Наталья Нестерова - Воспитание мальчиков
Потом мы переехали в Ленинград, мама преподавала, на руководящие должности не стремилась. Родился Никита, бессонные ночи. Мама говорила, что для нее бичом стали классные сочинения. Дети пишут, а учительница неудержимо клюет носом.
Я не просила маму бросить работу. Ситуация была предельно проста: или я, или мама — другой кандидатуры в няньки не было. Я заканчиваю университет, выхожу или не выхожу на работу. Повторю, маму я не уговаривала. Она вообще сама не любила просить, и других никогда не ставила в позу просителя. Если тебе ясен выход из положения, если ты принял решение, зачем вынуждать родных исполнять павлиньи танцы?
Мама не раз говорила, что внуки ей подарили десять лет жизни. Я полагала, что мама имеет в виду сохраненные, не сожженные на работе нервные клетки. И только когда у меня самой появились внуки, до меня дошло, что мама подразумевала.
Человек не может жить без положительных эмоций. Радостные чувства — единственное топливо здоровой психики. Негативные чувства соответственно губительны для души, как вода для огня. Было пламя, стало пепелище. А маленькие дети — это неисчерпаемый источник положительных эмоций, это побудители (точнее — разбудители) теплых чувств, которые обычно покоятся на задворках подсознания, — нежности, умиления, глуповатой восторженности. Посмотрите на лицо человека, который делает «козу» малышу. Даже суровые физиономии разглаживаются, улыбки расползаются, словно откуда-то изнутри вырвался фонтан чистой энергии.
Через год после маминой смерти у меня обнаружили рак. О том, что я прохожу обследование, знали многие. Но окончательный диагноз — только близкие: дети, муж, двоюродная сестра Тамара. Я не стыдилась болезни, просто мне нужно было сконцентрировать силы для предстоящей операции, настроить себя на победу. Нытики и хлюпики рак не побеждают. Я знала людей, которые умерли, хотя стадия рака была начальной. И знаю тех, кто выжил, хотя приговор был смертельным. Моя подруга Люба, например. Ей было тридцать лет, у нее была маленькая дочь и самый коварный рак — меланома. После операции Любе предложили оформить инвалидность, намекнули, что жизни осталось немного. «Вот уж дудки! — мысленно ответила Люба. — Никакого рака у меня нет. А есть дочь и прекрасная жизнь впереди. Бред какой! Инвалидность!» Люба обулась в туфли на шпильках и зацокала по больничной аллее. Хотя даже в комнатных тапках ей было очень больно шаркать.
Сочувствие и сострадание оттянули бы мои силы. Вот я сообщаю про свой диагноз — ахи, вздохи, страхи, слова утешения. Надо ведь отвечать. Парадоксальным образом меняться с собеседником местами и уже его заверять, что на тот свет я быстренько не собираюсь. Мне хватило перевернутых лиц мужа и сыновей. Фраза, которую я выдумала, которая стала моей главной спасительной молитвой: «Сегодняшний день нисколько не хуже для умирания, чем завтрашний», — не производила на них никакого впечатления. Но ведь и в самом деле, что такого чрезвычайного ждет меня в последующей жизни, ради чего стоит отравлять отпущенное время панической лихорадкой? Умирать тоже надо уметь достойно. Хотя лучше, конечно, пожить. Я тогда еще не знала, что откроется мощный мотив для долгой жизни. У меня еще не было внуков.
Я старалась находить юмористические оттенки в ситуации, но у моего мужа чувство юмора начисто пропало.
— Представляешь, — говорила я Жене, — за две недели я прошла по веренице из пяти врачей. И каждый спрашивает, наступил ли у меня климакс. Последнему доктору я сегодня сказала: «Вы сформировали у меня комплекс неполноценности. Ну нет климакса, где я его возьму?» — «Плохо, — отвечает, — при менопаузе эта опухоль себя по-другому ведет». — «Во всем найдется хорошее». — «Что?» — не понял врач. — «Вот и в климаксе нашлось хорошее».
Муж даже не улыбнулся. Ладно, пускаю в ход тяжелую гинекологическую артиллерию:
— Мне делали УЗИ, очень современным способом. Внутрь доктор ввел такую штуку, вроде толстого стержня. Обследует, смотрит на экран и все время спрашивает, не больно ли мне. Вы, говорю, наверное, по первой специальности стоматолог. Он — в удивлении. Почему? Потому что так часто, не больно ли вам, спрашивают только зубные врачи. Похихикал он, закончил обследование и говорит: «Ничего интересного у вас там нет». Теперь уж я рассмеялась: «Таки ничего интересного?» — «В смысле: по нашей части, онкологической»
— Ведь это хорошо? — уточняет Женя, которого скорее коробит мой рассказ, чем веселит.
— Это отлично. Если бы у меня имелась опухоль не только в груди, но и в придатках, то я была бы ходячим раковым заповедником.
Только года через полтора у Жени стало просыпаться чувство юмора по отношению к моей хвори. Мне делали жуткие уколы толстенной иглой в живот — вызывали ненаглядный климакс. Я зачитала мужу инструкцию к препарату:
— Написано, что понижает либидо, снижает сексуальное влечение.
— Ты лечись как следует, — ответил муж, — а с твоим либидо я сам поговорю.
Череда операций, облучение, лекарства, которых не достать, да и стоят баснословно — все это, конечно, не сахар. Но осилить вполне реально. И жутко видеть, что столбы и заборы на подходе к онкологической клинике заклеены объявлениями типа: «Излечу рак без операции. Гарантия сто процентов». Невозможно вылечить рак вне строгого протокола: операция — облучение — химио- или гормонотерапия. Я могу понять людей, которые боятся скальпеля хирурга и верят в чудо. Но людей, которые обманывают про чудо, я судила бы по уголовной статье за доведение до самоубийства. У каждого из этих «целителей» свое персональное кладбище обманутых больных. Многих этих больных я знала лично.
Когда появился новый смысл жизни — ожидаемо-неожиданный, сокрушительно счастливый, — тогда можно хоть сотню операций перетерпеть. Мой новый смысл — мои внуки, Кирюша и Сашура. До дрожи душевной я мечтаю о времени, когда внучка заговорит, когда я буду играть с ней в настоящие девчоночьи игры. Я хочу увидеть, как они пойдут в школу и поступят в институты, как у Кирилла пробьется на щеках юношеский пушок, а Сашенька впервые накрасит ресницы, хочу наблюдать этапы их взросления, испытывая смешанные чувства, — с одной стороны, желаешь, чтобы такими умилительными остались навсегда, с другой стороны, вечно ждешь — когда сядет, когда пойдет, когда зубки полезут, когда заговорит, когда начнет читать, когда пойдет в школу. Я мечтаю о других внуках и подчас неделикатно подталкиваю сыновей и невесток: вы ведь обещали! Я знаю, что, когда увижу младенческое личико, у меня перехватит горло и брызнут слезы. Моя кровиночка, мое счастье, мое бессмертие…
Грезы только облекаются в предметную форму — купить машину, заработать миллион, играть с внуками. На самом деле люди мечтают о чувствах, хотят пережить ощущения заведомо или предположительно восхитительные. Человек, который мечтает увидеть море, отдает себе отчет в том, что море — это много соленой воды и только. Но при виде океанской дали он испытывает небывалый подъем духа, хмельной восторг, ощущение полета — могу взмыть в небо, если захочу. Или надеется все это испытать, потому что много раз читал в книжках. Большинство грез — обманки. К новой машине быстро привыкаешь, после первого миллиона хочется второго и десятого. Только внуки не подводят.
Бабушинство — это сильнейшая тяга к положительным эмоциям, когда других позитивных раздражителей мало осталось, когда накатывает старость с ее немощью и депрессиями.
Все бабушки эгоистки, без исключения. Только делятся на два класса: первые — эгоистки, которые внуков не жалуют, цепляются за уходящую жизнь, за карьеру, за паническое омоложение или просто за бесхлопотную жизнь, как моя бабушка Юля. Вторые эгоистки, вроде меня, для которых внуки — кладезь положительных эмоций, лекарство от старческого брюзжания и слабоумия, возвращение в молодость, когда дети были маленькими, а ты сама шустрой как белка. Внучку Сашуру я так и называю — моя Витаминка.
Мама вырастила наших сыновей, хотя всегда утверждала, что воспитывать должны родители. С этим я полностью согласна. И сейчас, занимаясь с внуками, я, конечно, обращаю их внимание на то, что можно, а что нельзя, что хорошо, а что плохо. Но без напряжения — без десятой доли того напряжения, которое было у меня, когда росли сыновья. Бабушки — эгоистки, что и говорить. Нам хочется позитива, а о негативе пусть заботятся родители. Однако моя мама находилась с внуками круглосуточно, что бы ни утверждала, — взяла на себя мою роль. И справилась с ней блестяще. В самом главном.
Маме удалось сформировать то, что в психологии называется базовым доверием к миру. Базовым — потому что это основа становления личности. Считается, что привить доверие к миру может только мать. В первые месяцы жизни ребенок не воспринимает себя как отдельное от мамы существо. Затем мамины ласки, кормление, сознание того, что она всегда под рукой, рядом, всегда придет на помощь, что «никогда я не останусь один, без маминой защиты», создает доверие к миру. Сначала — к маме, потом — к окружающим, к миру. Отсутствие этого бессознательного доверия имеет самые плачевные последствия: от покореженной личности взрослого человека до смерти младенца. В приютах брошенные младенцы даже при хорошем уходе могут умирать. Задолго до того, как ученые вывели термин «депрессия младенцев», монахини привязывали новорожденных сироток к телу: одного спереди, другого сзади — так и ходили, выполняя свою работу. И дети перестали умирать по непонятным причинам.
