут на кухню, сметут все съедобное из холодильника, хотя я оставила им еду в сковородах на плите. Поверните краник газовой плиты — подогрейте. Бестолочи! На плиту не посмотрят, опустошат холодильник. Потом разбросают одежду, завалятся спать, не потрудившись постелить постель.

Стою перед ними. Молча — не упрекаю, не ругаю. Этакая фигура материнской скорби в халате поверх ночной рубашки. В шесть утра.