Шерли Грау - Кондор улетает
И следующие два года Роберт Кайе развозил контрабандные спиртные напитки на службе у Старика. Его самого он видел лишь издали, а дело имел только с Морисом Ламоттой. По воле случая в то утро, когда Старик ушел из конторы, Роберт Кайе дожидался там новой партии, и Ламотта отправил его следить за хозяином, потому что никого другого под рукой не оказалось.
— Иди за ним, — сказал Ламотта. — Просто иди за ним.
На протяжении этого дня Роберт несколько раз звонил в контору, сообщая, на какой они улице. Его исполнительность и находчивость так понравились Ламотте, что он и на следующий день дал ему то же поручение. И на третий. День за днем Роберт удивлялся, откуда у Старика на шестом десятке берется столько сил. Он шел вперед, как заводная кукла, почти не сгибая ног и не уставая. Роберт ругался и шел следом. Ничего подобного он еще ни разу не видел, но не старикашке его вымотать, пусть и ополоумевшему…
Когда Старик позвал его в такси, Роберт был измучен. Не меньше Старика, решил он.
— Сегодня ты переночуешь у меня, — сказал Старик. — Утром для тебя будет работа.
— Слушаю, сэр. — Роберт так устал, что чуть было не забыл позвонить Ламотте и отчитаться. Как оказалось, в последний раз.
В следующие годы Старик поручал Роберту самую разную работу. Он торговал за прилавком в магазине на нижнем этаже, обливаясь потом в летний зной; стоял за конторкой в отеле Старика — подтянутый любезный ночной портье (отель был дорогой). Он объезжал тайные забегаловки и ночные клубы, поставщиком которых был Старик, — он только наблюдал, давая почувствовать свое присутствие, в согласии с инструкциями Старика. Он выплачивал мелкие суммы полезным людям, главным образом постовым полицейским. Старик всегда платил из рук в руки. «Начальнику участка никак нельзя доверять денежных раздач», — говорил он. А потому Роберт вручал бумажки по десять и по двадцать долларов, присовокупляя дружескую улыбку.
И разумеется, он по-прежнему развозил контрабандные напитки. Раза два в неделю он садился за руль большого автомобиля особой конструкции, с усиленными рессорами, которые выдерживали тяжесть большого количества ящиков. Ему нравилось водить машину, нравилось мчаться по шоссе, но он всегда немного нервничал. Другие шоферы рассказывали о своих поездках со смехом — такие деньги за всего ничего, говорили они. Но он молчал. Наболтаешь лишнего — и сглазишь, думал он.
Однажды ночью всем шоферам Старика пришлось туго, а двоих даже арестовали. Остановили и Роберта, но его машина была пуста. Он закурил, чтобы скрыть внутреннюю дрожь, и поправил шляпу, притворяясь спокойным и беззаботным. Его спасла случайность — он совсем уже хотел взять партию, но, повинуясь какому-то инстинкту, решил еще раз объехать квартал.
Он пошел прямо к Старику.
— Деньги теперь ничего не стоят, — сказал Старик. — Считалось, что с этим районом все в порядке и на людей там можно положиться.
— Все дело в переезде, — сказал Роберт.
Оливер сердито фыркнул:
— На переезде любой дурак заметит, как гружена машина… Я им все эти годы платил, чтобы они ничего не видели. Но теперь всех жадность одолела. Ну ладно, надо выручать ребят.
Роберт знал репутацию Старика. Его подручные оставались в тюрьме недолго, и ни один из них ни разу не был осужден. Иногда он узнавал об аресте так быстро (ему об этом звонили — любезность, которая никогда не пропадала втуне), что в полицейском участке попавшегося шофера встречали адвокат и поручитель. Порой шофер, пожав им руки, тут же отправлялся за новой партией ящиков. Старик всегда умел все уладить.
В это утро, держа в руке телефонную трубку, Старик сказал не то Роберту, не то самому себе:
— Это начинает обходиться очень дорого, и, возможно, я должен буду повысить цены. Но настоящий товар во всем городе по-прежнему можно будет найти только у меня, так что я все равно останусь с прибылью.
Роберт знал, что это была правда. Импортное шотландское виски, джин, ром точно соответствовали этикеткам на бутылках. Но и виски без этикеток, поставлявшееся в основном клубам, тоже было вполне доброкачественным продуктом местных мелких винокурен, разбросанных по всей округе (иногда Роберту казалось, что любая рощица в холмах или среди болота прячет перегонный аппарат). Это были постоянные предприятия, и Старик знал их владельцев. От их самогона не умирали и не слепли. Роберт часто ездил проверять их и всегда строго следил, чтобы самогонщик выпил стаканчик-другой своего товара.
— Ну, надо выручать ребят.
Старик махнул рукой в сторону двери: при этом, телефонном разговоре мог присутствовать только Ламотта, узкая серая тень рядом с ним.
Роберт понимал, что ему надо уйти. Но он хотел продлить свое время, остаться в этой сумрачной коричневой конторе, где в лучах солнца, проникавших сквозь грязные оконные стекла, танцевала пыль, а вдоль стен стояли поржавевшие картотечные ящики. Поэтому он сказал (хотя был уверен, что Старик уже знает):
— У меня еще есть новость. Он не из ваших, но я слышал, что вчера ночью убили Берта Филлипса — где-то под Наполеонвилем.
— Вчера утром, — поправил Старик.
— У Филлипса был дробовик. — Ламотта усмехнулся человеческой глупости. Шоферы Старика никогда не брали с собой оружия. Они полагались на глубокую тайну, которой были окружены операции, на постоянное изменение маршрутов, на свою лихую езду и на взятки, которые щедро раздавал Старик. Если случалась неприятность и их останавливали полицейские или бандиты, они не сопротивлялись, а с улыбкой повторяли то, что и так было хорошо известно всем причастным к делу: Старик готов тут же выкупить их груз.
Этот метод действовал безотказно. За все годы Старик потерял только двух шоферов. Их убили в одну и ту же ночь на одной и той же дороге трое честолюбивых молодых людей из маленького городка Брейтуэйт. Роберт помнил этот случай — он как раз начал работать у Старика. Через несколько дней эти трое были выброшены из машины перед брейтуэйтской почтой. Их располосовали бритвами и аккуратно завернули в простыни, чтобы меньше натекло крови. Ламотта уговаривал Старика послать на похороны цветы. «Это все свяжет и будет хорошо выглядеть». — «Сантименты, — твердо сказал Старик. — Люди и так будут знать».
— Насилие — это лишнее. — Старик снова указал на дверь. — Ведь все можно уладить с помощью денег. А теперь уходи, я занят.
От нечего делать Роберт Кайе постоял у входа под небольшой ветхой маркизой, по краю которой, точно щербатые зубы, торчали перегоревшие лампочки. Он смотрел на зеленую, обсаженную деревьями Эспленейд-авеню, слушал перекличку пароходных гудков на реке, вдыхал кисловатый запах, который приносил оттуда ветер. Он вежливо, как полагалось, кланялся первым редким покупателям. Порой какая-нибудь молодая женщина улыбалась ему. Но он был так взбудоражен, что ничего не видел.
Старик первый заметил, что Роберт Кайе начал расти.
— Наверное, ешь как следует, мальчик. Даже кэджен вроде тебя будет расти, если его подкормить…
Роберт сутулился, стыдясь своих добавочных дюймов. Он даже пробовал не есть, но через несколько дней у него появилась странная легкость в голове и он без всякой причины принимался визгливо хихикать. Отчаявшись, он снова начал есть. Никогда еще он не испытывал такого голода. Но ведь у его дяди и за неделю не набралось бы столько вкусной еды, сколько он поглощал теперь за один день.
Странно, думал он. Все время, пока он был ребенком, люди ели, как он теперь, но ему-то это было неизвестно. А потому он просто не поверил бы, что нечто подобное возможно.
Еще он заметил, что начал думать. Размышлять о том и об этом. Прежде за ним такого не водилось, но ведь размышлять тогда было не о чем…
Словно он и не жил вовсе, пока не начал работать у Старика. Он просто шнырял в поисках пищи, как собака… или даже, как курица, рылся в пыли, клевал что мог. Тогда он еще не начинал жить. Нигде не был, ничего не видел.
Старик развлекался тем, что водил Роберта обедать в рестораны, а оттуда вез к портному.
— Рукав надо бы сделать на дюйм длиннее. Как это выйдет?
Старик смеялся, а Роберт утешал себя мыслью, что мог бы съесть вдвое больше, чем съел.
Если Роберт вечером не работал, он шел к своей девушке. Ее звали Нелла Бошардре. Они познакомились полгода назад, когда она пришла с матерью в магазин. Хотя Роберт просиживал у них дома почти все свое свободное время, они редко оставались одни. Ей шел двадцатый год. Она была благовоспитанной дочерью чрезвычайно респектабельных родителей. Иногда они ходили кино — в сопровождении ее сестры, матери и одной-двух подруг, иногда ездили на пикники, но чаще всего сидели на веранде или во дворе, в увитой виноградом беседке, и играли в карты. Мать то и дело заглядывала туда или же следила за ними с заднего крыльца. Время от времени являлся и отец, низенький, лысый человек с пучками черных волос над ушами, в белом крахмальном халате, который трещал при ходьбе. Он был зубным врачом и по вечерам тоже принимал больных. Некоторые пациенты, говорил он, предпочитают лечить зубы после работы, а ему все равно нечего делать. Затянувшись раз-другой сигарой, он возвращался к своим дуплам и пломбам.
