Наталья Земскова - Детородный возраст
– Вот родишь, сядешь с ребенком в декрет и обо всем об этом напишешь. Ведь жалко, если пропадет.
– Боюсь даже думать о будущем.
– А ты и вправду подумай о книжке. Вот если, например, каждый день писать по одной страничке, то за год можно написать триста шестьдесят пять страниц – талмуд. Маша, всего за год.
– Действительно.
– Да я так диссертацию писала. Не авралом, в три месяца и лунными ночами, а с утра по чуть-чуть. Но – каждый день.
– И вышло?
– Вышло. Но нужна дисциплина. Хочу не хочу – сажусь за компьютер, и всё.
– А вдохновение?
– Так его не бывает, по-моему. Бывает усидчивость, крепкая попа… Ты журналист, должна бы знать.
– Журналистская поденщина – совсем другое дело. Газета – это производство. Производство, продукция – и всё… Мне еще повезло, потому что в начальниках пишущие журналисты, для которых первична журналистика слова, а не журналистика факта. Последние из могикан. Им на смену пришли бойкие мальчики-девочки, для которых журналистика – пиар. Пишут – как болванки точат.
– Так это нормально. Есть такой закон: каждые полгода информация в мире удваивается. Представляешь, Маша, в геометрической прогрессии! А переваривать ее не успевают. Отсюда журналистика факта: важно донести информацию. Поэтому нужны бодрые штамповщики, а не золотые перья. Утрирую, конечно. Но в целом так. Меняй профессию, если противны болванки. Или открывай свою газету шедевров.
– Да, ты права, права…
– У тебя муж богатый?
– Муж как муж. Обычный.
– Жалко. Сидела бы в замке, писала бы книжки, и гори он, этот пиар. Приходили бы брать интервью, а ты их в шею, в шею.
– А в шею-то зачем? Пожалуйста, берите… Да ерунда всё это – богатство и замок. Для писательства нужно одно – зрелость и отсутствие реальных забот.
– Слушай, у Розанова прочитала: никогда ничего не пишите, живите лучше полной жизнью. А то истратите всю жизнь на писание, а выйдет глупость или ненужное… На даче валялась брошюра, а я возьми и прочитай. Как раз перед диссертацией, зараза. И вся книжка в том же духе. На даты жизни посмотрела – он старый был, когда писал. Лучше б сожгла ее в печке.
– Да почему? Он прав. Только что бы было, если бы вдруг так решили Достоевский, Чехов, Толстой?.. Ну а диссертация?
– Плюнула на Розанова, села и стала писать. Как видишь, написала. Но это полдела. По моим наблюдениям, если защита переносится, то вряд ли она вообще состоится.
– Вот новости! Родишь и защитишься.
– Если это мне будет вообще интересно. В крайнем случае, оставлю внукам на память. Мы думаем, что ребенок появится и станет плюсом к нашей имеющейся жизни. Как же! Он перевернет ее вверх ногами и разлинует по-своему.
– Ты говоришь с такой уверенностью, как будто он уже родился.
– Так нужно говорить. Сначала программа – затем результат.
– А если сбой в программе?
– Ну, если программировать сбой, получишь сбой. Раньше меня штатовские фильмы жутко раздражали своими причитаниями «Всё будет хорошо» в разгар какой-нибудь катастрофы, а сейчас я сама всю дорогу это талдычу.
Вот и я талдычу…
* * *Маргарита Вениаминовна уже закрывала ординаторскую, чтобы уйти домой, как вдруг раздался звонок телефона. «Кириллов!» – решила она сразу и кинулась открывать дверь. Ключ, естественно, заело, и, когда она, наконец, с ним справилась, в трубке уже были короткие гудки. Кириллов… Только его звонки имели такую окраску, будто телефон звучал резче, пронзительнее. Сегодня четверг, в Кронштадт они ездили в субботу, и всё это время он не звонил – да и с какой стати? Начиная с понедельника она была завалена делами, и если и вспоминала о нем, то редко. Да и история Эльзы отодвинула Интерна куда-то на задний план. Дня два Маргарита Вениаминовна только и думала, что об этом мальчике, сыне Вадима. Вадима она никогда серьезно не воспринимала: пришел-ушел-опять-в-командировке. Но сейчас она смотрела на него другими глазами: завел роман, потом ребенка, и вот привел его в дом, наплевав на общественное мнение. А они-то считали его подкаблучником.
Конечно, люди с возрастом меняются. В них, как в природе, что-то нарастает, кристаллизуется, образовывая новую породу, или наоборот, рушится, размывается, приводит к пустотам. В последние годы такую новую породу она чувствовала в Валере, ощущая почти физически, как он становится всё более самодостаточным и жестким, особенно если речь идет о работе. Он стал меньше нуждаться в друзьях, дружеских посиделках, даже как будто и в отдыхе, и всё больше – в одиночестве, лучше сказать в уединенности. Какие-то пять – семь лет назад ни один праздник не обходился без шумной компании, и всегда стихийно собирались у них, и сидели до утра, ничуть не тяготясь ни числом гостей, ни количеством сказанного и выпитого. Сейчас он всё время в мастерской, куда почти никого не приглашает, и даже она старается не заходить туда лишний раз, чтобы не нарушать границ его мира, обозначившихся совсем недавно. Наверное, и она изменилась, стала другой, только до этого никому нет дела, в том числе и мужу.
Телефон зазвонил снова и действительно заговорил голосом Кириллова:
– Хотел узнать, как у вас дела.
– Как всегда. А у вас?
– Рутина. А ваш подарок я повесил над диваном.
– Надеюсь, он вписался?
– Скорее нет, чем да. Но перевешивать не буду, лень. Чем вы занимались всё это время?
– Всем и ничем.
– Понятно. Как и я. Какое у вас настроение?
«Никакое», – хотела сказать Реутова, но вместо этого сказала:
– Для Петербурга осенью вполне приличное.
– Ну да, ну да…
Пробормотав две-три ни к чему не обязывающие фразы, он попрощался и повесил трубку, а она пожалела, что вернулась в кабинет, потому что теперь, после этого звонка вежливости, нависла необъяснимая тяжесть, и она почувствовала себя обманутой, будто ей что-то пообещали и не дали. Она даже села в кресло, посидела так, пытаясь разобраться в своем настроении. И как всегда, стала задавать себе вопросы и сама же на них отвечать.
«– Ты ждала его звонка?
– Не ждала. Почти не ждала…
– Тогда почему расстроилась?
– Я не расстроилась.
– Нет, ты расстроилась.
– Хорошо. Но совсем немного.
– Почему?
– Потому что надеялась, он продолжит за мной ухаживать, вот почему! А он: „Как дела?“ – и всё.
– Тебе нужны его ухаживания?
– Я не знаю.
– А честно?
– Я не знаю. Но мне приятно.
– Ну хорошо, допустим, они есть, и что?
– Не знаю.
– Ты готова завести роман со своим бывшим студентом?
– Ни в коем случае!
– А честно?
– Я не знаю. Скорее, нет. Но на теплоходе мне с ним было легко и приятно, и я подумала, что…
– Что?
– Ничего. Пустое. Пора домой».
Быстро шагая по больничному саду, Маргарита Вениаминовна уже почти радовалась этому звонку, словно поставившему всё на место. Как и большинство людей ее возраста, больше всего на свете она ценила психологический комфорт и стабильность. Делая всё, чтобы удержать это настроение, она приехала домой, предвкушая очередной уютный и милый семейный вечер.
И всё прошло соответственно давно утвержденному сценарию: круглый стол под красной скатертью, разговор междометиями, заменяющий диалоги, запеченная рыба с картошкой, салат и крохотные фруктовые пирожные, какие делают только в местной кондитерской за углом. И даже фильм какой-то веселый и умный показали по телевизору, после чего мир пришел в то сладкое равновесие, которое всегда так необходимо и от которого тотчас начинаешь убегать, едва оно наступит.
Реутова уже лежала и пробовала читать, когда в комнату вошел муж и протянул телефонную трубку:
– Там, кажется, Эльза.
– Извини, бога ради, Андрюша заболел. Вадик уехал к родителям в Тихвин, ребят нет, я одна. Не знаю, что делать.
– Ничего, я не сплю. Что с ним?
– Температура тридцать девять и кашляет нехорошо, всё время плачет.
– Постой, как кашляет?
– Будто что-то мешает, и дышит тяжело. Лающий кашель.
– Наверное, стеноз. Вызывай «скорую». Открой кран с горячей водой, напусти в ванную пару, пусть дышит теплым влажным воздухом. Кларитин дома есть? Супрастин?
– Нет.
– Тавегил?
– Вроде нет. И воды нет горячей…
– Ничего. Вскипяти чайник в ванной – будет то же самое. Сейчас приеду, привезу антигистаминное.
– Да ты что, ночью?
– Вот именно что ночью. Я этих стенозов детских как огня боюсь. Всё, скорей дышите паром.
Нашла у себя лекарства, велела мужу одеваться и заводить машину, а сама забежала в дежурную аптеку – купить лазерный ингалятор и на всякий случай ампулу преднизолона. Чтобы снять приступ, этого хватит, а там подоспеет «скорая».
Эльза встретила их с ребенком на руках. Маргарита Вениаминовна взглянула на мальчика и, переглянувшись с мужем, опустила глаза: так этот ребенок походил на Вадима. Мальчишка дышал с присвистом и призвуком, напрягаясь при каждом вдохе и выдохе, не плакал, ничего не говорил и только жался к Эльзе. Ну конечно, ужасный стеноз, он всегда случается внезапно и быстро…
