Александра Маринина - Оборванные нити. Том 3
— Так почему ты не объяснил этого своему сотруднику? Почему ты ведешь себя как барин-самодур, который казнит и милует по собственному усмотрению?
Он не знал, что ответить. Ему казалось, он делает все необходимое для того, чтобы сотрудники его Бюро могли работать самостоятельно, выполнять свои обязанности квалифицированно и решения принимать без постоянных подсказок со стороны руководства. Именно в этом видел он свою задачу как начальника. Зачем нужен подчиненный, который не знает, как ему работать? Кадры нужно воспитывать. А воспитывать Сергей Михайлович Саблин умел только так.
Слова матери смутили его, и Сергею пришлось полчаса курить на лестнице, прежде чем он позвонил в Бюро, своему секретарю: Светлана работает так давно, что разбирается и в организационных тонкостях, и во взаимоотношениях в коллективе получше иного руководителя. В Северогорске было на четыре часа больше, чем в Москве, и Саблин понимал, что Светы уже давно нет на работе, но счел возможным все-таки позвонить. Ничего, оторвет на пару минут от общения с любимым мужем. Хотя в последнем Сергей несколько сомневался: если судить по тому, как охотно и даже по собственной инициативе Светлана задерживается в Бюро после окончания рабочего дня, домой ее не особенно тянет.
— Света, что там с трупом Рыкова? — спросил он, едва услышав в трубке голос секретаря. — Мне звонил Вихлянцев. Не понимаю, неужели в Бюро не нашлось ни одного человека, кто смог бы объяснить ему, как следует поступить? Где Сумарокова? Почему она не принимает никаких мер?
— Изабелла Савельевна больна, — сухо ответила Светлана, которая и по прошествии многих лет никому не позволяла сомневаться в компетентности и добросовестности бессменной заведующей отделением экспертизы трупов.
— Ну хорошо, а Филимонов? Он что, тоже болен?
— Нет, Виталий Николаевич на работе. Юрий Альбертович спрашивал у него, что делать с Рыковым, но Виталий Николаевич сказал, что не знает.
Голос Светланы стал ледяным, и Саблин в первый момент даже не понял, в чем дело. Только потом сообразил: он никак не отреагировал на известие о болезни Сумароковой. Не спросил, что с ней, насколько серьезно заболела завтанатологией. Конечно, Свету это задело. «Ну и черт с ними, — сердито подумал Сергей. — Не хватало еще мне вникать в их личные переживания. У меня тоже все не слава богу, и ничего, как-то продолжаю руководить Бюро, хоть и на огромном расстоянии». А вот тот факт, что Филимонов отказался помочь исполняющему обязанности начальника Бюро, следовало обдумать и дать ему должную оценку. Вот ведь жук! Столько лет в экспертизе, столько трупов вскрыл в танатологии — и смеет утверждать, что чего-то не знает? Да нет, просто обиделся на Саблина. И мелко и подленько мстит.
— Света, — продолжал он ровным голосом, словно не слыша обиды в ее интонациях, — а почему вообще возникла такая ситуация? От Юрия Альбертовича я ничего внятного не услышал, но это вполне объяснимо: он в нашем городе человек относительно новый, многого может не знать. А уж вы-то наверняка знаете.
Он даже не обратил внимания на то, что назвал Северогорск «нашим городом». Светлана мгновенно перестала дуться — понимала, что рабочие вопросы важнее личных, — и поведала Сергею историю поистине невероятную. Оказалось, что старик Рыков был в числе тех, кто в самом начале пятидесятых приехал на Крайний Север строить город Северогорск. Приехал совсем молодым, здесь же и женился на девушке-комсомолке из Казахстана. Дочь родилась в 1956 году и стала представителем первого поколения коренных северогорцев. При советской власти когорту «первых строителей», «первопроходцев», «пионеров Крайнего Севера» оберегали, привечали, почитали и уважали. Им в первую очередь выделяли жилье, льготные и бесплатные путевки в санатории и дома отдыха, им выплачивали премии по итогам квартала или года даже тогда, когда трудовые показатели не давали для этого оснований, сажали в президиумы и представляли к наградам. Никого это не раздражало: все, кто жил здесь в уже более или менее отстроенном городе, отлично понимали, каково приходилось тем, кто начинал свой северный путь в бараках без электричества и элементарных удобств. Эти люди, безусловно, заслуживали и уважения, и почета, и преклонения перед их мужеством и выносливостью.
Но советская власть закончилась почти двадцать лет назад. И о ветеранах стали забывать. Забывали те, кто приходил к власти и руководству, но очень хорошо помнили члены семей этих ветеранов и не могли смириться с тем, что трудовой подвиг их отца, деда, мужа или брата не имеет больше никакой ценности.
Это, так сказать, объективная составляющая проблемы. Субъективная же заключалась в том, что дочь семидесятишестилетнего старика Рыкова была не вполне здорова психически. Об этом знали все, кто был с ней знаком, а также все те, кто хотя бы раз сталкивался с этой шумной, истеричной и эксцентричной дамой. Дочь Рыкова вбила себе в голову, что ее отец должен непременно быть похоронен в Москве у Кремлевской стены, ну, в самом крайнем случае на Новодевичьем кладбище. Он это заслужил всей своей трудовой биографией и потерянным в условиях Крайнего Севера здоровьем. Жена Рыкова давно скончалась, и дочь осталась его единственным близким человеком. Когда отцу диагностировали онкологическое заболевание, она всеми правдами и неправдами добилась того, чтобы его поместили в Московский онкоцентр имени Блохина. Это она сама так считала, — прокомментировала с усмешкой Светлана.
— Не понял, — нахмурился Саблин. — Поясните, будьте добры.
— Ну, понимаете, Сергей Михайлович, Рыкова отправили на лечение в Москву потому, что так положено. Будь он не заслуженный ветеран, а простой работяга с рудника, его все равно отправили бы, а если бы горздрав не дал путевку, то комбинат оплатил бы лечение. Вы же знаете, у них там социальные программы на уровне, они все оплатят, если действительно нужно. Но горздрав путевку на госпитализацию дал, поскольку Рыков — ветеран, и ветеран заслуженный. Так что никаких особых усилий дочке прилагать и не пришлось. Но она так орала в кабинетах, так вела себя, что от нее все хотели поскорее отделаться. А у нее возникло ощущение, что бесплатное лечение отца в Москве — исключительно ее собственная заслуга. И раз уж ей удалось добиться госпитализации в передовой научный центр онкологии, то теми же методами можно добиться вообще всего, в том числе любых благ и привилегий для отца, пусть и умершего. И вот она начала свои выкрутасы. Вскрывать не дам, хоронить в Северогорске не дам, пусть везут в столицу и хоронят чуть ли не с воинскими почестями.
— Ну, хорошо, — нетерпеливо сказал Саблин, — а почему она до сих пор не оформила разрешение на захоронение без вскрытия? Принесла бы бумагу — и не было бы проблем.
— Вот-вот, — подхватила Светлана, — Юрий Альбертович ей то же самое сказал, я слышала.
— А она что? Как объяснила, почему разрешения из поликлиники нет?
— А никак, — снова хмыкнула Светлана. — Разоралась, что ее отец ветеран и его обязаны выдать для захоронения вообще без всяких бумаг. А если нам, то есть Бюро, так нужны бумаги, то пусть мы их сами и выпишем. Юрий Альбертович пытался ей объяснить, почему мы не имеем права выписывать свидетельство о смерти, но она же ничего слушать не хочет. Кричала всякие мерзости и ушла, хлопнув дверью. Да так хлопнула, что штукатурка посыпалась, потом подметать пришлось.
— Понятно, — задумчиво пробормотал Сергей.
Значит, придется звонить главному врачу поликлиники, выяснять, почему нет разрешения на выдачу тела без вскрытия. Либо дочь Рыкова совсем «плохая на голову» и даже не обращалась в поликлинику с заявлением, либо у главврача есть основания такое разрешение не давать. И тогда тем более необходимо проводить вскрытие.
— Света, — решительно произнес он, — если завтра до полудня Юрий Альбертович не даст распоряжения вскрывать труп Рыкова, позвоните мне, не сочтите за труд.
Он встал из-за стола, за которым обедал вместе с матерью и приехавшим из Минска двоюродным братом Владимиром, сыном тети Нюты, прошелся по всем комнатам просторной родительской квартиры, разминая ноги, плюхнулся в глубокое кресло в кабинете Михаила Евгеньевича и снова достал из кармана телефон. Главный врач поликлиники сразу поняла, о ком идет речь: видно, дочь старика Рыкова была притчей во языцех не только в горздраве и Бюро судебно-медицинской экспертизы. Она пояснила, что Рыкову в Москве сделали операцию по удалению опухоли толстого кишечника, и необходимо прояснить вопрос: насколько радикально была проведена операция, были ли у Рыкова метастазы или имел место рецидив опухоли, и что же все-таки послужило причиной смерти?
— Но Рыкова обращалась к вам за разрешением на выдачу тела без вскрытия?
— Ну, если это можно назвать обращением, — главврач помедлила, — то да, обращалась. Она стояла у меня в кабинете и орала дурным голосом, что мы обязаны выдать ей все необходимые бумаги прямо сейчас, в течение десяти минут. Я пыталась обрисовать ей порядок, говорила про заявление, которое она должна написать, и про то, что лечащий врач будет писать эпикриз, а потом должно быть рассмотрение всех медицинских документов и вынесение решения. Только после этого мы имеем право выписать медицинское свидетельство о смерти. Но она же ничего слушать не хотела! Кричала, брызгала слюной, утверждала, что когда ее отца здесь морили голодом и холодом без всяких нормативов охраны здоровья — это было нормально, значит, и похоронить в обход правил — это тоже должно быть нормальным. В общем, не дослушала меня, убежала, ворвалась в регистратуру и, воспользовавшись растерянностью нашего медрегистратора, просто вырвала у нее из рук амбулаторную карту отца и убежала. Медрегистратор у нас старенькая, пенсионерка, она испугалась, в угол забилась, пока эта фурия по регистратуре металась. Но даже если бы она написала заявление, я бы разрешения на выдачу без вскрытия все равно не дала бы. Надеюсь, вы меня понимаете.
