Первая в списке - Виткевич Магдалена
Сразу написал:
Звучит как объявление о браке. Круто. Буду стоять возле вегетарианского бара – Bioway или Green Way. До встречи.
И все? Это все равно что купить себе билет на самолет. Только у меня нет подтверждения, кроме обмена несколькими сообщениями с кем-то, кто подписывается «Филипп Z».
О своем отъезде я рассказала только подруге. Я просила ее ни о чем не спрашивать, вот она и не спрашивала. С тех пор как друзья узнали, что моя мама больна, они стали обращаться со мной бережно, как с хрустальной вазой.
На следующий день я пошла к маме в больницу. Я сказала ей, что еду в зеленую школу, и увидела радость в ее глазах. Она надеялась, что хоть на мгновение я стану счастлива. Что я забуду о ее болезни и снова стану нормальной девочкой. Мне было не по себе, гадко. Но я надеялась, что моя ложь не станет тем последним, что связывает меня с матерью.
Бабушка Зося тоже думала, что я еду в зеленую школу. Она даже испекла для меня рогалики. Чудесная у меня бабушка Зося. Не представляю, как могла бы пережить все это без нее. Но, боже, как же мне было не по себе, когда я забрала сладости и отправилась в путь… в направлении, противоположном радостной школьной экскурсии.
Ее рогалики будет есть совершенно незнакомый Филипп Z, который отвезет меня в Берлин за восемьдесят четыре злотых. Я не знаю, будет ли бабушка рада, что какой-то старый двадцативосьмилетний мужик сожрет ее печенюшки.
В день отъезда утром я поехала к маме. Она спала, а я не хотела ее будить. Оставила ей на столике записку, что заходила, а еще несколько рогаликов – может быть, она захочет. Мы так ждали улучшения ее состояния, так хотели, чтобы она хотя бы ненадолго вернулась домой. У меня было чувство вины за то, что я уезжаю так далеко.
Филипп Z уже ждал меня. Я действительно чувствовала себя так, будто у меня свидание с парнем из Интернета, а не совместное бюджетное путешествие.
– Доброе утро, – сказала я, когда подошла к автомобилю.
– Привет! Филипп Заблоцкий. – Он протянул мне руку.
Я пожала ее довольно сильно. Мне не нравится, когда женщины подают руки вяло, как медузы.
– Каролина Шафранек.
– И какая пунктуальная!
– Вы просили об этом. – Мыслями я была еще с мамой.
Филипп улыбнулся.
– Ну что, кофейку на дорожку? – спросил он.
Я подумала о маминых деньгах, которые взяла из ее ящичка. Она всегда держала там пятьсот злотых «на всякий пожарный». Я взяла все, поскольку не знала, где буду спать и что буду есть. Так что без кофе я могла бы обойтись.
– Спасибо. – Теперь я улыбнулась. – У меня есть бутерброды и рогалики.
– Рогалики? Круассаны? Супер!!! А бутерброды с чем?
– Ветчина и проростки, – удивленно ответила я.
– Отлично, – заявил он, как будто было очевидно, что мы оба будем есть мои бутерброды. Я посмотрела на его изумление, он только снова улыбнулся.
– Садись в машину. – Он не открыл мне дверь, как обычно это делают те, кого называют джентльменами. – Это весь твой багаж? – спросил он, указывая на мою огромную сумку. – Только этот мешок?
Надо же, мама тоже называет мою сумку «мешком». Я сшила ее по эскизам одной из ведущих польских дизайнеров. Но у той сумка стоила триста злотых, а моя обошлась мне в тридцать. Я сделала ее из старого пальто, купленного в секонд-хенде.
– Да, только этот мешок, – подтвердила я и села в машину на место рядом с водителем, а сумку положила под ноги.
Когда парень включился в движение, мы сидели молча. Мы проехали мимо ТРЦ «Балтийская галерея» и толп, желающих обязательно потратить деньги. Я потрогала маленькую сумочку, которую перевесила через плечо, будто боялась, что потеряю ее.
– Я должна дать вам деньги, – сказала я. – За поездку.
– Спокойно. Разберемся. Не сейчас. – Он махнул рукой, продолжая сосредоточенно смотреть на дорогу. – И это… лучше без «пана» и без «выканья», можно просто по имени. Филипп.
– Хорошо, Филипп.
– Это не всё. Фамилия моя Заблоцкий.
– Это который на мыле?[10] – рассмеялась я.
Он посмотрел на меня краем глаза. Светло-голубого глаза. Или серого? В общем. Филипп был ясен и лучезарен. Довольно высокий и не слишком худой. Мускулистый. Я посмотрела на его руку. Он закатал рукава рубашки. Сама не знаю, что произошло: я глаз не могла оторвать от его рельефных мышц. Он заметил это и улыбнулся.
– Ничего особенного… Просто я раньше тренировался. А теперь вот только когда время позволяет.
– А чем таким ты занимаешься, что тебе время не позволяет?
– Я региональный – в смысле по Северной Польше – менеджер фармацевтической компании. Что-то вроде торгового представителя. Езжу, продаю…
– Корпоративный коммивояжер?
Он удивленно посмотрел на меня и рассмеялся.
– Типа того. А ты?
– Я? – Я спохватилась и стала соображать, что сказать ему. Ведь если узнает, что мне еще нет восемнадцати и что я уехала из дома без ведома семьи, он немедленно остановится и высадит меня из машины. А такого поворота событий я позволить себе не могла.
– Я… я не могла найти работу в Польше, так что… еду в Берлин, – соврала я.
– А какую работу ты ищешь?
– Любую… Я закончила лицей, а в институт не поступила. Время до второй попытки надо чем-то заполнить.
– А ты думаешь, что после института будет легче? Вот я, например, закончил институт физкультуры, а стал, как это ты сказала, коммивояжером. Разносчиком. А если точнее, то разносчиком лекарств.
– А в Берлин зачем едешь?
– Завтра у меня встреча с самым главным начальником.
– Важное дело.
– Очень. – Он сделал серьезное лицо. – А ты где хочешь остановиться?
– У папы, – сказала я без запинки.
– О! У нас папа в Берлине. Счастливица! Он там работает?
– Да, – ответила я, ошарашенная тем, что меня только что назвали «счастливицей». Да уж, большей счастливицы мир не видывал. – Он музыкант. Композитор.
Он удивленно посмотрел на меня.
– А ты что, подумал, что если кто-то работает в Германии, то обязательно на стройке или водопроводчиком? – спросила я. – Не волнуйся, я тоже так всегда думала. До этого он работал в Лондоне. Сочиняет в основном музыку для фильмов. У меня есть его диск. Хочешь послушать?
– Само собой!
Мы ехали некоторое время под музыку моего отца. Мне было интересно, что отец чувствовал, когда писал ее. Думал ли он о маме, обо мне, или о чем-то совсем другом? Мама говорила, что ему лучше всего писалось, когда он был влюблен. Этот диск вышел в мой второй день рождения, и работал он над ним тоже два года. Мне очень хотелось верить, что это я была тогда его любовью, его вдохновением. Слушала этот диск и надеялась, что музыку он писал для меня.
Мы ехали молча, и музыка лилась из динамиков.
– А где папа живет?
– Густав-Мюллер-штрассе. Я не знаю, где это.
– Ты еще не была у него?
– Нет, – отрезала я.
И это была правда – я никогда не была у отца. Я не видела его несколько лет. Даже не помню сколько. Мама посылала ему наши фотографии, но, думаю, ему было все равно, как мы выглядим. А сам он не звонил, не писал. Врожденное чувство долга велело ему время от времени присылать нам деньги. Или может, это делал один из его консультантов, допустим, по поддержанию имиджа. Отец охотно окружал себя штабом советников. Когда у него были деньги, они, эти помощники и советники, вдруг неведомо откуда слетались к нему, когда деньги кончались, они уходили по-английски. Жизнь художника, артиста – лотерея. Никогда не известно, понравится ли публике то, над чем ты сидел ночами, а если понравится, позволит ли тебе это подняться на вершину, а если и поднимешься, то долго ли на ней пробудешь.
Зазвонил телефон. Это была бабушка Зося.
– Карола, где ты?
Я взглянула на Филиппа: он вел машину сосредоточенно. Может быть, даже вслушиваясь в музыку моего отца.
– Кажется, Оструда, – прошептала я. Филипп как будто даже вздрогнул. – Не знаю, я не видела знаков.
