Три часа ночи - Карофильо Джанрико
Помню, как меня поразило услышанное: пятидесятилетний мужчина, то есть лет на десять старше папы, обручился с двадцатипятилетней женщиной.
Я знал этого профессора: они с женой не раз бывали у нас дома. Это был невысокий седобородый господин плотного телосложения, с надменным взглядом из-под очков в тонкой оправе, которые, сам не знаю почему, вызывали у меня сильную неприязнь. Если бы мне пришлось отнести профессора к той или иной возрастной группе, я, тогда еще ученик начальной школы, назвал бы его почти стариком; по моим понятиям, он был ближе к категории дедушек и бабушек, нежели родителей.
Насколько я понял, слушая маму с папой и делая вид, будто читаю комикс «Человек-паук», основная проблема, с их точки зрения, состояла не в том, что кто-то расторг предыдущий брак и заключил новый, а в том, что со стороны университетского преподавателя, тем более высокого ранга, такое деяние было скандальным. «Впрочем, не он первый, не он и последний», — изрекла мама сурово. Я долго обдумывал услышанное и пришел к выводу, что взрослым, почти пожилым мужчинам, в особенности профессорам, свойственно бросать жен ради студенток и что, хотя такой поступок достоин порицания, увы, он повторяется весьма часто.
Года через два я узнал, что отец уходит.
Родители сами сообщили мне об этом. Они позвали меня в столовую и спокойно рассказали, что иногда мужу и жене, даже если они любят друг друга, необходимо на время расстаться, чтобы каждый мог побыть наедине с собой и все обдумать.
— То есть вы разводитесь? — с трудом сдерживая панику, спросил я, едва мне удалось вклиниться в поток слов, которыми папа с мамой наполнили тишину того октябрьского дня. Развод всегда представлялся мне загадочным и будоражащим событием. Экзотическим. Чем-то, что может произойти в чьей угодно семье, но только не в моей.
Родители синхронно замотали головами и пустились в интеллектуальные (и совершенно неподвластные моему тогдашнему пониманию) рассуждения об отличиях развода и раздельного проживания: они не разводятся, а лишь берут паузу, ну то есть расстаются на время, чтобы преодолеть кое-какие сложности. Но на мою жизнь их решение никак не повлияет: да, папа переедет в другое место, а я останусь здесь с мамой, но смогу бывать у него, когда захочу и сколько захочу, и так далее. Мне будет дана свобода выбора.
В чем состоят смысловые и юридические различия между разводом, расставанием и паузой в отношениях, я, конечно же, не понимал.
Однако мне было ясно, что мама и папа лгут, что ничего уже не будет как прежде и что на самом деле отец бросает семью, как это сделал его седобородый коллега в противных очках в тонкой оправе.
Итак, он уходил от моей матери — и от меня — к своей студентке, которой едва исполнилось двадцать. Я пришел к этому заключению в тот самый миг, когда мучительный разговор в столовой завершился. Тот факт, что родители скрыли от меня истинную причину происходящего, только укрепил меня в мысли, что такая причина действительно имеется и они не хотят называть ее мне, а все потому, что причина эта самая неблаговидная, а может, и постыдная.
С того дня я начал испытывать к отцу глухую враждебность. К матери, впрочем, тоже, но по иному поводу.
Если он вытворил нечто неправильное и аморальное, то она, со своей стороны, вытворяла нечто неуместное и отталкивающее, а именно — вела себя с ним слишком учтиво и доброжелательно. Он ушел, совершив поступок, который ранее она сама назвала недопустимым, а теперь держится с ним так спокойно, так примиренно. Почему? Да она должна была бы клокотать от ярости, заставить его жестоко поплатиться за содеянное, дать ему почувствовать, какая он мразь!
В последующие недели, месяцы и годы я ни на секунду не усомнился, что моя версия событий — вернее, фантазия несчастного ребенка, не находившего себе места из-за распада семьи, — была верной.
Меня не успокаивало, что за все это время я не обнаружил в отцовской квартирке ни намека на присутствие женщины. Наоборот, отсутствие всяческих следов ее пребывания там убеждало меня в том, что они с отцом тщательно скрывают свои отношения.
По мере взросления и появления проблем со здоровьем я выкинул из головы мысли о неуловимой юной подруге своего отца, однако антипатия к нему никуда не делась. Я просто перестал ее осознавать, и она превратилась в фоновый шум, который легко умолкал, стоило мне сосредоточиться на тишине или каком-нибудь звуке.
Фраза отца: «После твой мамы мне не нравилась больше ни одна женщина», произнесенная той ночью в том баре в неведомом уголке незнакомого города, перевернула все мои представления о том, почему родители расстались.
20
Из бара мы вышли примерно в половине пятого. Напоследок нас угостили горячими круассанами с маслом, только что доставленными из соседней пекарни.
Папа попросил синьора Яккарино объяснить, где мы находимся и в каком направлении нам нужно двигаться, чтобы вернуться в отель. Если у хозяина заведения и возник вопрос, как или почему мы оказались возле его бара, виду он не подал. Синьор Яккарино подробно расписал дорогу (что забавно, я бы пошел совершенно другим путем) и уточнил, что пешком мы доберемся до отеля минут за сорок пять. Можно попытаться вызвать такси, добавил он, но, скорее всего, ни один таксист сюда не поедет.
Мы поблагодарили синьора Яккарино за разъяснения, сказали, что с удовольствием прогуляемся, попрощались и вышли на улицу.
Утренний воздух был свежим и прохладным. Проходя вдоль обшарпанных домов с ветшающими приоткрытыми дверями, мы ощущали запахи плесени, сырости и мочи.
— Я заметил, что ты избегаешь люков, — вдруг произнес отец.
Подняв голову, сквозь полутьму я увидел, что он улыбается.
— В смысле?
— Не наступаешь на них. Я тоже так делал в детстве, потом по пути из дома в университет. Когда шел на экзамены, следил за этим особенно строго.
Папа угадал. Привычка обходить люки появилась у меня несколько лет назад. Я считал ее своей уникальной особенностью, одной из многих, которые делали меня непохожим на других.
— Зачем ты это делал?
— Затем же, зачем и ты. Маленькое персональное суеверие, такие есть почти у всех. Одни, как мы с тобой, сторонятся люков, вторые наступают на них, ставя ногу точно в центр. Третьи опасаются ходить по бордюрам тротуаров, четвертые пересекают дорогу только по некрашеным участкам «зебры», и так далее.
— А когда ты шел на экзамены…
— Я ни под каким видом не наступал на люки. Иногда я ругал себя за то, что поступаю абсурдно, что это суеверие глупее примет про черную кошку, монахиню, просыпанную соль… Я убеждал себя, что подобное поведение недостойно человека со столь рациональным математическим складом ума, как у меня. Но за четыре года студенчества я ни разу не наступил на канализационный люк по пути из дома в университет в дни экзаменов: слишком боялся возможных неприятностей, не хотел рисковать. Антропологи называют это магическим мышлением.
— Магическим?
— Да, это психический механизм, который побуждает нас видеть смысл там, где его нет, воображать несуществующие причинно-следственные связи и приходить к выводу, что мы воздействуем на реальность при помощи мыслей, символических или ритуальных действий. На принципе магического мышления основана вера в сглаз и талисманы. Не знаю, ясно ли я выразился.
— Ага, я понял, о чем ты. Я избегаю мест, где нужно идти под лестницей, так как считаю, что это может привести к беде, но между прохождением под лестницей и любым несчастьем, которое должно произойти, нет ни одной причинно-следственной связи, кроме той, что существует в моем воображении. Это все в моей голове.
— Метко сказано. Свои суеверия имеются у каждого. Есть замечательная байка о Нильсе Боре, одном из величайших ученых всех времен. На входной двери его дома висела подкова. Однажды к Бору пришел студент и, увидев эту подкову, пораженно ахнул: «Профессор, неужели вы в самом деле верите, будто подкова на двери приносит в дом удачу?» — «Нет, — ответил Бор, — конечно, не верю. Но вот поди ж ты, работает».
