Владимир Колковский - В движении вечном

— До германца… до кайзера… А сам ты с которого будешь?

— Я?… я-то с пятого.

— О-о, так ты еще мальчо совсем проть мяне… И где ж те упомнить… От-то было и лето!

После парного лёскота громогласых обильных дождей в знаменитой принеманской пуще необычайно высыпали грибы. Носили лукошками, корзинами, ведрами, на целый день компаниями дружными выбирались в лес на решетчатых тряских повозках. В сырой гулкой утренней тиши непрестанно звенело в луговом непроглядном тумане — и так до самой окраинной плотной фаланги вековых коренастых дубов:

— Эй, водила, не спи! Погоняй хоть трошко пугой.

— Ну и неча спешить, еще и те грибы не доспели.

— Ага, не доспели… А в лесе том уже, як на базаре.

— Не боись… Такой порой хоть наночь едь — и всякому с гаком!

И вправду, хватало «с гаком» и всем.

На сыроежки-свинушки и нечто подобное даже не смотрели. Из корзины горделиво выглядывал великопышный мосластый боровик, продолговатый краснощекий белоног-подосиновик… И подберезовик красил — подберезовики в то лето были, как на подбор крепкие, здоровые, боровикастые.

В начале августа они встречались уже каждый вечер. И каждый раз, когда была пора прощаться, бесконечно долго стояли у калитки, тесно прижавшись в бархатистом покрове нежной, ласковой, августовской ночи.

— Игнат… ну пора… пора уже, — снова неслышно шептала она, и снова лишь теснее прижимаясь к нему.

И он отзывался неслышно, как во флюидном полусне:

— Пойдем… скоро… сейчас… скоро.

Где-то совсем близко были ее горячие губы… и чуткий отзыв ладошки, и ландыш хмельной шелковистых волос… и теплота, и созвучье как единого тела.

Застенчивый августовский ветер шелестел лениво крупным листом молодых придорожных каштанов. Любопытные небесные глазки уже сонно мерцали белесой усталой дымкой, все ясней проступали непроглядные ночью пустынные дали…

— Игнат… Игнатик… сейчас мама опять покличет.

— Скоро… пойдем. Пойдем… скоро.

— Светает уже… Тетки заре пойдут к коровам.

— Пойдут… пойдем… — шептал он как эхо. — Тетки…

И вдруг пробуждался словно:

— Тетки?.. Пора! Я… я пошел.

Он отрывался решительным волевым движением, ступал несколько раз порывисто… Но не мог не оглянуться — она в тот же миг! — и в тот же миг была снова в его объятиях.

На восходе начинал отчетливо розоветь далекий небосклон. Все чаще бесцеремонно и рьяно заливались, пробудившиеся сполохом, хриповатые певуны. Во дворах по соседству были слышны первые домашние стуки.

Поселок просыпался.

Неприметно, стремительно, сладостно пролетали незабываемые минутки бирюзового лета… И одно лишь изредка импульсным отблеском, словно сквозь сон: «Витька… час пик!»

Глава пятая Прощай, бирюзовое лето!

Ясное росистое утро.

Алая полоска зари на лесистом небосклоне, молочный дымчатый туман во влажных ложбинах, над спящей рекой, над камышовыми старицами. Мягкие стылые застенчивые вздохи недалекой уже осени.

Игнат с двумя ореховыми удочками и легким алюминиевым бидончиком выходит неспешно на пожухлый, иссушенный обильным солнцем луг знакомой, утоптанной стежкой.

— Привет, гулёна!

Там его ожидает нетерпеливо Витька. Живо здоровается за руку, перекидывая ловко в другую свои нехитрые рыболовные снасти. Сверкает, искрится в глазах знакомая лукавая искорка:

— И давно она отпустила? Или не поспел еще в хату, схватил только уды?

— Нетушки, я сегодня пораньше отпросился! — отвечает сонно Игнат. — Ради такого хорошего дельца… С полночки еще, коли и не надто развиднело.

Отвечает, зевая, с коротеньким добродушным смешком. И, словно сбросив тем самым последние прилипчивые обрывки сна, спрашивает уже бодро, энергично:

— Так что, студент?.. Будет сегодня удача? Не всю в боях тамошних кинул?

Широко, белозубо улыбается в ответ Витька. Так он улыбается уже с неделю после своего триумфального возвращения и все рассказывает, рассказывает… И всем вместе, и каждому из посельчан в отдельности. Нет теперь ни единого человечка во всей округе, кто не знал бы почти наизусть о его волнительных приключениях на вступительных и не слышал еще о «гениальной» его идее.

— Куда двинем? — уточняет Игнат. — В Железный?

Все с той же широкой улыбкой Витька кивает головой. Это их любимое место.

Парни впервые за лето выбрались «на щупака».

Был самый сезон, и не потому вовсе, что в другое время щука, зубастая прожорливая хищница не очень-то интересовалась живцами. В этом деле как известно, пескарь голова, да только попробуй-ка сначала выловить того самого пескаря, например, весной в мае, когда даже верховодку, рыбешку шуструю и даже на горох не особо приманишь. И что за живец верховодка? — не живуча, губка тоненькая, поплавок с грузилом свинцовым едва тащит; всунется дура с испугу в густую водяную поросль или та же щука в азарте едва ухватит за жиденький хвост — только потянешь упруго удилище, как уже пусто на полегчавшем крючке.

Весной мальчишки вот что делали. Брали длинное метра в три широкое марлевое полотно, двое держали по бокам, а третий загонял. Только так и удавалось добыть немного подходящей рыбешки в студеной воде на речном мелководье.

Зато в конце августа лепота! — только успевай забрасывать упругого мясистого червячка-«цыгана», с пологого песчаного берега. Лишь полчасика прошло, а у парней в серебристых бидончиках уже кишмя кишели губастые живучие верткие пескари.

По старому бревенчатому мосту перешли на противоположный берег реки. Справа за мостом Неман с полкилометра как линейкой ровняли, но затем он резко, чуть не под прямым углом заворачивал влево, и дальше снова была равнина. Парни двигались наискосок, словно по гипотенузе гигантского травяного треугольника, в азарте спешно ступая тяжкими, набрякшими обильной утренней росой кедами по узенькой луговой тропке. Миновали протяжную, заросшую низкой осокой, подковообразную старицу; их, очень схожих, по всему лугу изогнутыми камышовыми озерцами синело множество. Некоторые, наиболее крупные, даже имели свое название: Затока, Старый Неман, Камыши, Синевица…

Вначале замаячил неровной кромкой дальний пологий берег реки, там густым невысоким лозняком изумрудно курчавился бугорчатый песчаный пляж. С ближней же стороны, иссушенный небывало жарким летом, жухлотравый берег обрывался внезапно вертикальным, в три роста, прямым пепельно-серым дерновым отвесом, и лишь возле самой воды белела тоненькая полоска заливного суглинка. А дальше черная глубь, полшага и с головой.

Из земли здесь во многих местах проступала ноздреватая ржавая россыпь железной руды, оттого и название это пошло — Железный Берег.

Парни застыли в нескольких метрах от береговой кромки, начали осторожно разматывать удочки.

— Глянь… гляди, какая барракуда плехнула! — толканул тихонько приятеля в бок Витька.

По идеально гладкой водяной поверхности разошлись с гулким пле-ском валкие круговые расплывы.

— Видал, как хвостом?

— Наша будет!

— Тс-с… накаркаешь.

Осторожно закинули удочки. Стараясь не высовывать голову за тонкий краешек дернового карнизика, медленно повели шаткие поплавки вдоль иссохшего, загрубелого берега.

Друзья давно не признавали никаких прочих разновидностей рыбалки, только на живца. Да и что такое, скажем, ловля на горох, хлебный мякиш или отварную картошку? — нырнул молниеносно поплавок-бусинка в речную глубь, не спи, подсекай скорей, тащи добычу на берег… и мелочишку! Мелочишку костлявую, вернее всего.

А на щуку и удилище специальное — могучее, тяжкое. Леска, поплавок какие! Долбанет стрелой вниз такой вот бочковатый поплавок хищница-рыбина — вздрогнешь тот час же, напрягшись отчаянно, как борец-олимпиец перед решающей схваткой.

— Потянула! — вскрикивает рядом вполголоса Витька.

Белый пенопластовый поплавок его вдруг исчез моментально в мутноватой водной глуби.

— Зацеп, может?

— Сча-ас… поглядим.

Витька плавно пробует подтянуть невидимый в толще воды поплавок ближе к поверхности… и едва не выпускает удилище! — так стремительно, струнчато, звонко заскользила тугая леска на самую середину реки.

— Зацеп… скажешь!

— На бок, на бок его заворачивай! — шепчет Игнат. — Сорвет живца.

Раз-другой Витька неторопливо, жестко подтягивает на себя круто согнувшееся, неподатливое ореховое удилище. Наконец, вздрагивая мелко узловатым кончиком, оно перекошенной гибкой дугой застывает неподвижно в покрасневшей руке. Теперь уже прекрасно видно, как переливистой тенью мелко дрожит в темноватой глуби расплывчатый зайчик затонувшего поплавка.