Александра Маринина - Оборванные нити. Том 3
— Ну, хорошо, он не сделал, но эксперт-танатолог при чем? Почему ты ему-то не сказал? Он ведь не обязан был звонить в поликлинику. А ты его, получается, наказал. За что?
— За халтуру, — сердито сказал он.
Он уже чувствовал, к чему все идет. Он терпеть не мог эту манеру Юлии Анисимовны задавать вопросы, отвечая на которые собеседник сам постепенно приходил к нужным ей выводам. Именно так она читала лекции и вела занятия в своем мединституте, полагая, впрочем, вполне справедливо, что именно таким образом лучше усваивается материал. Человек никогда не забудет ту истину, которую открыл сам, и она терпеливо, шаг за шагом, вела своих студентов к открытию маленьких, но таких важных истин. И сейчас она собиралась точно таким же способом заставить сына понять то, чего он понимать не хотел. Он просто был с этим не согласен.
— То есть ты уже заранее знал, что твой эксперт окажется недобросовестным? Сережа, ты меня удивляешь. Или ты увольняешь недобросовестного сотрудника, или ты пытаешься его воспитать, третьего не дано. А ты, судя по всему, выбрал именно это несуществующее третье. Как могло получиться, что у тебя работает специалист, в недобросовестности которого ты не сомневаешься? Я этого не понимаю!
Юлия Анисимовна начала сердиться, сглаженный годами и отличным воспитанием темперамент деда Анисима брал бразды правления в свои руки.
— Я его воспитываю, — буркнул Сергей. — Без конца провожу с ним беседы, тыкаю носом в промахи. Но толку никакого.
— Вот именно! Тыкаешь носом в промахи. Сережа, ты вообще сам себя слышишь? Ты сказал чудовищную вещь и даже не заметил.
— Что я такого сказал? — немедленно окрысился он.
— Ты сказал: «Пусть он найдет мне онкологию». ТЕБЕ найдет! Это что такое? Это что за постановка вопроса? Ты кто? Царь и бог? Воинский начальник? Ты забываешь о том, что находишься на государственной службе и выполняешь задачи, необходимые обществу. Ты не в частной лавочке, мой дорогой, и не у себя на кухне. Ты должен болеть за интересы дела, и твои подчиненные должны быть этой болезнью заражены. Если бы для тебя и твоего Бюро было важным как можно лучше проводить экспертные исследования, то никогда не получилось бы так, как получилось. Твой Филимонов никогда не отказал бы в совете тому, кто пришел недавно и еще не все знает. Потому что на первом месте были бы интересы дела. А у тебя в Бюро на первом месте у людей они сами, а вовсе не дело. И знаешь, почему?
— Ну и почему? — с вызовом спросил он.
— Потому, что ты подаешь им пример. Потому, что у тебя самого на первом месте не дело, не служение государству и обществу, а ты сам, твои собственные амбиции и твое желание доказать всем, какой ты умный и грамотный. Почему ты никого ничему не учишь?
— Но мам, — уже спокойнее возразил Сергей, — я начальник, следовательно, я обязан разбираться в судебной медицине лучше всех в Бюро. Это нормально. И поскольку я разбираюсь лучше, мне и промахи видны, и ошибки. Не понимаю, чего ты на меня взъелась?
— Нет, — Юлия Анисимовна повысила голос, — это ненормально! Ты кичишься тем, что разбираешься лучше, знаешь больше. Это неприлично, сынок! Это недостойно человека, который считает себя интеллигентом. Если ты знаешь больше — делись знаниями с другими. Если ты умеешь лучше — учи других. Только так поступают хорошие начальники. А как поступаешь ты? Ты ловишь людей на промахах и радостно потираешь потные ладошки. Мне стыдно за тебя. Ты видел, сколько папиных учеников пришло на его похороны? Несколько десятков! Папа оставил после себя школу, а что оставишь ты? Банку с пауками? Память о склоках и интригах? Почему ты так панически боишься, что кто-то рядом с тобой окажется не менее, а может быть, и более грамотным и профессиональным? Ты что, до такой степени не уверен в себе? Ты — закомплексованный прыщавый юнец, который до обморока боится, что его девушка встретит кого-нибудь без прыщей и поймет, что ты — хуже?
— Мам, ты что такое говоришь?
Он возмущался совершенно искренне, считая слова матери несправедливыми. Сейчас он ей объяснит, как все обстоит на самом деле. Она просто не знает ни про Георгия Степановича, вечно нетрезвого и уклонявшегося от решения каких бы то ни было проблем, ни про залежи стекол в гистологии, ни про трупы в третьей холодильной камере… Сейчас он все это ей расскажет подробно, в красках, и мать поймет, насколько она не права и как обидела сына.
— Я принял Бюро, когда оно было на грани развала…
— А сейчас оно где? — уже спокойнее спросила Юлия Анисимовна. — На грани процветания? Я этого не заметила. Сережа, у тебя в Бюро все очень плохо. И мне странно, что ты этого не понимаешь.
— Почему ты решила, что у меня все плохо?
Слова матери настолько ошеломили Сергея, что он не заметил, как сбавил тон. Что это значит: «у него в Бюро все плохо»? Да он столько сил положил на то, чтобы отладить работу, один пахал без заместителя, только чтобы не взять случайного человека и дождаться того, кого можно будет в перспективе представить на должность зама. Он сидел до глубокой ночи над экспертизами, он брал работу домой, он старался не оформлять больничный и приходил в Бюро, если ноги носили, он ездил на учебу за свой счет, тратя на это законный отпуск, и все для чего? Для того, чтобы вся работа Бюро была выполнена в срок и на должном профессиональном уровне.
— Потому что если твой сотрудник позволяет себе то, что позволил Филимонов, это означает, что тебя в грош не ставят. У тебя процветают интриги и склоки, а не уважение к профессионализму и научной добросовестности.
— Да все Бюро держится только на моей воле!
— Вот именно! — повторила Юлия Анисимовна. — Ты что же, думаешь, что это хорошо? Это правильно? Вот ты уехал — и сразу начались проблемы. То есть без тебя, без твоего надзора, без твоего присутствия ничего не работает. И это ты называешь хорошим руководством? Смешно слушать! Я руковожу кафедрой два десятка лет и могу тебя заверить: каждый раз, когда я уезжаю в отпуск, мне даже в голову не приходит позвонить на работу и узнать, как там дела. Потому что я ни одной минуточки не сомневаюсь: у меня все отлажено и ничего никогда не засбоит. И мне никто не звонит, когда я в отпуске, потому что у меня такой заместитель, что я могу вообще умереть — никто даже не заметит. Вот в этом и есть настоящая ценность руководителя: он может умереть, а его подразделение будет работать точно так же, как и при нем. Только такой руководитель имеет право говорить, что он наладил работу. А ты, сынок, не руководитель. Ты — волк-одиночка, который может отвечать только за самого себя и собственную работу. Больше ты ни на что не годишься. Помнишь, что сказал Суворов?
— Нет, — угрюмо ответил Сергей.
Только о Суворове ему сейчас думать! А мать наверняка уже выцепила из своей необъятной «бирюковской» памяти какую-нибудь подходящую цитату. Господи, как ему все надоело! Еще пару дней побудет рядом с мамой — и назад, в Северогорск.
— Так вот, Суворов говорил: «Мудрый и кроткий владыка не в крепостных оградах, но в сердцах своих подданных заключает свою безопасность».
— И чего? — он по-детски наивно уставился на мать, искренне не понимая, о чем идет речь.
— И чего, — передразнила его Юлия Анисимовна. — А того, Сережа, что нет в сердцах твоих подчиненных твоей безопасности.
— Почему?
— Да потому, что они тебя ненавидят. Они тебя терпеть не могут, ты их раздражаешь, они спят и видят, как бы тебя свалить и убрать навсегда с глаз долой. Вот чего ты добился своими методами руководства. Нельзя унижать людей, сынок, они этого не прощают.
— С чего ты взяла, что я кого-то унижаю? Ты не была у меня в Бюро, ты ничего не видела, ты незнакома ни с одним моим сотрудником…
— А мне и не нужно, — спокойно ответила мать. — Мне достаточно было посмотреть на фотографию.
Он не смог сдержать язвительности.
— Ты так хорошо читаешь по лицам? Тоже считаешь себя наследницей бирюковских экстрасенсорных способностей?
— Отнюдь, — она пожала плечами. — Я просто наблюдательна, как любой хороший врач. Я увидела на стене плакат. А поскольку английским владею более чем прилично, то перевести его не составило для меня ни малейшего труда. Сколько человек в твоем Бюро знает хорошо хотя бы один иностранный язык?
Он молчал, все еще не понимая, к чему ведет Юлия Анисимовна, но уже чувствуя, что ничего хорошего он не услышит.
— Ну, допустим, никто языков не знает. В школе и в институте учили кое-как, но уже все позабывали. И что с того?
— Тогда для кого ты повесил плакат на языке, которого никто в Бюро не знает, кроме тебя? Не удивлюсь, если окажется, что ты продолжаешь цитировать Шекспира и упиваешься тем, что тебя никто не понимает, пока ты не соизволишь огласить перевод. Нельзя так вести себя с людьми, сынок. Это добром не кончится. Мой тебе совет: напиши заявление, попроси освободить тебя от должности, уходи простым экспертом, даже завотделением — это не для тебя. Ты не можешь руководить людьми. Таким, как ты, противопоказано занимать позицию хотя бы на миллиметр выше других.
