Первая в списке - Виткевич Магдалена
А вот этот вариант я даже не рассматривала. Потому что мне было ясно: отец обязательно приютит дочь, если та пожелает встретиться с ним. Ведь это невозможно – выбросить своего ребенка на улицу, в ночь, на произвол судьбы. Кто угодно, только не мой отец.
– Конечно, он захочет поговорить со мной, – возмутилась я. – Разве ты не захотел бы поговорить со своей дочерью?
– Прежде всего, я думаю, что никогда не бросил бы свою дочь, – тихо сказал Филипп.
– Никогда не говори «никогда». У тебя нет дочери.
– Пока нет.
Я выключила отцовский диск и включила радио. На меня нахлынули сентиментальные воспоминания. Очень слабые и немногочисленные. Какие-то санки, когда отец съезжал со мной с горы. Как он учил меня ездить на велосипеде, но так и не научил. В конце концов мама научила меня. Как мы пошли в кино, а он заснул там. Помню, я ужасно злилась на него за это. Я была уверена, что все это видят. Он учил меня играть на гитаре. Потом, когда он ушел от нас, я решила, что сама научусь, и действительно научилась и у меня даже неплохо получалось. Я хотела произвести на него впечатление. Когда-нибудь я хотела сыграть вместе с ним. Я даже могла специально сделать что-то не так, потому что мечтала, чтобы он заметил это и поправил меня. Он бы сказал: «Не так, доченька». В мыслях я слышала, как он называет меня «доченька». Но меня так называла только мама. Однако были ли это воспоминания? Как могла я это помнить – эти санки, велосипед? Думаю, я все это придумала…
– Я позвоню маме, хорошо?
– Позвони.
Я набрала номер. Мама не отвечала. Я уже собиралась отключиться, когда услышала ее голос.
– Привет, доченька.
– Привет, мамуль. Как дела сегодня?
– Неплохо. Спасибо за письмо. Я рада, что ты поехала в зеленую школу.
Я прикусила губу. Не люблю врать маме. На глаза навернулись слезы.
– Я бы предпочла быть с тобой.
– Дорогая, ты должна жить обычной жизнью. И, когда я поправлюсь, мы что-нибудь придумаем вместе. Может, сходим в какой-нибудь девчачий СПА?
– Наверняка. Мама, люблю тебя. Держись. Скоро увидимся. Что-нибудь известно о доноре?
– Нет. Пока ничего. Но на этом этапе они, видимо, не стали бы мне сообщать. Думаю, им нужно время, чтобы все как следует проверить.
– Ты права. Пока, мама.
– Пока, доченька.
Некоторое время я сидела как пришибленная. Из радио летела какая-то бодрая песня, совершенно неуместная в этой ситуации.
– Сильно плохи дела у нее? – спросил Филипп.
Я пожала плечами:
– Хотелось бы верить, что все будет хорошо… Острый миелоидный лейкоз. Мы ждем трансплантацию. Ей то лучше, то хуже. А так пока ждем донора.
– Понимаю. Я тоже жду.
– Ты-то чего ждешь? Тоже трансплантации?
– Два года назад я зарегистрировался в базе. Жду, когда смогу кому-то помочь.
– Спасибо, – тихо сказала я, и мне стало очень стыдно за все, что я думала о нем до сих пор.
– Тебе не за что меня благодарить.
– Есть за что. За то, что ты можешь спасти кому-то жизнь. Может, моей маме? – Я с надеждой посмотрела на него. – Нергал[11] ждал пересадки месяц. Кажется. Мама ждет немного дольше.
– Можно прождать и три года.
– Я знаю.
– Откуда ты знаешь?
– Я была в Фонде Урсулы Яворской и все разузнала.
– Тоже во время поездки в зеленую школу? – на его лице появилась ироническая улыбка. У меня было ощущение, что негативные эмоции уже улеглись и что теперь все пойдет совсем по-другому.
– Нет, – покачала я головой, – это была экскурсия в музей Варшавского восстания.
– Да, – засмеялся он, – этого надо было ожидать.
– Честно, я на самом деле была на экскурсии. И сорвалась с нее, съездила в фонд.
– Ты потрясающая, – заявил Филипп.
Я? Потрясающая? Первый раз кто-то обо мне так сказал. Что удивительного в том, что я поехала спросить, как лечить мою маму? Я, конечно, могла бы полностью положиться на мнение врачей, но у них не было личного опыта выздоровления. Вот Урсуле Яворской это удалось. Я должна была встретиться с ней, посмотреть на нее, прикоснуться к ней, послушать. Посмотреть ей прямо в глаза. Только тогда я поверила, что и из этого положения есть выход. Что лейкемия – это еще не приговор, что не всегда от нее умирают. Что нужно верить в возможность победы. Это никакой не героизм с моей стороны.
– У меня всегда было все, – сказал он. – Мне никогда не приходилось ни за что бороться. У меня каким-то странным образом все выходило само. Ну, почти все.
– Почти?
– Женщины, например.
– Да. Мировое зло.
– Что ты там знаешь, – сказал он с наигранным превосходством. – Соплячка.
– «Потому что эта женщина плохая…»[12] – процитировала я.
– Такие маленькие девочки смотрят «Псов» и знают, кто такой дедушка Линда[13]? – рассмеялся Филипп.
– Ну да. Такие маленькие девочки любят дедушку Линду, – призналась я. Наше бурное знакомство начинало мне даже нравиться.
– Тогда надо как-нибудь сходить в кино, – размечтался он.
– А может, я тоже плохая женщина? – спросила я.
– Женщина? – ухмыльнулся он. – Самое большее, на что ты можешь претендовать, так это на звание распущенного ребенка, – сказал он. – Как и моя сестра.
– Нет, я – плохая женщина. Я постоянно вру, обманываю всех вокруг, собираюсь нелегально пересечь границу…
– И еще убегаешь из дома. Моя сестра не убегает.
– Может, в этом нет необходимости?
– По другой причине: ее любимый брат, то есть я, обеспечивает ей алиби: кормление кошки и полив цветов в моей квартире.
– А что она делает сейчас?
– Этого я не хочу знать. Но парень у нее что надо. Наверняка играют в шахматы и смотрят коллекцию почтовых марок. Или ведут разговоры на серьезные темы. Во всяком случае, когда я возвращаюсь, квартира сияет, а на столе меня ждет выпечка.
– Красота!
– Ну, не знаю. Боюсь, моя сестра начала играть в дочки-матери, в семью.
– Как любая непослушная девочка.
– Рано или поздно приходится начинать, – сказал он весело. – А ты?
– Что я?
– Твой парень отпустил тебя одну в Берлин.
– Во-первых, никакого парня нет, а во-вторых, даже если бы он был, его мнение в данной ситуации не имело бы никакого значения.
– Он поехал бы с тобой?
– Может, да, а может, и нет.
– Наверняка он захотел бы помочь тебе, – заверил Филипп.
– Пока мне приходится действовать самой, да и времени у меня нет на парней. Впрочем… можно и влюбиться, но для этого нужно, чтобы голова была свободна от моих проблем. А пока мне приходится думать о чем-то другом. О ком-то другом.
Филипп ничего не сказал. Он включил какой-то диск. Раньше я его не слышала. Кажется, я на мгновение заснула, потому что мне показалось, что прошло всего несколько минут, когда я услышала:
– Ну, это уже слишком!
– Что уже слишком? – спросила я заспанным голосом.
– Мы пересекли границу, – ответил он.
– Да ладно! Уже? И не прошли паспортный контроль, даже никакой документ не предъявили?
– Не предъявили. К счастью, не спрашивали. Да у тебя никаких документов, в сущности, нет.
– Который час? – зевнула я.
– Семь минут девятого. Через минуту шоссе на Берлин. Сделаем еще одну остановочку. Хочу увидеть, как далеко твой отец живет от Пренцлауэр-аллеи.
– Не знаю. Я никогда не была в Берлине.
– Проверим. Я отвезу тебя туда.
– Спасибо. Мы поедем через город? Что-то посмотрим?
– У нас слишком мало времени. Мы будем там к десяти вечера. Ведь ты хочешь пойти к отцу? А то потом будет слишком поздно.
– Думаю, к собственному отцу можно прийти даже среди ночи, разве я не права?
Филипп ничего не сказал. Будто в чем-то сомневался. Я улыбнулась. Я была уверена, что папа будет дома, впустит меня и как ни в чем не бывало вытащит какую-нибудь снедь, наверняка в доме что-то осталось с обеда. Или еще лучше: мы пойдем куда-нибудь вместе перекусим. По-семейному, как отец с дочерью.
